Министерство здравоохранения РФ обнаружило удивительное для столь просвещенных людей, как врачи, незнание прошлого России – и непонимание опасности употребления некоторых слов, вызывающих в обществе болезненную реакцию. Казалось бы, недавнее заявление главы министерства Вероники Скворцовой о подготовке “нормативного акта, согласно которому выпускники медицинских вузов не смогут работать в коммерческих структурах, не отработав пять лет в государственных медучреждениях” ничего, кроме практического смысла не имело. Речь ведь идет о нехватке квалифицированных молодых медицинских кадров в российской бесплатной медицине – и о том, что бесплатно отучившиеся в госмединститутах специалисты должны хоть как-то вернуть обществу долг. Я не специалист в менеджменте системы здравоохранения, но некоторая справедливость во всем этом проглядывает.

Скворцову подвело другое – ее предложение расценивается людьми постарше как возвращение советского “распределения”, а в СССР многие называли распределение “барщиной”, а то и “крепостным правом”. Соответственно, в контексте путинского режима, распределение молодых врачей вызывает ассоциации с дореформенной Россией, с вечнодеспотической русской властью и тут же встает в определенный политический ряд. Не забудем также, что в последние годы немало известных людей в России (вроде Никиты Михалкова) осторожно похваливают крепостное право, мол, вот это были прекрасные времена, когда помещик отечески заботился о крестьянах, а те платили ему сыновьей любовью. За этими глупостями скрываются две разновидности чудовищного невежества, угнездившегося во многих головах, – невежество историческое и невежество этическое. Со вторым более-менее все понятно: певцы крепостного рабства (да и рабства вообще) не понимают, что такое свобода, не видят в ней ценности – но при этом не отказывают себе в удовольствии пользоваться свободой высказывать собственные взгляды. Свобода – это для них, а прелести крепостного рабства – для остальных; так выглядит человеческая недостаточность любителей ревизских сказок.

А теперь – ибо нас интересует история, а не мораль или антропология постсоветского человека – подробнее о рабстве. Точнее, об истории рабства.

Вопрос о рабстве исключительно важен – и не только исторически. Он актуален – и потому что в сегодняшнем мире трудятся сотни миллионов фактических рабов, и оттого, что рабство, как таковое, совершенно неправильно понимают. Западный человек привычно считает рабство проявлением архаики, застарелой болезни, которую должен вылечить прогресс и демократия со свободным рынком. Человек вроде Михалкова (или большинства нынешней русской элиты) не видит в русском рабстве (крепостном праве) ничего особенно плохого: мол, прекрасная старинная традиция, способствовала мощи государства и все такое. Поэтому здесь требуется разъяснение.

Рабство было всегда – некоторые считают, что его можно найти даже в обществах, которые принято называть первобытными. Действительно, если одно племя воюет с другим – и побеждает, – то что делать с поверженным противником? Первая мысль: перебить всех пленных – ведь пользы от них никакой, польза может появиться, только если они начнут выполнять тяжелую и неприятную работу. Однако плоды этой работы будут потом, а кормить взятых в плен надо сейчас. Иными словами, рабство было результатом излишка ресурсов (и в каком-то смысле таковым и остается). И, во-вторых, рабство есть институция, введенная сознательно с учетом имеющихся факторов.

Уже поэтому нельзя считать рабство “архаичным пережитком”, как его воспринимают гуманистически настроенные публицисты и политики. Рабство – то, что сопровождает человечество практически всю его историю (и уж несомненно – всю его “историю”, то есть период прошлого, который можно хоть как-то реконструировать по письменным источникам). Оно всегда разное, рабство: от храмовых и государственных рабов на Древнем Востоке, до личной собственности рабовладельца, от экономики, построенной на рабском труде, до экономики, где рабский труд носил, скорее, добавочный, орнаментальный характер.

Любопытно, что единственным периодом европейской истории (до начала XIX века), когда мы не можем говорить о значительном влиянии рабства как такового, было средневековье. Обычно эту эпоху – если речь ведут не специалисты-историки – используют в качестве пугала. По крайней мере, коннотации у средневековья скверные; когда хотят обругать тот или иной закон, то или иное постановление, тот или иной обычай современности, говорят, мол, “это какое-то средневековье”. Сам по себе термин “средние века” уже включает в себя такое отношение – ведь его придумали гуманисты, чтобы как-то обозначить период между Недосягаемой Античностью с ее высокими образцами философии, искусства, юриспрудениции и проч., и собой, Возродителями Высокой Античности. Термин прижился, став общим местом уже в XVIII веке. Меж тем, время господства католической церкви в Западной и Центральной Европе сделало рабство невозможным – ибо с христианской точки зрения (точнее – с тогдашней христианской точки зрения), нельзя делать рабом того, кто несет в груди бессмертную душу, частичку Христа. Какие бы ужасы (с нынешней, якобы гуманистической точки зрения) ни совершались в европейском средневековье, сколь бы закрытой ни была сословная система, и сколь бы она ни была жестокой для низшего сословия, рабство там найти сложно.

Зато уже последующие три века, заложившие основу Нового времени (и, в конце концов, “современности”, modernity), вернули рабство в европейский контекст. Это связано и с открытием Нового света, колониальными захватами, началом эксплуатации захваченных территорий, и с так называемым “вторым изданием крепостничества” в части Центральной Европы и дальше на восток. Обесценивание драгоценных металлов (еще один результат Великих географических открытий) привел к росту цен на продовольствие, а религиозные войны (Реформация и последующая Контрреформация) обезлюдили ряд европейских регионов. Чтобы поставлять хлеб на по-новому организованные рынки, нужно было закабалить миллионы людей в Пруссии, Польше, Прибалтике, России.

Русский случай довольно интересный. Крестьянское рабство (в виде крепостничества) не являлось “древней русской традицией”, как думает невежественный Михалков. Ограничение свободы перемещения крестьян началось в XVI веке, а завершен процесс был уже в XVII веке, венцом чего стало Соборное Уложение 1649 года. Это все вещи общеизвестные и очевидные – их должен знать любой школьник. Но вот выводы из них отчего-то не хотят делать: в истории России последних примерно пятисот лет рабство было привнесенным элементом, который вызван к жизни как внутренними причинами, так и внешними. В обоих случаях перед нами процесс для тех времен свежий, тесно связанный со становлением социально-экономического и политического устройства, характерного для совсем уже новых времен. Крестьян окончательно прикрепили к земле и помещику из-за комбинации причин, носивших политический и экономический характер. Назовем только три из них, причем первые две – прямое следствие государственной политики московских царей.

Прежде всего, во второй половине XVI века именно цари и бояре устроили в стране политическую, экономическую и демографической катастрофу. В период от правления Ивана Грозного до “Смутного времени” количество населения в России резко сократилось. Во-вторых, власть московских царей опирались на служилый слой, дворянство; власть в какой-то мере противопоставляла дворян боярству. Уход крестьян из поместий и без того небогатых дворян-помещиков в боярские вотчины подрывал боеспособность поместного войска – и желание помещиков служить государю вообще. Так что в Московском царстве (а потом уже и в Российской империи) рабство оказалось вопросом принципиальной государственной важности, ибо в нем таилось благополучие главной социальной опоры власти. Наконец, обещанная третья – экономическая – причина. Как и в Польше, Восточной Пруссии и на некоторых других европейских территориях, “второе издание крепостничества” стало ответом на запрос континентального продовольственного рынка, который становился все глобальнее.

Оказавшись основой государственного строя, надежным фундаментом социальной структуры, экономической и идеологической базой лояльности служилого сословия, наконец, с какого-то момента – важным подспорьем в деятельности государственного православия, русское рабство обернулось ловушкой для страны и общества. И, кстати говоря, ловушкой для самой власти. Общеизвестно, что от Екатерины Второй до Александра Освободителя каждый русский царь высказывал идеи отмены крепостного права; однако все они прекрасно понимали, что могут, тем самым, выдернуть магический кирпичек из здания власти. Да и вообще подобные разговоры в стране, где в XVIII веке в течение пятьдесяти лет дворяне загубили двух царей, небезопасны. Что доказала и дальнейшая история: спустя всего восемьдесят лет после смерти Павла, убит тот самый монарх, кто рискнул отменить рабство, а после него – свергнут и убит его собственный внук. Империя рухнула.

Все это вещи общеизвестные; более того, большинство вышеизложенных положений следует уточнять и уточнять. Но выстроенные чисто хронологически, они дают удивительную картину общества и государства, введших из прагматических соображений рабство – и, в итоге, от этого и погибших. Та же история, только в более быстром темпе, гораздо концентрированнее, произошла и между 1917 и 1991 годами; наконец, сейчас, на наших глазах, в России разыгрывается третий акт той же самой пьесы, но только уже лишенный какого-то ни было смысла и даже намека на величественность.

Рабство чуть не привело к катастрофе и некоторые другие страны. США были на волоске от распада в середине позапрошлого века. Последствия рабства в этой стране настолько тяжелы, что до сегодняшнего дня разделение общества на “белых”и “цветных” есть главная его характеристика (и угроза социальной стабильности). Таких примеров множество – достаточно вспомнить Бразилию, страну, где рабство, кажется, было отменено последним. То, во что колониализм и работорговля превратили Африку, мы видим сегодня в каждой сводке последних известий из некоторых частей этого континента. Как обычно бывает, прагматическое желание решить собственные проблемы за счет свободы других людей стоит чудовищно дорого не только для этих людей, но и для самих себя (в определенной исторической перспективе).

Рабство не “архаика” в жизни человечества; даже в самых развитых и рафинированных культурах рабство – один из возможных выборов, который всегда под рукой у общества и государства. Выбирают же люди в соответствии со своим способом мышления, со своим сознанием. Так что в итоге рабство – в голове, а не где-нибудь еще.