Переполох, связанный с Рождеством и Новым Годом, регулярно случается в России уже не первое десятилетие. Ведь если перечислить все разновидности этих праздников в хронологическом порядке, то получится такая последовательность: Рождество, Новый Год, Рождество, Новый Год. Как известно, столь странная ситуация возникла из-за разницы между григорианским календарем, принятым в большинстве стран мира, и юлианским – которому следует Русская православная церковь. До 1917 года Российская империя жила как раз по второму из них, однако переход на универсальные рельсы прошел не очень болезненно для населения будущего СССР – учитывая, что атеистическая пропаганда тщательно изгоняла из жизни граждан религиозные праздники, а Новый Год стали отмечать только при Сталине. В общем, большая часть советских людей спокойно жила по григорианскому календарю до конца 1980-х, ликуя только на Новый Год, а потом уже и на "старый Новый Год", который, в каком-то смысле, ставил точку на праздничных возлияниях и открывал период возлияний уже будничных.

Наиболее прогрессивные отмечали еще и "католическое Рождество", демонстрируя таким образом причастность к "мировой культуре", к "вечному Западу". Проблема возникала только в конкретном методе празднования. Когда отмечать? Вечером 24-го? Днем 25-го? Когда дарить подарки? В условиях весьма слабой в СССР (особенно в провинциальных советских городах) возможности посетить католическую мессу или протестантское богослужение, "западное Рождество" было скорее праздником общекультурным, не лишенным даже легкого диссидентства. Последнему способствовало хождение в самиздате и тамиздате рождественских стихов Пастернака и Бродского. Иосиф Бродский вообще с какого-то момента стал "культурным покровителем Рождества" для многих советских интеллигентов – и этот феномен жив до сих пор.

Что касается православного Рождества, то его в советское время отмечали почти одни только православные – причем настоящие православные. Не забудем, что пост длится до самого праздника; постящийся, который живет по юлианскому календарю, таким образом оказывался в новогоднюю ночь пусть и с "Иронией судьбы", но без салата оливье, без селедки под шубой и, конечно, без шампанского с водкой. Помимо собственного неудобства, со стороны подобное воздержание выглядело во времена позднего брежневизма довольно подозрительным.

Распад СССР, усиление роли РПЦ, поверхностное воцерковление немалого количества бывших советских и более молодых постсоветских – все это и привело к нынешней путанице. Ведь если ты живешь по григорианскому календарю и являешься христианином, то все понятно. Сначала пост, потом Рождество, потом Новый Год. Если ты строго придерживаешься юлианского календаря, то тоже все понятно – последовательность та же. Но тут возникает два недоразумения. Во-первых, далеко не всегда религиозное рвение православных столь сильно, чтобы избежать искушения новогоднего стола. Получается грех. Во-вторых, отмечать "старый Новый Год" как-то уже не очень прилично – могут счесть за забубенного пьяницу, который начинает регулярно прикладываться к бутылке в середине двадцатых чисел декабря, а заканчивает аж 13 января. Наконец, в этой истории есть и политическая сторона. Формально Российская Федерация – государство светское, оттого делать, скажем, православные праздники государственными (пока еще) не очень прилично. С другой стороны, все знают об особых отношениях между путинским режимом и РПЦ. Новогодняя смесь григорианского и юлианского календарей позволяет как бы между делом, само собой, по умолчанию объявить выходным православное Рождество. Думаю, именно поэтому постоянная критика "пьяной январской декады" не приводит ко вполне логичному решению заменить десять праздничных дней двумя или тремя. Скажем, в 2016 году россияне гуляют с 1 по 10 января включительно. Если прибавить к этому 31 декабря, когда никто не работает явочным порядком, плюс офисные вечеринки, то выходит около двух недель. Рождество, будь оно "западным" или "православным", просто тонет в алкоголе. Или, в лучшем случае, как это было до недавней экономической деградации России, оно забывается под египетским или тайским солнцем.

Меж тем, Рождество – один из двух важнейших праздников христианства. Можно спорить, на самом ли деле католики больше почитают именно его, а православные – Пасху (это вопрос интересный и серьезный, но здесь мы его не решим), но для того, чтобы чудо христианства происходило ежегодно, ежедневно и ежесекундно, нужно, чтобы его главный герой, Иисус, родился, погиб и воскрес. Особенность христианства – вне зависимости от некоторых других религий – в том, что это религия историческая. Во-первых, мы имеем дело с сюжетом, который произошел в совершенно определенное время, в правление совершенно определенных монархов, и при совершенно определенных исторических обстоятельствах. Во-вторых, сами христианские церкви, прежде всего католическая и православная – продукт долгого исторического пути, который сначала и разделил две ветви христианства, а потом привел к тому, что западная ветвь сама раскололась. Православную церковь часто упрекают в аисторизме, хотя это и не совсем так. В любом случае, именно католическая церковь в глазах многих есть церковь истинно историческая, скорее даже вечно историческая, если мы сможем позволить себе подобный оксюморон. Крайнее, экзальтированное выражение подобный взгляд получил в знаменитой фразе из письма Петра Чаадаева Александру Тургеневу (20.04.1833). Чаадаев восклицает о папе римском: "Но папа, папа! Ну, что же? Разве и он – не просто идея, не чистая абстракция? Взгляните на этого старца, несомого в своем паланкине под балдахином, в своей тройной короне, теперь так же, как тысячу лет назад, точно ничего в мире не изменилось: поистине, где здесь человек?"

И вот в этом моменте вопрос о так называемом "Русском западном Рождестве" перестает быть чисто сиюминутным, бытовым и даже мелко-политическим. Если две даты празднования Рождества символизируют расхождение между двумя большими церквями (пусть одна из них универсальная, а вторая локальная, даже почти этническая), то речь идет об историческом расхождении. И тогда отношение к празднику других есть отношение к их истории – а посредством этого, и к собственному прошлому. "Западное Рождество" так и осталось в постсоветской России праздником небольшой интеллигентской прослойки, которую – очень условно конечно – можно назвать "западнической". Любопытно, что в данном случае политические взгляды и прочее не столь важны; "либералы", которые уже по своему названию вряд ли могут быть причислены к глубоко верующим, с таким же удовольствием отмечают "западное Рождество", как и российские католики, не разделяющие многих либеральных взглядов. Если еще и существует линия раздела между русскими "западниками" и "славянофилами" (в чем лично я не убежден), то проходит она здесь, по 25 декабрю.

Любопытно также, что интерес к 25 декабря возродился в начале 1970-х годов в среде столичной интеллигенции, которая в то время переживала своего рода "религиозный ренессанс". Интеллигентское воцерковление, ведомое мощными в неофициальной среде культурными фигурами времен позднего социализма, вроде Сергея Аверинцева, Натальи Трауберг и других, не могло не привести к росту интереса к христианской апологетической литературе второй половины XIX-первой половины XX века. Речь не только о представителях так называемой "русской религиозной философии", запрещенной в СССР. В начале 1970-х очень важными для части столичной интеллигенции становятся такие авторы, как британцы Гилберт Кит Честертон, Джон Рональд Руэл Толкин и Клайв Стейплз Льюис. Первого тогда знали по детективным историям о патере Брауне и странным романам, которые в СССР переводили в 1920-е годы, второй и третий не были известны вовсе. Перед нами мир, в котором еще не было русских "Властелина колец" и "Хроник Нарнии". В этих московских кружках стали переводить Толкина и Льюиса, но прежде всего не книги, которые сделали имена этих членов еще одного интеллигентского кружка (только не московского, а оксфордского), кружка "Инклингов", известными каждому культурному ребенку, нет, переводили другое, по крайней мере, если говорить о Льюисе. Постепенно появились русские версии льюисовских трактатов "Страдание", "Чудо", "Письма Баламута". Собственно, в каком-то смысле история русского – советского и постсоветского – "Западного Рождества" больше всего связана с литературой – со стихами двух нобелевских лауреатов и со сделанным в стол прекрасными переводами английской христианской апологетики.

Именно поэтому в качестве собеседника для разговора о "Русском Западном Рождестве" и об отношении к нему постсоветского общества я выбрал Николая Эппле, историка культуры, переводчика, журналиста. Год назад вышел его перевод филологических трудов Льюиса, тогда же я имел удовольствие обсудить с Николаем эту книгу. Сейчас мы продолжим разговор – но уже имея в виду "Историю времен Путина".