В Лондоне конца XVI – начала XVII века большинство людей не читало исторических "Хроник Англии, Шотландии и Ирландии" Рафаэля Холиншэда, напечатанных в трех томах в 1577 году. Тем не менее многие из описанных там событий стали известными лондонской публике благодаря театру. Драматург и актер Уильям Шекспир, опираясь на Холиншеда, сочинил около дюжины пьес, где так или иначе трактовались исторические события. Так была заложена эта характерная для европейской культуры Нового времени традиция – временной замены истории театром, где говорят об истории. О том, как эта традиция воплотилась в сегодняшней российской культуре и жизни и пойдет речь в этой видеобеседе.
Когда профессиональные историки не справляются со своей работой – или голос их по каким-то причинам плохо слышен в обществе – память о прошлом может реализоваться в самых неожиданных сферах культуры. Довольно часто роль историографии начинает играть кино – или даже театр. Такое происходит сейчас в России, где мало кто интересуется только что свершившейся историей. Для того, чтобы исправить эту несправедливость, восстановить недостаток исторического знания в общественном организме – в дело несколько лет назад вступил жанр так называемого «документального театра». Один из из известных деятелей этого направления – Михаил Калужский, журналист, драматург, руководитель театральной программы Сахаровского центра. Сейчас у Калужского новый проект, чисто исторический. Его тема – Чаинское восстание спецпереселенцев 1931 года. Это совместный проект – под эгидой Томского исторического музея.
В начинании участвуют сотрудники музея, приглашенный драматург Михаил Калужский, Томский ТЮЗ, художник Алёна Шафер и актеры. Они готовят документальный спектакль об одной из довольно редких попыток силой сопротивляться сталинскому террору и политике так называемого «раскулачивания». Чаинское восстание охватило значительную часть Нарымского края и было крупнейшим в Западной Сибири, в нем приняли участие около тысячи человек. Об этом событии знают и даже пишут – но в общественном сознании его как бы и нет, даже в региональном. Вот эту лакуну и должен заполнить музейно-театральный проект.
Кирилл Кобрин: Михаил, сейчас сложилась довольно странная ситуация с историческим знанием. С одной стороны, книгоиздание на исторические темы процветает. Мы видим огромное количество работ, книг, которые условно можно назвать «историческими», на лотках, в магазинах, на книжных ярмарках, — хотя, конечно, большинство из них представляет собой специфическую продукцию вроде «Юмора вождя народов» или истории, как древние русы победили Александра Македонского. Но, тем не менее, мы видим, что по крайней мере интерес к прошлому есть, что существуют и нормальные издательства, которые выпускают нормальные книги об истории, что существует целая индустрия исторических программ на телевидении, радио, специальные сайты, образовательные порталы вроде «Арзамаса», «Постнауки» и других. Есть школы, университеты, научно-исследовательские институты, где так или иначе занимаются историей.
Но, с другой стороны, общество чудовищно невежественно в истории. Я не стал бы, конечно, преувеличивать это невежество: если поговорить со средним жителем Австрии, Франции или Соединенных Штатов Америки, уровень познаний о прошлом будет не столь высок. Но, тем не менее, склонность к очень странному конспирологическому представлению о прошлом и к очень перевернутому, вопреки здравому смыслу, знанию истории — характерная черта нашего времени.
Я хотел бы после такой долгой преамбулы обсудить вот что. Насколько я понимаю, театр (особого рода театр) берет на себя эту функцию — историко-просветительскую. Помимо эстетической функции, помимо политической функции, безусловно, но также и функцию просветительскую. В частности, вы связаны с проектом, который прямо имеет отношение к истории и, можно сказать, работает с историей. Давайте сразу начнем как бы с двух тем, а потом посмотрим, какая из них победит: тема театра и истории сегодняшней России — и тема вашего проекта.
Михаил Калужский: Мне уместнее говорить не о театре вообще, а о той специфической и очень популярной в последнее время сфере театрального искусства, какой стал документальный театр, которому в этом году как явлению исполнилось 90 лет. Я имею в виду первый спектакль Эрвина Пискатора «Несмотря на все это» (Trotz alledem!) , который был поставлен в Берлине в июле 1925 года. Прошло 90 лет, и документальный театр живет в разных формах и становится все более и более популярным.
Самое существенное то, что такой театр претендует на работу с источником. Источники могут быть разными, это могут быть исторические документы, это могут быть неисторические документы, это могут быть живые свидетельства, те интервью, которые мы берем у наших респондентов, прототипов наших героев.
Мне кажется принципиальным в более общем контексте уточнить, чтобы не впадать в ту же самую ересь псевдоисторического знания и псевдоисторического потребления, что такой театр, конечно, работает не только и не столько с историей, сколько с исторической памятью, с культурной памятью. Он и есть форма коммеморации. Но мы понимаем, что коммеморация — это совсем не то, что историческая наука. Я бы еще сказал, что документальный театр, касаясь исторической проблематики, работает не столько с зоной истории, то есть с тем, что мы помним, а с зоной того, что мы забыли. Он работает с амнезией. И это принципиально, потому что, как мне представляется, мы можем с этой амнезией работать только художественными средствами, только через аффект.
К.К.: Здесь сразу возникает несколько вопросов. Я даже выразил бы некоторое несогласие.
Да, безусловно, театр работает с такой памятью. Но в любом историческом исследовании есть источники — в противном случае, оно не является историческим исследованием. Без источников нет истории, как говаривали еще в конце XIX века. Но ведь без источников нет и документального театра этого рода, и это очень важно. Все-таки документальный театр, насколько я понимаю, работает с документами, иначе бы он не был документальным?
М.К.: Я бы задал ответный вопрос: а с чем работает устная история? Мы же прекрасно знаем: то, что мы называем oral history, — это скорее методика сбора свидетельств, и мы не претендуем на то, что те воспоминания, которыми респонденты делятся с учеными или, в моем случае, с драматургами, будут претендовать на то, что они могут стать источником исторического знания.
К.К.: Они, в частности, могут стать источником исторического знания, если их добавить еще к каким-то источникам. Речь идет о выборке и о принципах этой выборки.
Для историка важна наиболее репрезентативная выборка, как говорят социологи. А для театра — хотя я, конечно, ничего не понимаю в театре, но я могу представить, — наверное, важна выборка, наиболее эмоционально, наиболее экзистенциально окрашенная, более всего способная вызвать переживание драматического свойства; иначе театр не театр. Понятно, что и выборка другая, и работают историки с режиссерами документального театра по-разному.
Но, тем не менее, все-таки я бы обратил внимание на то, что, в отличие от псевдоистории, в отличие от всего, что заполонило сейчас книжные полки и стало чуть ли не мейнстримом представления о прошлом в России, в отличие от всех этих псевдоисториков, и настоящие историки, и документальный театр действительно работают с документами. По-настоящему работают — другое дело, что они выбирают их по-разному и по-разному их используют. Но я бы все-таки наметил здесь точку, как бы объединяющую эти две вещи.
М.К.: Да, именно так. Более того, я считаю, что (и это мы обсуждали с некоторыми из моих коллег, которые тоже занимаются в документальном театре прошлым, в первую очередь недавним прошлым) это отличный способ эмоциональной, суггестивной репрезентации совершенно нового материала — материала, который прежде не был представлен в общественном дискурсе. В этом смысле я действительно стараюсь поступать, может быть, как историк или как публицист, для которого принципиально предъявить обществу какие-то новые документы или новые свидетельства о том или ином событии, о том или ином периоде, о том или ином способе проживания истории, который прежде не был известен.
К.К.: Помимо всего этого еще важна вот такая штука. На самом деле тот проект, которым вы занимаетесь (мы сейчас к нему переходим), ведь выполняет еще одну, и я бы тут сказал, не свойственную для театра функцию. Дело в том, что в данном случае он выступает еще как замена «нормальной истории», или я не прав?
М.К.: Абсолютно. Но, с другой стороны…
К.К.: Тогда расскажите, о чем идет речь.
М.К.: Маленькое замечание: трудно сказать, что сегодня не свойственно театру. Сегодня театру свойственно все — вплоть до отсутствия актера на сцене. Я разговариваю с вами из Томска, где сейчас работаю над проектом, который носит рабочее название «Чаинское восстание». Сам проект, который был придуман местным Томским областным краеведческим музеем и поддержан Фондом Потанина, называется «Чаинское восстание (опыт документального театра в музее)», и главным событием, о котором пойдет речь в этом проекте, стало само восстание в Чаинском районе тогда Западно-Сибирского края. Это было летом 1931 года. Восстание подняли спецпереселенцы, то есть по советской агрессивной терминологии кулаки, их отправили, как в известной песне Высоцкого, из Сибири в Сибирь. Их выселили из южных, климатически и экономически более благоприятных районов Сибири, сейчас это Алтайский край и Новосибирская область, в болота и тайгу того региона, что сейчас стал Томской областью, в места, совершенно неприспособленные для жизни. Их отправляли туда семьями с маленькими детьми. Иногда родителей и детей разделяли, и дети приезжали позже, иногда эти дети оказывались в детских домах. Спецпереселенцы оказались в местах, в которых просто трудно жить, их еще очень плохо снабжали. Все это привело к тому, что в конце июля 1931 года они подняли восстание, которое в историографии называется Чаинским восстанием.
Это было значительное событие, восставших было больше тысячи человек; но в силу самых разных обстоятельств этот довольно важный эпизод истории был плохо описан, как историками, так и публицистами. Два дня назад я и мои томские коллеги ездили в тот район, где происходило восстание. Там мне было важно посмотреть на то, как он выглядит, что это за ландшафт, как устроена топография этого региона.
Но кроме того, как бы это ни было удивительно, живы очевидцы. Например, я разговаривал с 93-летним Павлом Петровичем Барминым, который, несмотря на свой преклонный возраст, находится в полном уме и ясной памяти. Ему было восемь лет, когда происходило восстание, он сам из семьи спецпереселенцев, и он кое-то помнит. Кроме того, мы с сотрудниками Томского краеведческого музея говорили с другими очень пожилыми людьми из семей спецпереселенцев, которые сами не могут помнить этого восстания, но у них сохранилась семейная память о том, что происходило.
И я понимаю, что, описывая это все, я уже говорю о том, с какого рода источниками придется работать и какого рода будет текст. Пока трудно сказать, как он будет воплощен сценически, у нас для этого есть несколько месяцев, премьера должна состояться ровно через год — в сентябре 2016 года, как раз будет 75 лет восстанию. Такие у нас разнородные источники.
К.К.: Не чувствуете ли вы какой-то тяжести, даже разочарования от того, что вы, театральный деятель, выполняете работу других людей, говоря по-простому. Ведь, с одной стороны, в России бесконечно говорят о нашем «прекрасном», «великом прошлом» или «интересном прошлом», «замечательном прошлом», «выдающемся прошлом» и так далее, говорят о том, что «история определяет все в России». Но, с другой стороны, при этом, за что ни возьмешься, ничего нет — нет исторического повествования, даже на самом примитивном описательном уровне, об огромном количестве событий в «низовой истории», в региональной истории, да и в истории государства тоже.
В результате получается, что масса людей других профессий, занятых другими вещами, вынуждены брать на себя, скажем так, бремя работы историков. У вас нет даже не недоумения, а раздражения: ну почему же, где же они, эти историки, где краеведы, где все, почему они этого не делают?
М.К.: Да, я не режиссер и не драматург по образованию. Я филолог, который занимался журналистикой и который пришел в документальный театр в поисках нового медиума для того, чтобы представить обществу тот самый пока неизведанный материал. Да, иногда мне дискомфортно, потому что у меня нет достаточного образования в этой профессии, но я не чувствую себя выполняющим чужую работу. Зато я знаю, чего мне не хватает. Я уже общался с томскими краеведами, историками, работал в архиве. Но мне, конечно, не хватает полноценного профессионального исторического подхода, который задал бы широкий контекст. Увы, таких книг не очень много, таких статей не очень много, что-то публиковалось в 1990-е, а сейчас не то чтобы совсем ничего, но очень мало публикуется. Мне не хватает глубоких исторических текстов о том, что происходило в Западной Сибири в начале 1930-х годов; и это тот дефицит, который я не смогу ничем восполнить.
Но мне мое место кажется логичным, потому что документальный театр, тем более работающий с исторической памятью, с историей, — это такая сфера, да простится мне эта банальность, которая междисциплинарна, и здесь могут оказаться самые разные люди. Этот театральный проект делает музей, что само по себе нестандартный ход. Мне кажется, это очень точный ход со стороны музея, потому что здесь мы имеем дело с историей — и не только в значении history, но и story. В Томском краеведческом музее люди прекрасно понимают, что музейный предмет в традиционном значении более или менее себя исчерпал и нужно рассказывать истории. Исторический нарратив не может существовать в виде экспонированных в витринах селькупских луков или браунингов большевиков. Здесь нужны какие-то другие формы. Поэтому мне представляется оправданным этот рискованный, но очень уместный эксперимент — сделать site-specific (не знаю, как сказать по-русски, но в театральном мире только так и говорят) спектакль, который бы существовал только в музейном пространстве.
Год назад Томский краеведческий музей сделал выставку и интернет-проект под названием «Сибиряки вольные и невольные». Этот проект работает с мифом о том, что все мы, сибиряки, потомки ссыльных, — что, конечно, не так. История про Чаинское восстание — своего рода сиквел этого проекта.
Мне кажется, что в этом пространстве, где работает выставка «Сибиряки вольные и невольные», вполне может жить такой спектакль.
К.К.: Я думаю, что мы закончим беседу таким предположением: то, что раньше было исключением или временной заменой, — я говорю о ситуации, когда театр вроде бы временно заменяет другие виды культурной деятельности, вроде историографии, — видимо, сейчас мы наблюдаем развитие новых/старых (если вспомнить еще Шекспира) способов в процессе создания представлений о прошлом, переживания прошлого. Это исключительно интересные процессы, и мы живем, как мне кажется, в этом смысле в исключительно интересное время. Спасибо.
М.К.: Спасибо. Это увлекательный процесс, и хорошо находиться если не внутри него, то по крайней мере рядом с ним.
* * * *
О том, с какими архивными документами в Центре документации новейшей истории Томской области приходится иметь дело Михаилу Калужскому, можно представить хотя бы по этим отрывкам, которые он любезно предложил "Истории времен Путина" для публикации:
Ф. 206. Оп. 1. Д. 106:
"Информационные письма инструкторов окружного комитета ВКП (б), посланных в райкомы ВКП (б) округа". Округ - Нарымский, годы 1935--1937, секретаря окружкома зовут Карл Иванович Левиц.
1.
1 августа 1935
Карл Иванович!
Шлю привет.
Я посылаю одновременно заявление очень прошу вас поставить на Бюро и снять с меня наказание.
Это наказание, которое я понес оно гнетет меня до сих пор, я буду стараться еще лучше работать зная о том, что наказание было справедливо и вовремя меня одернули дали мне возможность исправить свою ошибку. Прошу не отказать в просьбе.
На 1 август имеем сжато хлеба 16 т. га. Несколько тысяч центнеров сдали хлеба государству. К 15/VIII закончим косовицу всех хлебов, я ехал лично сам но не доехал в Молчаново получил телеграмму что приступили к уборке и вернулся, в Молчаново в колхозе Свобода предколхоза Сысоев Михаил избил 5 чел. колхозниц и до сих пор не наказан. Там же дали название улицы имени Пелепенко которые в 1931 году высланы в Каргасокский район как кулаки это название до сих пор существует. Я сообщил Кривошеинскому РИКу но не знаю, что сделано. Я вас очень прошу вмешаться в это дело.
С комприветом,
Елкин.
2.
Кривошеино Райкомпартии Осипову
Председатель колхоза свобода Молчановского сельсовета Сысоев избил пять колхозниц тчк Поручаем Вам срочно проверить правильность указанного факта также проверьте существует нет Молчаново улица имени Пелепенко кулака лишенца высланного север тчк Пленуму привезите материал проверки этим вопросам
р/п Колпашево
15 августа 1935 г.
Секретарь Нарымского ОК ВКП (б) Левиц
3.
Нарымский ОК ВКП (б) т. Левиц
Докладная записка
На Ваш телеграфный запрос о безобразиях в Молчанов сообщаю, что улицы имени кулака Пилипенко нет, есть в с. Молчаново улица имени партизана Пилипенко, который изрублен колчаковцами вместе с другими товарищами, в числе 15-ти схороненных в братской могиле в селе Молчаново. Братья партизана Пилипенко кулаки и высланные из Молчаново в период выселения, но это не относится к делу изрубленного белыми партизана Пилипенко и улица его имени.
Председатель колхоза Свобода Сысоев, будучи в пьяном виде действительно побил старуху колхозницу - за что Сысоев снят с работы председателя колхоза и дело об избиении им колхозницы передано прокурору для привлечения Сысоев к судебной ответственности, причем факт избиения колхозницы был уже давно и по нему было своевременно вынесено решение президиума РИКа, а следователь Чевтюев, получив поручение прокурора ездил уже в Молчаново для расследования дела по обвинению Сысоева.
По имеющимся сведениям в Молчаново приезжал т. Елкин, который, выпивая с молчановцами, что-то не поладил и с расширенными зрачками видел молчановские дела, уезжая Елкин говорил, что он уже написал о том-то и о том-то. Хотя Елкину хорошо известно, что Сысоев избил одну колхозницу, а не пять и, что улица имени партизана Пилипенко, расстрелянного белыми, получила это название в двадцатых годах, не является улицей имени кулаков Пилипенко, высланных более десятка лет позднее - всё это известно т. Елкину как местному жителю.
Утверждают, что об изрубленных белыми 15 партизанах хорошо известно тов. Зуеву, ныне возглавляющему Райпотребсоюз, но являющемуся молчановским жителем, и также утверждают, что Пилипенко, изрубленный белыми и имени которого есть улица в с. Молчаново, не раз прятал у себя от белых коммунистов, в том числе и т. Зуева, о всем этом так же известно Елкину.
Данную докладную записку сообщаю на основе проверки на месте произведенной председателем РИКа т. Архиповым и на основе сообщения зам.пред.РИКа т. Лебедева, который до последнего времени был председателем молчановского с/совета и в момент пребывания нынче Елкина в Молчаново так же там был и Лебедев.
19 августа
Ответ.инструктор ОК ВКП (б) Осипов
4.
Т. Осипов
Я еще раз говорил об улице Пилипенко Ильи и придется еще раз подробно заняться этим вопросом. Поглубже есть такие сведения, что у Пилипенки скрывались коммунисты, и за то, что он их скрывал, его зверски на Назьмах убили, изодрали и на берегу застрелили. Сбросили в Обь, а отца его тоже терзали, но оставили в живых, после он помер. Брата же Пилипенки Ильи в 1931 сослали в Каргасок. Хозяйство их было кулацкое. Партизаном он говорят не был.
22 августа
Сергеев
Архивные материалы публикуются с разрешения Томского областного краеведческого музея им М.Б. Шатилова. Фотогалерея.
Конечно, тема эта слишком обширная, чтобы можно было ее сколь-нибудь подробно обсудить за 10-12 минут. Более того, не только театр – и даже не столько театр – претендует на то, чтобы стать главным учителем истории в современном российском обществе. Главный игрок здесь – кино. И именно на него ставит нынешняя российская власть. Предлагаем вашему вниманию анализ одного из случаев исторического мифотворчества – сознательного, политически-ангажированного – в нынешнем официозном кинематографе страны. Живущая в Австралии филолог, литератор, активная участница Фб-сообщества нашего проекта Татьяна Бонч-Осмоловская пишет о новом российском фильме "Батальон".
Татьяна Бонч-Осмоловская
Есть женщины в русских селеньях…
На прошлой неделе в Австралии открылся фестиваль русского кино, и я посмотрела его заглавный фильм "Батальонъ" (это на афише, а в базе данных – "Батальон смерти") Месхиева, о женском военном подразделении времен Первой мировой.
По поводу художественных достоинств фильма мне сказать нечего. Эту пафосную халтуру, набитую пережеванными клише, затянутую и мелодраматичную, сложно было досмотреть до конца. Стыдно должно быть создателям фильма, после советской традиции военных фильмов, после Эйзенштейна, показавшего Октябрь 1917 так, что это воспринималось как достоверное документальное кино. Вообще говоря, фильм «Батальон» - это инверсия "Октября": все и всё, что провозглашалось положительном в "Октябре", становится отвратительным в "Батальоне", и наоборот. Только сила воздействия у фильмов разная.
Но мы здесь не о художественных качествах картины. Потому пусть у членов Временного правительства лица "бандитского Петербурга", говорят они натужными сериальными голосами, а декорации позаимствованы на соседней съемочной площадке и для атмосферы обильно задымлены из дымовой машины. Потому пусть барышни, впервые ставшие под ружье, бодро, не теряя дыхания, бегут за город, осваивать спецназовские свежесрубленные снаряды, как в фильме об американской учебке. Пусть солдаты времен Первой мировой расхаживают в кирзовых сапогах; пусть барышни в традициях смерша поджигают собственные окопы, чтобы никогда туда не возвращаться, ну и заодно чтобы кинематографично высветить собственные силуэты на фоне пламени к изумлению наблюдающих за ними немцев. Пусть болванки с отравляющим газом падают в девичий окоп с плотностью болванка на метр. Пусть пронзенное пулями тело возлюбленной падает на пронзенное пулями тело возлюбленного, чтобы навеки с ним соединиться. Пусть русские солдаты на белорусской земле упиваются немецким шнапсом и заедают немецкими сосисками. Пусть разложившаяся военная часть продолжает сидеть посреди поля, вероятно дожидаясь еще шнапса от немцев. Ни мира, ни войны, а армия пусть остается. Пусть жених героини сначала погибнет, потом, как князь Андрей, будет серьезно ранен, потом оживет и станет подносить чай в ставке Керенского, чтобы в итоге, как истинный русский офицер, оставить главнокомандующего и самолично отправиться на фронт спасать невесту. Пусть единственная еврейка в женском батальоне героически погибает аккурат перед тем, как женскому отряду предстоит хором, со слезами на глазах, прошептать последнюю православную молитву. И тут прибежит к ним жених барышни, плюс последний совестливый полковник, плюс командир части, опустившийся и сдавшийся на милость озверевших большевиков, плюс озверелые большевики, впрочем одумавшиеся и вставшие на защиту барышень и Родины. Пусть они разговаривают языком развитого соцреализма: "Иди, – выразительный взгляд, – и роди ребенка. – Выразительная пауза. – Для будущего". Да, да, он вырастет, полетит к звездам и засадит галактику цветами.
Оставим все так как есть. Однако в контексте "Истории времен Путина» этот фильм, я полагаю, представляет интерес. Предположим, что всего перечисленного нет, фильм гениальный, зрители выходят с просмотра рыдая, готовые последовать за героями. Но что же происходило на самом деле?
Итак, лето 1917. Цены выросли, где-то идет война, погибают русские офицеры, но Петроград живет обычной жизнью - кучера возят, барышни поют. А ведь самое ужасное уже произошло – в сердце страны заседает безответственное Временное правительство, демагог Керенский диктует военным абсурдные приказы, а те не могут не выполнять их. Солдаты на фронте поддались немецкой и большевистской агитации и готовы бросить оружие и разойтись по домам. Весь вред от народных комитетов. Солдаты уже диктуют командиру, что делать, фактически берут его под домашний арест. Немцы в открытую переходят линию фронта с корзинами, полными шнапса и сосисок. А в кармане у немца записная книжка с разведданными. Родина в опасности. Ползучая атака либерализма, демократии и грантовых шнапса с сосисками по всем фронтам. А у Родины, как говорил незабвенный Венедикт Ерофеев, ничего нет. Одна только осталась Русская Женщина, Мария Бочкарева (вполне историческое лицо, между прочим). Она формирует женский батальон, который единственный – единственный! – оказывает сопротивление врагу.
Барышни в фильме плоские, почти неразличимые одна от другой. Они решили, что будут Родину защищать. Однако эти курсистки и крестьянки лишены естественных чувств и ничем не одарены взамен. Они не ненавидят врагов Отечества предельной смертельной ненавистью отчаявшихся, потерявших родных в войне – они не «шахидки». Любят они, в тяжелых физических и моральных условиях, тоже как курсистки – когда "повенчаны" или когда нежно переглядываются. Одно отличие от Голливуда -- никакой гомоэротики.
Основная идея фильма: когда мужчины отравились демагогией о демократии и объелись немецкими сосисками, последним оплотом Родины стали Русские Женщины, готовые погибнуть – и погибающие, они же глупенькие и слабенькие и прыгать не умеют – за Родину. Чтоб, вам стыдно стало.
Рассказ о женском батальоне, как бы сказать помягче, несколько странный. Что же такое был женский батальон в истории? Во-первых, не надо путать военные батальоны смерти и добровольческие батальоны из волонтеров тыла. Сначала, в начале 1917 года, началось формирование "батальонов смерти". Приказ о формировании батальонов Особой армией Юго-Западного фронта был подписан генералом Балуевым еще 2 февраля 1917 г., до Февральской революции. Эти батальоны образовывались на добровольной основе из хорошо обученных военных, лучших из них, готовых погибнуть, выполняя специальную операцию. Записавшимся в батальон смерти полагались специальные знаки отличия, повышенное довольствие (от которого они часто отказывались) и почести в случае смерти, практически неминуемой. Первый батальон был сформирован на Юго-Западном фронте, затем на Западном, где командовал генерал Деникин, и на других фронтах. Всего, как пишет историк Солнцева, ко времени Октябрьской революции существовало 313 формирований, куда входило больше 600 тысяч человек.
После Февральской революции идея добровольных батальонов распространилась и на гражданских лиц. Теперь речь шла уже не о батальонах смерти, но об ударных батальонах, в том числе ударных батальонов из волонтеров тыла. Инициатором формирования этих батальонов стал генерал Брусилов, в мае назначенный на пост Главковерха. Эти добровольческие подразделения рассматривались как части будущей новой, добровольной, армии, в которой подвиг становится осознанным деянием. В воззвании Всероссийского Центрального комитета по организации Добровольческой революционной армии под руководством капитана Муравьева, опубликованном 3 июня, было сказано: "Все, кому дороги судьбы родины, кому дороги великие идеалы братства народов, рабочие, солдаты, женщины, юнкера, студенты, офицеры, чиновники, идите к нам под красные знамена добровольческих батальонов..."
Не все военные одобряли формирование добровольческих батальонов, считая, что необученных и непроверенных людей вредно отправлять на передовую. Однако они организовывались, и к октябрю 1917 численность добровольцев тыла достигла 50 тысяч человек.
Добровольцы тыла носили форму общеармейского образца. Отличительным знаком на униформе "ударников" стала красно-черная лента. Красный цвет символизировал защиту свободы, черный – нежелание жить, если погибнет Россия. Шеврон у добровольцев тыла был выполнен в виде красного круга, перечеркнутого косым (андреевским) крестом. Погоны у них были защитного цвета, с изображением черного черепа со скрещенными костями. У батальонов смерти как у частей существующих военных соединений не было собственного знамени, у "ударников" были той же символики: красные полотнища, обрамленные черной бахромой, с черным андреевским крестом из угла в угол и надписью "За свободу народов, граждане, с оружием вперед!" В оформлении наград для волонтеров тыла также использовались изображения черепа и скрещенных костей.
Среди ударных добровольческих подразделений стали появляться и женские. Самым известным несомненно стал батальон Марии Бочкаревой. Другие были образованы в Москве, Киеве, Минске, Полтаве, Харькове, Симбирске, Вятке, Екатеринбурге, Баку, Ташкенте, Екатеринодаре и других городах. Существовали Украинский женский батальон смерти при 24-м запасном пехотном полку, морская женская команда (Ораниенбаум), кавалерийский 1-й Петроградский батальон Женского Военного Союза и Минская отдельная караульная дружина. Женские подразделения были предназначены для несения военной службы в тылу: связь, охрана, госпитали. Однако три батальона были отправлены на фронт: 1-й Петроградский Бочкаревой, 2-й Московский и батальон национальной обороны В.А. Кинерт. Единственный из женских подразделений, батальон Бочкаревой принял участие в боевых действиях на Западном фронте.
27 июня двести бойцов батальона прибыли в район г. Молодечно. 9 и 10 июля 525-й Кюрюк-Дарьинский пехотный полк, в состав которого они вошли, отразил четырнадцать атак противника и несколько раз переходил в контратаки. Полковник В.И. Закржевский, в подчинении которого они находились, писал в донесении: "Отряд Бочкаревой вел себя в бою геройски, все время в передовой линии, неся службу наравне с солдатами. При атаке немцев по своему почину бросился как один в контратаку; [женщины-добровольцы] подносили патроны, ходили в секреты, а некоторые в разведку; своей работой команда смерти подавала пример храбрости, мужества и спокойствия, поднимала дух солдат и доказала, что каждая из этих женщин-героев достойна звания воина русской революционной армии".
По свидетельству Бочкаревой, из ста семидесяти человек, участвовавших в бою, батальон потерял до тридцати человек убитыми и семьдесяти ранеными. Когда новый Главковерх генерал Корнилов узнал о потерях в женском батальоне, он издал приказ о запрете создания новых женских батальонов боевого назначения, а уже созданные закрепил в тылу. 30 ноября Военный совет Военного министерства утвердил представление о расформировании всех женских частей.
Во время Октябрьской революции 1-й Петроградской женский ударный батальон под командованием штабс-капитана Лоскова (не Бочкаревой) защищал Зимний, был обезоружен, захвачен в плен. Женщин насиловали, били и жестоко, садистки пороли. Женские батальоны на этом окончательно прекратили существование.
9 декабря верховный главнокомандующий уже Советского правительства прапорщик Крыленко распустил все подразделения смерти и ударные батальоны. При этом добровольческие военные подразделения продолжали организовываться, с учетом формирования добровольческих народных батальонов и батальонов смерти, причем на обеих сторонах нового противостояния. Офицерская Добровольческая армия создавалась на юге России. Рабоче-Крестьянская Красная Армия организовывалась из Петрограда, учитывая принципы создания добровольческих батальонов Временного правительства.
Таким образом, концепция добровольческого военного движения зародилась после Февральской революции из концепции добровольного движения профессиональных военных-смертников. Тут совершенно иная роль женщины, чем показано в фильме. И армия существует, хотя антивоенная пропаганда ведется. И женские батальоны являются несущественным довеском к действующей армии. И единожды допустив женщин в боевые действия, мужчины прячут их за своими спинами, никогда больше не выпуская на линию фронта. И главное, само образование добровольческих отрядов из штатских, в том числе, женщин, было порождением революционной демократии. Добровольческое движение соответствовало революционной инициативе, как действия по возрождению армии на добровольной и сознательной основе. Эта армия должна была стать высокопрофессиональной и разумеется, патриотической, для защиты Отечества, кто как его тогда понимал.
Тем не менее, призыв юнкеров, служащих, женщин в армию воспринималось военными неоднозначно. Генерал Деникин называл эти подразделения суррогатами армии, а общественно-литературный журнал "Искры" -- "одной из последних, отчаянных попыток государства, которому грозит неизбежное разрушение". Вообще говоря, когда строй приступает к мобилизации женщин и детей, это дурной признак. Юнкера и ударницы, одни оставшиеся охранять Зимний, сдали его. Гитлерюгенд (немцы до конца придерживались принципа «трех К» и женских батальонов не организовывали) – гитлерюгенд не переломил ход военных действий в 1945-м. То, что в российской пропаганде теперь женщины выходят на первый план, и уже не как страдающие женщины-Родины-матери, которые призывают мужчин их защитить, а как последний отряд, который только и может сам защитить Родину – это показатель одновременно и пугающий, и исторически последний. Больше резервов нет. Одна радость, что это лишь симулякр, деревянное кино, а не реальные военные части.
И по мелочи: сохранилось фото Марии Бочкаревой, ожидающей приема у президента США Вудро Вильсона в 1918 году. На этом фото хорошо видны медали Бочкаревой (в однотонных на черно-белом снимке, вероятно, черно-красных, как положено по уставу, лентах). В фильме она все время (абсолютно все время, только на сорочку не цепляет!) носит на груди медали на лентах современных георгиевских цветов. Не смогли удержаться.
Тексты для дальнейшего чтения
Базанов С. Н. Право умереть за Родину. «Батальоны смерти» в Русской армии в 1917 году // История - Изд. дом "Первое сентября", 2008. № 21
Булдаков В.П. Красная смута
Солнцева С.А. Ударные формирования русской армии в 1917 году // Отечественная история. 2007. №2. С.47—59.
КОММЕНТАРИИ