По предварительным данным Центральной избирательной комиссии, на парламентских выборах 26 октября «Грузинская мечта» получила 53,931% голосов, «Коалиция за перемены» – 11,035%, «Единство – Национальное движение» – 10,167%, «Сильная Грузия» – 8,81%, «Гахария за Грузию» – 7,768%, а остальные партии не сумели преодолеть 5-процентный барьер. Лидеры оппозиции заявляют о масштабных подтасовках и отказываются признать выборы легитимными. Президент Грузии Саломе Зурабишвили назвала их «тотально сфальсифицированными» и призвала сограждан прийти на акцию протеста 28 октября. Сторонники «Мечты» продолжают праздновать победу. Оценки и намерения сторон диаметрально противоположны, что указывает на высокую вероятность нового политического кризиса, возможно, более острого, чем после выборов 2020 года, когда оппозиция долгое время отказывалась принимать участие в работе Парламента. Главную предпосылку для него создает раскол в грузинском обществе, который выборы, скорее всего, углубили.
Первые дни после голосования – не лучшее время для анализа. Граждан интересуют заявления политиков, репортажи с мест многочисленных событий, а от комментаторов они ждут прежде всего прогнозов, которые нередко напоминают гадание на кофейной гуще или замаскированные презентации субъективных политических предпочтений. Ощущения, связанные с настоящим и вероятным будущим, вытесняют из СМИ и соцсетей размышления о недавнем прошлом. Но рано или поздно настанет момент, когда лидеры всех без исключения партий начнут искать причины, по которым они набрали меньше голосов, чем ожидали. Перед выборами они в большинстве своем превращаются в патологических оптимистов, предполагая, что сумеют получить больше, чем предсказывают соцопросы. Эта убежденность отражается не только в интервью, но и в частных доверительных беседах и обычно является совершенно искренней. Но после выборов (точнее, после поствыборного кризиса), даже отрицая их легитимность, они начинают спрашивать себя: «Почему мы не получили хотя бы на 5 процентов больше? Где мы допустили ошибку?». Любой функционер подтвердит, что период таких раздумий является самым тяжелым и депрессивным в жизни партий.
До выборов многие оппозиционные комментаторы упрекали лидеров в том, что они мало работают «на земле», редко встречаются с жителями регионов, предпочитая рекламу в соцсетях и ток-шоу в уютных телестудиях. Может показаться, что это впечатление основано на сравнении с кампанией правящей партии, которая, используя свои огромные по грузинским меркам ресурсы, организовала сотни встреч с избирателями, десятки концертов и других похожих акций. К тому же она могла использовать в предвыборном контексте устранение тех или иных инфраструктурных проблем (водоснабжение, дороги и т. д.), а у ее оппонентов такой возможности не было. Однако сравнив новости, посвященные непосредственным контактам лидеров оппозиции с избирателями, с аналогичными сообщениями 2020 года, мы убедимся, что их количество, как и качество, снизилось. Одной из причин стала концентрация на более масштабных (на первый взгляд) проблемах, на «геополитической составляющей» выборов. Но предвыборная повестка чем-то напоминает линию фронта – где-то можно собрать больше сил, где-то меньше, но при этом нельзя оставлять «дыр», позволяющих противнику перейти в наступление. Возможно, неудовлетворительная работа «на земле» с темами, которые кажутся политикам второстепенными, а рядовым избирателям – особенно в регионах – более чем злободневными, и стала для оппозиции подобной «дырой».
Интересно, что наиболее активной на этом направлении была «Коалиция за перемены», что, вероятно, помогло ей добиться относительного успеха в оппозиционном дерби. Оно завершилось с неожиданным для многих наблюдателей результатом (вне зависимости от того, опираются ли они на данные экзитполов или Центризбиркома). Привыкшие к многолетнему доминированию «Нацдвижения» на оппозиционном фланге и строго биполярной модели «мечтатели против националов», они с удивлением обнаружили, что партия Саакашвили показала примерно такой же результат, как и три других объединения, и превратилась из «главной оппозиционной партии» в «одну из». Такой финал нельзя назвать предопределенным, но внутренняя борьба и постоянные расколы не могли не отразиться на состоянии ЕНД. Ее бывшие лидеры из партии «Ахали», сформировавшие «Коалицию за перемены» (она вчера отказалась от депутатских мандатов в знак протеста), по всей вероятности, сумели привлечь значительную часть избирателей «материнской партии», в отличие от неудачливой «Европейской Грузии», основанной после раскола 2017 года. Свою долю электоральной добычи из «наследства ЕНД», скорее всего, получила и «Лело» (лидер коалиции «Сильная Грузия»). «Мечта» едва ли могла претендовать на голоса своих непримиримых противников, но она активно переманивала бывших координаторов ЕНД в регионах и, должно быть, извлекла из этого какую-то пользу. Упадок «Нацдвижения» привел к самым значимым структурным изменениям на оппозиционном фланге за весь период правления «Грузинской мечты». Разумеется, нельзя сказать, что Михаил Саакашвили покинул авансцену, но рядом с ним появились другие, не менее амбициозные конкуренты. Возможно, со временем он придет к выводу, что так управлять партией было нельзя.
Перечень политических ошибок длиннее, чем список кораблей Гомера, но общей можно назвать лишь одну – неудовлетворительную работу с молодыми избирателями и с самой идеей обновления грузинской политики. Благодаря информационной революции как на постсоветском пространстве, так и во всем мире, люди получили возможность не только активно общаться, но и сравнивать порядок вещей в своей стране с лучшими образцами, что усилило их желание изменить свою жизнь. Наиболее отчетливо это отразилось на настроениях молодежи; влиянию интернета на ее поведение в период (к примеру) «Арабской весны» посвящено множество исследований. Но этот фактор не воздействует на результаты выборов автоматически, сам по себе. Значительная часть молодых грузинских избирателей инертна. Их недоверие обращено в первую очередь против правящей партии, но в то же время и против всей политической элиты, увязшей в оппортунизме, отставшей от времени и поэтому деградирующей. В 2017-м во Франции много писали о «кризисе старых партий», обеспечившем успех Эмманюэля Макрона, который буквально ворвался в политику; но этот термин не подойдет, поскольку фундаментом партийного строительства в Грузии являются не идеи и принципы, а личная преданность вождям – уместнее будет говорить о «кризисе старой политики» или «старых политиков».
То, что они олицетворяют опостылевшие порядки, осознавали еще в 90-х. Именно поэтому в 1995-м и 1999-м Эдуард Шеварднадзе рекрутировал в «Союз граждан» т. н. новые лица и не прогадал: они дважды помогли его партии выиграть выборы (как и вброшенные тайком бюллетени – куда ж без них). Доверие к ним, умело подогретое госпропагандой, оказалось настолько сильным и стойким, что позволило им со временем начать свою политическую игру, отделиться от правящей партии, а в 2003-м прийти к власти после «Революции роз» – без благосклонности электората и веры в искренность молодых лидеров она вряд ли бы произошла. Грузинский политикум усвоил этот урок, но копируя формы, мало думал о содержании. Привлечение в партийный список «новых лиц» стало традицией, но старые лидеры, будто бы ревнуя, не давали им сравнимых возможностей для самоутверждения. В 2016-м Бидзина Иванишвили обновил список «Грузинской мечты», но его «новые лица» не фонтанировали оригинальными идеями и удачными метафорами (для сравнения можно почитать интервью второй половины 90-х), строго следовали инструкциям «хозяина» и напоминали усердных, но весьма скучных клерков. Ротацию состава периодически проводило и «Нацдвижение», но и ему не удавалось создать впечатление обновления – новые лидеры обычно выглядели как исполнители воли старых; ту же оценку можно распространить на опыт других партий.
На митингах протеста последних лет «старые лидеры» (имеется в виду не возраст, а время пребывания в политике) нередко воздерживались от выступлений, иногда их освистывали и, по сути, сгоняли с трибуны. Такое отношение также указывало на необходимость решительного обновления партий – как кадрового, так и идеологического. «Грузинская хартия», предложенная президентом Саломе Зурабишвили, в определенном смысле стала для оппозиции спасательным кругом. Она предлагала избирателям проголосовать за евроинтеграцию, а значит – против правящей партии, действия которой (принятие закона об «иноагентах» и т. д.) привели к обострению отношений с США и приостановке сближения с Евросоюзом. Этот приоритет, на первый взгляд, делал «кризис старых политиков» второстепенным. Однако мобилизацию протестного электората все же проводили оппозиционные партии. Олицетворением альтернативного выбора были именно они, поскольку персональный состав нового, технического правительства, создание которого предусматривала «Грузинская хартия», так и не был оглашен. Если по итогам выборов лидеры придут к выводу, что не все (молодые и не только) избиратели, на которых они рассчитывали, поддержали их, то винить в этом им следует прежде всего свой страх перед внутрипартийными реформами.
Инерция мышления отобразилась даже на языковом уровне: предвыборный период содержал на удивление мало удачных лозунгов и хлестких фраз, притягивающих внимание и передаваемых из уст в уста. При всей экспрессивности в заявлениях политиков критически не хватало дерзновения и целеустремленности. Попросту говоря, они «не зажигали», используя своего рода «старую речь», будто бы покрывшую телеэфир тягучим серым слоем надоевших штампов.
Руководители «Грузинской мечты» не признавали, что испытывают трудности в работе с молодыми избирателями, однако после акций против закона «О прозрачности иностранного влияния» близкие к ним комментаторы и функционеры среднего звена постоянно говорили, что молодежи нужно что-то объяснить, как-то ее вразумить и т. п., косвенно признавая наличие проблемы. Конфронтация с Западом и заморозка процесса евроинтеграции была главным, страшным в своей сложности вызовом для кампании «Мечты», и она предсказуемо противопоставила ему средства из арсенала национализма и консерватизма, который в грузинской версии содержит внушительные вкрапления клерикализма. В первую очередь ее пропаганда обращалась к чувствам главы семьи с ее традиционной иерархией, предлагая ему выбирать между миром и войной, христианскими ценностями и привнесенными извне развратом, суверенитетом и неоколониальным рабством (что бы под ним ни подразумевалось). Она апеллировала к тем идеологическим и социальным структурам, которые многие молодые люди стремятся если не деконструировать, то критически осмыслить. Это породило малозаметное, но важное внутреннее противоречие в кампании правящей партии. Многие комментаторы писали, что семейные дебаты о политике стали весьма частыми и яростными; кое-кому они напомнили о второй половине 1991 года. Тогда, перед началом гражданской войны, родственники тоже постоянно спорили, хотя водораздел между представителями разных поколений если не отсутствовал, то не привлекал внимания. У медали была и другая сторона – в некоторых семьях говорить о политике перестали вовсе, указывая гостям, что считают дискуссии о ней неуместными. «Грузинской мечте» так и не удалось выработать убедительную повестку для молодых избирателей, и в последние недели кампании она попыталась выдвинуть на передний план «успешных молодых людей», добившихся своих целей в условиях существующей системы: ближе ко дню голосования количество посвященных им сюжетов и их комментариев на проправительственных сайтах значительно увеличилось.
Второе противоречие, которое содержала в себе кампания «Грузинской мечты», могло доставить ей еще больше проблем. Пробуждая националистические чувства и противопоставляя их условному неоколониализму, правящая партия тем самым активировала и связанные с ними стереотипы. Поэтому предложение Бидзины Иванишвили о принесении извинений абхазам и осетинам, заявления о том, что война 2008 года, по сути, была развязана тогдашними руководителями Грузии по заданию зарубежных кукловодов, вызвали негативную реакцию не только в оппозиционном, но отчасти и в лоялистском сообществе. Ее усугубила блиц-кампания оппозиции, которая доказывала, что Иванишвили призывает извиниться чуть ли не перед Путиным. Столкнувшись с таким откликом, штаб «Грузинской мечты» не отстранился от темы, но постепенно вывел ее из фокуса общественного внимания, сопровождая это смягчающими и уточняющими комментариями, что указывает на сомнения в ее электоральной эффективности. На самом же деле ошибка была допущена «Грузинской мечтой» намного раньше: что-то похожее, но в более обтекаемых формах и без указаний на «глобальную партию войны» ее лидеры говорили и в 2011-2013 годах; Иванишвили даже подчеркнул, что повторяет сказанное ранее. Однако тот нарратив был фактически заброшен, поскольку показался «Грузинской мечте» неэффективным, так как он позволял оппозиции апеллировать к уязвленным национальным чувствам. Нельзя оставить машину на десять лет в гараже, а потом сесть за руль, надеясь, что она заведется и поедет быстрее, чем прежде. Если бы «Мечта» постоянно – пусть на заднем плане – развивала бы этот нарратив, исподволь меняя общественное мнение, то и реакция была бы иной, но она поначалу ухватилась за него, потом бросила, а затем опять решила использовать, и ничего хорошего из этих метаний получиться не могло.
Перед выборами «Грузинская мечта» усилила и без того разветвленную, достаточно эффективную систему учета и мобилизации сторонников; ее баннеры и другие агитационные материалы можно было увидеть на каждом шагу. Оппозиционные партии не могли противодействовать ей симметрично – в таких ситуациях естественным выходом считается яркая презентация собственной уникальной политической идентичности, которая выделяется на общем фоне. Удачным примером в этом плане является кампания «Гирчи» 2020 года, а и из более ранних и менее совершенных – первые кампании «лейбористов». Но сложности с позиционированием в 2024-м испытывали даже ведущие партии. Они описывали выборы как референдум, позволяющий проголосовать за евроинтеграцию и против «Мечты», которая ее торпедировала. Они также подписали «Грузинскую хартию», взяв на себя обязательство отмены принятых «Мечтой» законов, подвергшихся серьезной критике на Западе и внутри страны, проведения реформы судебной системы и МВД, создания технического надпартийного правительства и назначения внеочередных парламентских выборов через год. Оба обстоятельства показывали избирателям, за какую перспективу они голосуют, но в то же время не позволяли партиям вынести свою идентичность на передний план. Они шли на выборы с одной доминирующей идеей (евроинтеграция), с одним и тем же планом действий («Грузинская хартия»), но не выступали единым блоком и конкурировали друг с другом за голоса колеблющихся оппозиционных избирателей. Логичным выходом казалась разработка оригинальных социально-экономических программ, но и с ними не все обстояло гладко.
В словаре грузинской политики еще в 90-х появилось выражение «спираль радикализма» – с его помощью описывали манеру поведения некоторых лидеров национально-освободительного движения. Высказываясь по актуальным вопросам, они будто бы стремились превзойти, «переплюнуть» коллег в бескомпромиссности оценок и призывов, чтобы не показаться умеренными, так как они сами приучили сторонников видеть в умеренности признак коллаборационизма. Превращаясь в заложников собственных радикальных оценок, они порой выдвигали совершенно безумные идеи и зачастую пытались воплотить их в жизнь. Пару десятилетий спустя появилось еще одно, менее распространенное выражение «спираль популизма» – политики будто бы состязались в том, кто предложит наиболее простое, чуть ли не волшебное решение сложнейших экономических проблем, самые внушительные социальные выплаты, низкие тарифы и т. д., и точно так же незаметно пересекали невидимую грань, за которой их предложения начинали казаться нелепыми и смешными даже неискушенным избирателям. К сожалению, «спираль популизма» в социально-экономической сфере раскрутилась и на сей раз, но и это не главное. Необходимость постоянно подтверждать верность общим принципам, участвовать в совместных акциях и в тоже время подчеркивать свою уникальность создала противоречие, которое мешало штабам оппозиционных партий вырабатывать неамбивалентные имиджевые и информационные стратегии.
Несколько ошибок допустила и Саломе Зурабишвили. Подписание «Грузинской хартии», несмотря на то, что часть ее формулировок – прежде всего о формировании технического правительства – нуждалась в уточнении, было несомненным успехом президента и позволило ей стать если не лидером оппозиции, то ее координатором и медиатором, и создать политический ресурс для успешного продолжения карьеры после того, как срок ее пребывания на посту истечет. Но она понесла определенный урон, когда призвала созданную под эгидой «Лело» коалицию «Сильная Грузия» и партию «Гахария за Грузию» к объединению перед выборами, но переговоры с ее участием завершились неудачно. А за три недели до голосования Зурабишвили предложила ведущим партиям определиться с персональным составом технического правительства, но все они, за исключением «Коалиции за перемены», в той или иной форме дали понять, что эта инициатива их не привлекает и договариваться они будут после победы на выборах. Тут же появилось множество предположений о том, что правительство может быть не надпартийным, а укомплектованным членами разных партий и т. д., – неопределенность в данном вопросе подрывала ключевую идею «Хартии» и плохо влияла на избирателей. Аналитик Гия Хухашвили сказал в интервью грузинской редакции Радио Свобода: «Чем больше ясности будет [в вопросе формирования правительства], чем максимальнее будет персонализирован процесс, тем больше это поможет активизации неопределившихся избирателей, потому что наша оппозиция не пользуется слишком уж большим авторитетом в их среде. Избиратели думают, что и они борются за кресла, что никакой коалиции создать не удастся и т. д.». Он также сказал, что хорошим кандидатом на пост премьер-министра стала бы сама Саломе Зурабишвили, и партиям следовало бы проявить большую гибкость в данном вопросе. Это предложение то и дело всплывало в других комментариях, и «Грузинская мечта» использовала их, чтобы указать на личные властные амбиции Зурабишвили. Но в любом случае тот факт, что инициатива президента, связанная с ключевым пунктом «Грузинской хартии», была отвергнута, стала негативным событием и для нее самой, и для всей оппозиции.
Главной в рамках любой кампании всегда является проблема баланса между отрицанием и утверждением. Отвергая действующее правительство, несправедливость, коррупцию, нищету, партии в то же самое время должны предлагать избирателям хорошо продуманную позитивную альтернативу. К тем, кто только ниспровергает или наоборот говорит лишь о светлом будущем и не бичует существующие порядки, электорат обычно относится с прохладцей. Талантливые политики балансируют между негативом и позитивом так, словно идут по канату. В этом плане одними из самых сбалансированных были кампании «Мечты» 2012 года и «Нацдвижения» 2008-го. Кампания «Союза граждан» в 2003-м была излишне «карамелизирована», как и поздние кампании «Христианских демократов», но намного более частым в Грузии является стремительное погружение в негатив, похожее на сваливание самолета в штопор. Ни одну из кампаний 2024-го нельзя назвать сбалансированной – отрицание преобладало несмотря на то, что штабы ощущали проблему и периодически пытались усилить «конструктивную составляющую». Но отрицания и ненависти было намного больше, она усугубляла поляризацию, и на эту проблему, противоречащую духу демократических выборов, указывали зарубежные наблюдатели. Ненависть превратилась в естественную среду обитания для политизированной части общества и в то же время усилила желание других граждан отстраниться от выборов. Фразы «Политикой не интересуюсь», «Не нужно говорить о политике» стали неотъемлемой частью повседневной жизни, а среди тех, кто отказался голосовать, наверняка были и те, кто не хотел соприкасаться с пропитанной конфронтацией атмосферой. На выборы, которые все стороны называли судьбоносными, пришли 58,94% избирателей – чуть больше, чем в 2020-м (56,11%), и чуть меньше, чем в 2012-м (60,08%).
Если оппозиции не удастся опротестовать результаты выборов или каким-то образом добиться переголосования, Парламент 11-го созыва вскоре приступит к работе и «Грузинская мечта», получившая 89 мандатов из 150 (всего на один меньше, чем в 2020-м), укомплектует и утвердит новый состав правительства. Она также сможет сделать президентом своего кандидата, получив гарантированное преимущество в коллегии выборщиков. У партии Иванишвили не будет вожделенного конституционного большинства в высшем законодательном органе (изменения в Конституцию может внести Парламент одного созыва, если поправки поддержат 113 депутатов, если же за них будет отдано лишь 100 голосов, решение придется подтвердить таким же количеством голосов в Парламенте следующего созыва), но это, возможно, парадоксальным образом послужит ее интересам, так как не позволит ей принять решения, связанные с большим политическим риском. Впрочем, нельзя исключать сотрудничества с оппозиционными депутатами по отдельным вопросам (если они все же появятся в Парламенте, как после кризиса 2020-го) – например, в связи с конституционным статусом Грузинской православной церкви. Из этого вовсе не следует, что «Мечта» вопреки обещаниям откажется от идеи проведения процесса над бывшими руководителями страны и запрета оппозиционных партий; возможно, она изыщет для этого какие-то иные, не связанные с законотворчеством формы.
Несмотря на отсутствие конституционного большинства, ожидаемое ужесточение режима, вероятно, все же произойдет, поскольку парламентские выборы 2024 года показали Бидзине Иванишвили, что политические технологии не дают твердых гарантий сохранения власти при стремлении значительной части общества к либерализации и необходимым для евроинтеграции реформам. А оппозиция сможет оказать ему сопротивление лишь в том случае, если внимательно изучит историю кризиса вокруг закона об «иноагентах» и предвыборного периода и поймет, какие именно ошибки она допустила. Любой, даже болезненный опыт в политике бесценен, и это важно понять, перелистнув одну из самых грязных страниц в летописи грузинской республики.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум