"Немедленно освободить всех заложников и незаконно удерживаемых лиц", – гласил пункт 5 протокола по результатам консультаций трехсторонней контактной группы в Минске 5 сентября 2014 года. Для харьковчанина Алексея Кириченко, попавшего в плен незадолго до подписания этого протокола, "немедленное" освобождение не наступило до сих пор.
"Мне всегда отвечали, что подают Алексея в списках, и что как только будет обмен, он будет находиться среди этих людей. Что они предпринимают все, чтобы его освободить. Это ответ, который я слышу все 13 месяцев. Он всегда неизменен и постоянен. Даже когда было неизвестно его местонахождение, он не вычеркивался из списков на обмен", - рассказывает Лилия Джерипа, жена Алексея.
Она говорит очень тихо, подчеркнуто спокойно. Старательно избегает имен, особенно когда говорит о тех, "кто с той стороны" - охранниках, комендантах, "ДНР"овцах, волею случая оказавшихся в соседней камере. Лилия часто замолкает, стараясь сдержать слезы или подбирая нужное слово. Она точно оценивает его – "а не навредит ли оно Леше? А тому, кто рассказал, где он? А тому, кто передал от него весточку?"
На вопросы о том, пыталась ли она добиться встречи с мужем или освободить его за выкуп, только качает головой: "Следующий вопрос". Она оживляется буквально на несколько секунд только тогда, когда вспоминает о нем "довоенном".
"Да, он – философ! У него шикарные сказки и очень красивые стихи. И сейчас некоторые стихи… звучат очень в тему…", – вспоминает Лилия.
До войны Алексей был частным предпринимателем. Обслуживал кофейные аппараты.
– Почему он решил пойти на фронт? Он же совсем невоенный человек, - спрашиваю ее.
– Мне кажется, это что-то очень правильное, мужское – защищать свою территорию. Он сказал "я так не могу, смотреть, что происходит и непонятно, какие обороты это может принять. Я иду тренироваться".
– Вы не пытались его отговорить, удержать как-то?
– У меня есть теория, что если пресечь правильные мужские порывы, ты не получишь мужчину как результат. Для меня было важно, что он принимал какие-то мои специфические особенности, сложности характера. И когда он это проговорил, я поняла, что это та же самая штука. Я могу высказать какое-то свое желание, свое нехотение справляться с ситуацией, которая может оказаться тяжелой, да просто элементарный страх потери. И загоню его в ситуацию, когда он в итоге все равно пойдет, но будет мучиться из-за того, что я его не поддержала и он причиняет мне боль своим выбором. Либо же, если он не пойдет и останется со мной... Знаете, был какой-то момент, когда я поняла, что его уже нет здесь. Он не здесь. Он, находясь территориально здесь, – весь там, в том, что там происходит. А если его здесь нет... Как я могла его отпустить? Отпустить что? Тело?
Алексей ушел добровольцем на фронт в августе 2014-го. Служил разведчиком при штабе АТО. Воевал на Саур-Могиле. После поражения выходил из окружения в Волновахе, но попал в плен на блокпосту неподалеку от Старобешева.
О том, что муж в плену, Лилия узнала от российского фотографа Марии Турченковой. Она рассказала, что Алексей жив и просил передать, чтобы Лиля о нем не волновалась.
– Сразу же, как только мне сказали, где он находится, я отзвонилась на горячую линию СБУ, связалась с группой Рубана [Владимир Рубан, руководитель центра освобождения пленных общественной организации "Офицерский корпус"] и буквально через 2-3 дня в Facebook был опубликован самый первый список пленных. С того момента Алексей все время в списках находящихся в плену. Увы, до сих пор, - говорит Лилия.
"В самом-самом начале, в 2014-м году была не очень понятная для меня ситуация, когда поступили звонки… представители официальной власти считают, что он должен находиться уже здесь… Я позвонила на "горячую линию" в администрацию президента и задала вопрос, в каком он статусе и что известно им. Меня очень обрадовали, что он освобожден. Если бы не мое четкое знание его местонахождения и очень легкий способ связи – городской телефон, который можно было набрать, и спросить у представителей "ДНР", скажите пожалуйста, такой-то такой-то в данный момент находится у вас? Они подтверждали – "у нас" и передавали ему трубку. Потом мне пояснили, что это человеческий фактор, что кто-то где-то напутал, списки по какой-то причине не обновлены. Это был очень неприятный момент", - вспоминает она
Но тяжелее всего, вспоминает Лиля, было в ноябре-декабре. Почти два месяца прошли в неизвестности. Алексей пропал, и она никак не могла узнать ни где он, ни что с ним.
- Его вывезли в начале ноября из одной точки, а из той точки, куда как было сказано, он должен был быть доставлен, шел ответ: "его нет" и это длилось до последних чисел декабря. Все звонки, все попытки обращаться к официальным представителям "ДНР", неофициальные попытки разыскать его через волонтеров, находящихся в Донецке, – везде поступала информация, что такого нет.
Все успокаивали, что это еще ничего не значит. Мало ли, может, он в каких-то местах не очень известных, у каких-то командиров. Разные были версии. Тогда появились публикации о вывозе в Россию и продаже в рабство в Чечню. Жутко тяжеленные были дни, - говорит Лилия.
"Тогда как раз я обратилась к Васильевой [Елена Васильева, российская правозащитница], сделала запрос по Лешкиной тематике. Об определенных пунктиках я умолчала, чтобы понимать, насколько она проинформирована. Но ни слова больше, чем указала я, никаких дополнительных данных у нее не звучало. Попытка выйти на личную связь с ней не удалась. Лешка появился в ее списках [украинских пленных, вывезенных в Россию], но его не вывозили в Россию. С одной стороны – вроде спокойствие, что это неправда. С другой стороны, его же нет здесь, где он – непонятно. Сбрасывать со счетов ничего было нельзя было, поэтому поднимала всех знакомых, правозащитников, к которым можно было достучаться. Очень большое участие в этой истории принимал Борис Захаров [харьковский правозащитник]. Он обращался к своим связям, к своим друзьям в Москве, к адвокатам, чтобы получить информацию из российских СИЗО", - рассказывает жена украинского военного.
Наконец ей удалось установить местонахождения Алексея:
"Сейчас он содержится в бывшем здании Донецкого СБУ, так называемая "избушка". Сейчас я спокойна хотя бы из-за того, что знаю, где он. В "избушке" четко дана команда: физически бить – запрет, морально давить – запрет", - говорит Лилия.
Сейчас Алексею разрешают звонки родным. Раз в неделю по 5 минут. По сравнению с тем, что было, – часто. Лиля признается, что держится во многом благодаря этим звонкам:
"Лешкина поддержка очень сильная. Он всегда спрашивает "Как ты? Нужны ли тебе деньги? Как ты справляешься? Я молюсь каждый раз, чтобы тебя окружали люди, которые смогут о тебе позаботиться и тебя поддержать".
– Вы знаете, в каких условиях он содержится?
– Да.
– Он рассказывает?
– Он – нет. Если слушать только его, то он живет в шоколаде-малине, где все хорошо, где у него все в порядке. Можно сесть и представлять, что он в командировке, какой-то странной, конечно, затянувшейся и я, наверное, должна радостно витать в облаках. Он делает все, чтобы поберечь близких.
"Первое мое великое потрясение было, когда я осознала, что не понимаю, в какой он обстановке, что происходит, когда еще в самом-самом начале прозвучала такая фраза "знаешь, все хорошо, вот только зубной щетки не хватает". Тогда я поняла, что то, как я себе вижу это здесь, не очень совпадает с тем, что там… Сейчас есть уже люди, которые вернулись и могут рассказывать, как там. И я понимаю точно, что они рассказывают либо про его камеру, либо про соседнюю камеру. Про ситуации, которые проживали они. И я точно понимаю, что какой-то частью это и его история тоже", - говорит Лилия.
– Он постоянно находится в камере или должен работать?
– Слово "должны" не звучит в таком варианте. Как сами ребята говорят, и у Леши это тоже звучит, [работа] это отдушина. Был такой период, когда [все время был в камере] он говорил, что все ничего, только день сурка – устаешь. Работы разные. Ребята рассказывали, приехав сюда, это и разбирание аэропортовских завалов и отстраивание Донецка, уборка улиц. Не знаю, насколько привлекался конкретно Леша к этим вещам. Было видео Шария: наши пленные восстанавливают церковь. Там он был.
– Он может вам писать, как-то передавать записки?
– Он как-то жаловался "Я тебе все время пишу письма, а у меня их забирают". Но был период спокойный, и те письма, которые он сохранил, он передал в апреле. Это было столько боли. Нереальное количество боли, - говорит Лилия.
"В письмах были такие моменты, которые оказывались за кадром. Ну, например. "У меня сегодня замечательный праздник, Новый год. Увы, я праздную его не с тобой. Мне удалось построить модуль и из обрывков фантиков подвязать на веревочках бумажечки над батареей. Сейчас здорово. Сейчас я нахожусь в том месте, где есть теплая батарея. Эти фантики от воздуха летают, и они мне напоминают бабочек. И я вспоминаю тех бабочек". Он пытался поддержать меня в этой ситуации. А я же не только вижу бабочек. Я к тому моменту уже знала, мне удавалось что-то узнать от звонящих, с кем они пересекались как-то. Конечно же, они меня успокаивали, что у него есть телогрейка и спит он не на голом полу, что все хорошо", - вспоминает Лилия.
Все ребята, которые были в группе Алексея и попали в плен, уже освобождены. За исключением него.
"Я не могу понять отягчающие обстоятельства именно в отношении Леши, что в нем такого, ценного, чтобы так затягивать этот процесс?" - недоумевает жена Алексея.
Может, потому что он идейный? Достаточно вспомнить его первое интервью в плену российским журналистам, заявления о том, что против Украины воюют кадровые русские военные, что это интервенция, что Донбасс – украинская земля и Украина сюда вернется...
"За весь этот период я такое количество разных ответов слышала о причинах. Все они - правда. И все они противоречивы. Я уже плюнула оценивать, что там на самом деле, потому что все очень сложно. Плюс куча человеческих факторов, которые просто не вписываются ни в какую логику", - замечает на это Лилия.
"Да, у него есть идейность. Но у него она как-то больше идейность про человека... Один раз мы разговаривали по телефону. Он говорит, что чувствует, переживает: "Я сегодня всю ночь молился, чтобы если освобождали, то освобождали всех. Потому что самое жуткое, что может происходить, когда людей освобождают, их количество уменьшается, а ты не понимаешь, почему не всех на всех, почему вещи, декларируемые обеими сторонами, - одни, а действия - совершенно не такие, как звучат в заявлениях. И я понял одну штуку. Я не столько боюсь, что останусь последний, сколько, что заберут меня только одного, а ребята, с которыми столько прожито, это как семья. И кто-то из семьи останется в этом всем..."
"Вот в эту секунду я вспомнила, как мне кто-то из своих говорил, почему это не происходит. Я вспомнила эти слова, и мне захотелось взять маленький мешочек с песком, тюкнуть его и забрать", - признается Лилия
– Но вы верите в то, что все будет хорошо?
– Когда мне говорят "Все будет хорошо", я отвечаю, что это функция по умолчанию встроенная. Самое важное – контролировать ситуацию, если что-то происходящее попытается сменить эти галочки, вовремя поставить их обратно. Однозначно… Однозначно, все будет хорошо. Однозначно Алексей вернется домой. Вопрос только, сколько придется приложить для этого времени и усилий. Будем жить, будем смотреть.
Настоящее Время
КОММЕНТАРИИ