27 января 1944 года советские войска полностью сняли блокаду Ленинграда, длившуюся 872 дня. Галия Мамина родилась в Петербуре. Ее бабушка вместе с семьей сумела выжить в самые суровые блокадные 1941 и 1942 годы. Галия Мамина рассказала, как это было.
Текст: "Окно"
Блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941 года и закончилась 27 января 1944-го. За это время на город было сброшено 150 тысяч тяжелых артиллерийских снарядов и свыше 107 тысяч зажигательных и фугасных бомб, разрушено около 3 тысяч домов, больше 7 тысяч повреждено. К ноябрю-декабрю 1941 года запасы продовольствия в городе критически сократились, в день на рабочую карточку выдавалось 250, на иждивенческую 125 граммов черного хлеба с примесями целлюлозы, обойной пыли, хвои, жмыха и нефильтрованного солода. Городской транспорт, отопление, канализация не работали.
О том, сколько людей погибло за время блокады, историки спорят до сих пор, называются цифры от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек. Лишь 3% из них погибли от бомбежек, остальные – от голода и холода, каждый день от истощения умирали около 4 тысяч человек, мертвые тела лежали на улицах.
Семье Маминых, оказавшихся в блокадном Ленинграде, удалось выжить.
Есть хотелось и днем, и ночью
– Моя бабушка Халима не любила вспоминать блокаду. До конца жизни она не выбрасывала хлеб и никому из домашних не позволяла. Характер у нее был суровый, прямо-таки железный – таким его сделали испытания, выпавшие на ее долю. И все-таки изредка плотину молчания прорывало, – говорит Галия Билиаловна.
Бабушка Халима приехала к мужу в Ленинград из села Татаро-Никольское Пензенской области в 1933 году. Ее муж Муся несколько лет подряд ездил в Ленинград на заработки. Но после того, как в родной деревне его лишили избирательных прав, а вслед за этим раскулачили семью, сослав дедушку с бабушкой в Узбекистан, они с Халимой решили, что домой он больше не вернется. Что стало со стариками Мамиными, так и осталось неизвестным.
К началу войны у Халимы были на руках 12-летняя дочь и два сына: одному четыре, другому год. Кроме того, в Ленинград привезли ее свекровь Лятифю Фахрислямовну и несовершеннолетнюю сестру мужа Магенюр, собиравшуюся учиться в Ленинграде, но после 22 июня 1941 года стало не до учебы.
На самом деле война коснулась их семьи еще раньше. В 1939-м Мусю призвали на финскую войну. Она длилась всего три с половиной месяца, но Халиме этого хватило, чтобы понять всю меру ответственности за жизнь детей и родных, которая легла на ее плечи.
– Бабушка вспоминала, что в декабре 1939-го из магазинов Ленинграда внезапно исчезли продукты – временно, на несколько дней. Того голода, который случился через два года, тогда никто не мог и вообразить. Но с испугу Халима купила по мешку муки, гречки и пшена. Это богатство поставили в угол их полуподвальной квартиры, находившейся на Вильманстрандской улице (ныне Феодосийская), дом 1, в бывшем гараже с окнами под потолком, но зато жилье было отдельным. К тому же до завода "Новая Бавария" на Полюстровской набережной, 7 (ныне Свердловская набережная, 34), было всего пару минут хода – бабушка там работала.
К началу блокады в мешках, запасенных после финской войны, почти ничего не осталось. Муся уже 23 июня ушел на фронт. А поздней осенью и зимой 1941–42 годов на Халиму и детей навалился страшный блокадный голод. Бабушка рассказывала, что есть хотелось и днем, и ночью, малыши постоянно плакали, просили еду. На детей, золовку и свекровь Халима получила иждивенческие карточки, на каждую полагалось 125 граммов блокадного хлеба. Она же как работающая получала 200 граммов. Но выжить на такой паек было невозможно.
"Второй хлеб"
– На пивной завод "Новая Бавария" бабушка Халима устроилась еще в 1939 году, именно это и спасло семью. Осенью 1941 года пиво продолжали продавать в магазинах, пивных ларьках, банях, хотя производство уже сокращалось, и к началу октября за пивом уже выстраивались огромные очереди. Голодающие люди смотрели на него уже как на калорийный продукт, насыщенный витаминами группы В, чуть ли не "второй хлеб". Бабушка говорила, что его давали даже детям, – рассказывает Галия Мамина.
К концу ноября "второй хлеб" попал в перечень нормируемых продуктов – его стали выдавать по карточкам, поставляли в больницы и другие учреждения. Однако запасы ячменя на "Новой Баварии" подходили к концу. Тогда директор завода приказал вскрыть в складских помещениях полы, и какое-то количество ячменя, насыпавшегося сквозь щели в полу, собрали в мешки. Но этого хватило ненадолго, вскоре заводу пришлось объединиться с конфитюрным производством и перейти на изготовление фруктовых вод.
– Бабушка рассказывала, что в огромных чанах, где готовилось пиво, остались отходы – темная горькая жижа. И как-то раз ее начальник, немец Алоис Павлович Лединег, позвал ее и попросил налить в бидончик этой жижи. "Ее надо выпарить, получишь "муку", из которой напечешь блины", – сказал он. Часть бабушка должна была отнести в дом Лединега, у которого было три дочери и жена, а сам он не мог этого сделать, во время войны ведь завод работал круглосуточно, и руководители не имели права уходить домой.
Таким образом бабушка Халима начала печь блины из пивных отходов, и часть выпечки доставалась ее семье.
– До сих пор не знаю, как она проносила этот бидончик, – удивляется Галия Билиаловна. – Охрана на заводе внимательно наблюдала за выходящими работниками. "Несунов" уводили, и больше на работу они не возвращались. То ли бабушке помогала миниатюрная комплекция, то ли пальто было слишком большим. Но можно только представить, какие чувства она испытывала всякий раз, когда подходила к посту охраны.
"Блины Алоиса" спасли жизнь бабушкиных домочадцев в самое тяжелое время блокады. Она до конца жизни благодарила немца-начальника за доброту и человечность. И рассказала еще об одном случае, когда Лединег проявил отеческую заботу о своих работниках.
– Бабушка работала извозчицей – развозила на подводе, запряженной лошадью, продукцию завода. Хотя росточком была всего 150 см и имела 35-й размер ноги, с лошадью управлялась отлично – у татар это в крови. Так вот, где-то в январе 1942-го лошадь, стоявшую во дворе, убило осколком снаряда. И Алоис Павлович распорядился разделить тушу на части, раздав мясо и кости работникам, бывшим на смене. Когда бабушка сварила суп, и в их полуподвале запахло бульоном из конины, это был настоящий праздник. Мясо ели крошечными порциями, растягивая свое счастье на как можно большее время, – говорит Галия Мамина.
Когда бабушка варила суп, она горько плакала.
– Я спросила ее: "Жалко было лошадку?" Нет, говорит, боялась, что уволят: "Какая я возница без коня?" К счастью, её перевели в пожарную охрану завода, где она и проработала до самой эвакуации – до июля 1942 года.
А осенью того же 1942-го Лединега вместе с семьей депортировали в Сибирь. Сталинский режим считал всех немцев потенциальными "фашистскими диверсантами и шпионами", которые рано или поздно предадут. Всего из Ленинграда и области в 1942 году их было депортировано более двух тысяч человек.
Это был не просто переезд с места на место – советские немцы высылались с клеймом "фашистских диверсантов и шпионов", многие погибли в пути, многие – от последствий депортации, в условиях "трудармейских" концлагерей и многолетнего режима "спецпоселения". Депортации предшествовало ужесточение национальной политики в 1930-е годы, например, в Автономной социалистической советской республике немцев Поволжья (НП АССР) насаждалась тотальная русификация, в 1937–38 годах было сфальсифицировано множество дел о "шпионаже" российских немцев в пользу Германии. Все это подготовило почву для массовых депортаций по национальному признаку во время Великой Отечественной войны, когда из родных мест были выселены не только немцы, но и карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, турки-месхетинцы и другие народы.
В советское время было принято объяснять это "превентивными мерами" и необходимостью "укрепления тыла", но на самом деле служило его ослаблению, потому что в тех местах, откуда людей выселяли, хозяйство оказывалось разоренным.
Депортация российских немцев в 1941–42 годах была самой крупной и продолжительной депортацией по национальному признаку за время советской власти. Летом 1941 из НП АССР 1200 семей немцев-трудпоселенцев, выселенных в 1932–33 годах из Украины в Карелию, переселили еще раз – в Коми АССР, а 53 тысячи крымских немцев переселили в Ставропольский край и Ростовскую область. В сентябре более 370 тысяч немцев Поволжья переселили в Сибирь и Казахстан, туда же отправилось более 46 тысяч немцев из Саратовской области и более 26 тысяч – из Сталинградской. В сентябре-декабре 1941 года в Сибирь и Казахстан депортировали немцев из европейской части страны, кого не успели в это время – выслали в 1942 году.
Всего было депортировано 805 тысяч немцев – 56,4% населения страны, согласно переписи 1939 года.
Через ресурс "Бессмертный барак" Галия Мамина нашла информацию, согласно которой Лединеги в декабре 1942 года прибыли пароходом в Самаровский район Ханты-Мансийского округа. Старшая дочь Ирма была врачом с высшим образованием, ее сестра Марго – химиком-технологом, а младшая Виктория – совсем малышкой.
Старинное монисто
У бабушки Галии был еще один резерв. На свадьбу от матери она получила старинное татарское украшение – нагрудное монисто из чистого серебра. Когда в доме не оставалось ни крошки, бабушка отрывала очередную монетку и отправлялась на Канонерский остров на толкучку – естественно, пешком, никакой транспорт не ходил. От Полюстровской набережной ей нужно было протопать километров десять. При хроническом недоедании, да еще в лютый мороз это нешуточное расстояние.
– Я спрашивала ее: "Почему так далеко? Могла бы, например, отправиться на Сенной рынок, это же ближе!" На что бабушка отвечала, что на Сенном околачивались опасные люди, всякое ворье. Могли отобрать монету, да еще и убить. Обстановка на Канонерском была спокойнее. Туда приходили военные, у которых она и выменивала серебро на хлеб, сухари, а если повезет, и банку тушенки. Когда возвращалась домой, несла драгоценные продукты под пальто – боялась, что не донесет и по пути ее ограбят. Так бабушкина семья прожила в Ленинграде самое тяжелое, "смертное" время. Никто не умер с голода, не заболел, все остались целы и невредимы. Правда, к лету от мониста ничего не осталось. Последние монеты она выменяла на пакет стальных иголок, которые очень помогли ей в эвакуации.
В Татаро-Никольское
Документы на эвакуацию семья подала в мае, а очередь подошла в июле. Уезжали с Московского вокзала всей семьей, получив место в теплушке. Теплушка – обычный товарный вагон, переоборудованный под перевозку людей. Бабушка везла с собой постельное белье и целый кулек иголок.
– Белье так и не довезли, – говорит Галия Мамина. – В пути свекровь заболела дизентерией, у нее начался бесконечный, изнурительный понос. И чтобы ее не сняли с поезда, бабушка рвала простыни и подкладывала под больную. Грязные пеленки стирала на станциях. Вагоны на остановках осматривали военные патрули, больных ссаживали. Но пассажиры, ехавшие в одном вагоне, не выдали бабушкину свекровь.
Так они добрались до станции Рузаевка Мордовской АССР, где Лятифю Фахрислямовну пришлось определить в больницу. Дело в том, что до деревни Татаро-Никольское (Пензенская область, Пачелмский район) нужно было еще идти около сотни километров, она бы не выдержала.
В Татаро-Никольское пошли впятером. Вот тут-то и пригодились бабушкины иголки. Вечером они останавливались на постой в какой-нибудь крестьянской избе. За ночлег Халима расплачивалась иголкой: в те годы весь промышленный комплекс СССР работал на фронт, на победу, иголки в стране ценились на вес золота. А если хозяин пускал на ночлег, то и усаживал за стол.
– Дедушкина сестра Магенюр вспоминала, что в деревне был хлеб, а ей не давали, говорили "будет заворот кишок". Ей же очень хотелось съесть больше. Но бабушка видела, как люди с голодухи накидывались на еду и тут же умирали, поэтому стояла на своем, – говорит Галия Билиаловна. – В родном Татаро-Никольском родители уже не жили, дедушкин дом отняли еще в 1930-х годах. Семью пустил к себе дядя – брат матери Халимы. Свекровь выздоровела, бабушка ездила за ней на подводе, которую выделил колхоз. Ведь и Халима, и Муся, и их родители – все родились в одной деревне, даже носили одну и ту же фамилию – Мамины. Так что местные жители их хорошо знали и помнили.
Дедушка вернулся в конце 1945-го после окончания Японской войны. На фронте он был связистом, награждён медалями "За оборону Ленинграда", "За взятие Берлина", "За победу над Японией" и благодарностью главнокомандующего за провыв Манчжуро-Чжалайнурского и Халун-Аршанского укрепрайонов. Когда он нашел всю свою семью, оставшуюся благодаря хрупкой маленькой Халиме в целости и сохранности, радость была огромной.
– Удивительно правильным человеком была моя бабушка, – говорит Галия Билиаловна. – Всех сохранила: во время раскулачивания отправила мужа в город, во время блокады спасла детей, спасла жизнь свекрови, не бросив ее на незнакомой станции. И потом, после войны, решила, что надо вернуться в Ленинград.
Средний сын Маминых Акрям стал отличным портным. Младший, Билиал, мой отец – закончил судостроительный техникум. А вот девочке – Адиле – дали высшее образование.
Адиля Мамина окончила Первый медицинский, была распределена на Урал, в Магнитогорск, где стояла у истоков образования неонатологической и реанимационной служб, была очень уважаемым человеком в городе.
– А моя бабушка, – вспоминает Галия Мамина, – до конца жизни сушила сухари, а если роняла хлеб, поднимала его, целовала и просила прощения. Ее любимая фраза: главное, чтобы не было войны.
Галие Маминой все же удалось узнать побольше о спасителе их семьи Алоисе Павловиче Лединеге.
В чате "Бессмертного барака" она познакомилась с руководителем центра "Возвращенные имена" Анатолием Разумовым. Он нашел информацию об Алоисе Павловиче в справочнике "Весь Петербург" за 1911–1913 годы, в котором тот значится как бондарь. Также его имя имеется в справочнике "Весь Ленинград" за 1927–1930. В 1927–1928 Алоис Лединег значится в именной части справочника завода "Новая Бавария".
Получается, что он приехал в Российскую империю до революции и действительно был профессиональным бондарем. Уточнив профессию Алоиса Павловича, Галия Мамина отыскала сведения о знаменитом семейном производстве, основанном, судя по всему, его отцом Паулем в словенском городе Марибор в 1875 году. Оно так и называется: Ledinek.
Алоис Павлович умер в 1953 году. Его младшая дочь Виктория вернулась после блокады в Ленинград, о чем говорится в Книге памяти "Они пережили Блокаду".
По словам Анатолия Разумова, составителя базы данных "Возвращённые имена" и руководителя центра "Возвращённые имена" при Российской национальной библиотеке, в последние годы у людей возрастает интерес к истории своей семьи, своей страны – и в том числе к истории блокады.
– Эта большая беда так и остается частью памяти, если не тех, кто пережил все ее ужасы, то теперь уже внуков и правнуков. Сама жизнь показывает, что есть вещи, которые не подлежат забвению, – говорит он.
