Фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние", снятый в 1984 году и посвященный теме репрессий, стал одним из главных фильмов перестройки в Советском Союзе.
В основу "Покаяния" легла реальная история бухгалтера из западной Грузии, который выкопал труп прокурора, отправившего его отца в лагерь. Сценаристкой фильма, вместе с Абуладзе, была Нана Джанелидзе, тогда – 23-летняя студентка, которая собирала на тбилисских кухнях живые воспоминания о сталинских репрессиях. Сорок лет спустя Джанелидзе ходит по Тбилиси, охваченному протестами против правительства, которое оппозиция называет пророссийским и антидемократическим, вспоминает историю создания фильма и размышляет о нынешних временах. Нана Джанелидзе – в фильме Юлии Вишневецкой "Покаяние. 40 лет спустя".
Советский Союз в 80-е годы был более свободный, чем сейчас то, что мы читаем о России
– Даже после 2008 года (российско-грузинской войны. – Прим.) ненависти к России, к русским не было, а после [начала войны в] Украине во всех это вспыхнуло. Хотя остались многие в старшем поколении, которые помнят Россию, помнят хорошее отношение, помнят русский язык. Молодое поколение, наше будущее, – они уже родились в свободной Грузии, не хотят Россию, не любят и вообще не хотят ее знать.
Советский Союз, в котором мы жили в 80-е годы, был гораздо мягче и культурнее, более свободный, чем сейчас то, что мы читаем о России. То, что мы наблюдаем, – это абсолютно другая Россия. Те же доносы, те же агенты – это снова как 1937 год. Для нас это неприемлемо абсолютно.
Мы были жителями большой империи, эта империя все время тягалась силой с Америкой, с Европой, и мы были частью этой большой империи. Но в то же время мы все время с ней боролись, с этой империей. Поэтому масштаб мышления у нас был мировой, а борьба была с империей. Потому мы находили эзоповский язык в фильмах, которые изумительны по своему богатству, по философии, по юмору, по самоиронии. То есть была какая-то поэтическая форма противостояния, которое как бы не прочитывалось, но его читали зрители.
Он выкопал труп и прислонил к забору
Я – невестка Тенгиза Абуладзе, жена его сына. Я была его студенткой. Тенгиз шел по улице, встретил своего знакомого и сказал: "Я ищу тему для фильма". Тот рассказал ему историю, которая произошла в западной Грузии, настоящая история с покойником, которого вырыли. Умер прокурор, который был кагэбэшником в 1937 году, его жертва вернулась из лагеря. Хотел отомстить, но тот за несколько дней до этого умер. И он выкопал труп и прислонил к забору. Это и есть настоящая история, так это все началось. Тенгиз понял, что эта тема в один кулак соединяет прошлое с настоящим.
Это была такая живая история, все это рассказывалось на кухнях. Сталин ненавидел грузин и грузинок, потому что они его в свое время не приняли. Это сейчас опубликовано: 30 тысяч человек были расстреляны. Это очень много для маленькой Грузии. Как я помню, в процентном отношении это вторая страна после Украины. Люди, которые прошли через ГУЛАГ, которые вернулись, хотели все это высказать. Тенгиз Абуладзе был очень знаменит, его любили очень как режиссера, поэтому приходили к нам и рассказывали свои истории.
Молодое поколение в Советском Союзе не росло, они не знают русский, у них нет этого страха, который в нас сидит генетически
Моя мама даже не знала всего этого, потому что бабушка боялась рассказать, чему она была свидетелем. Мой дедушка, оказывается, был федералистом (партии социалистов-федералистов Грузии, которая пыталась поднять восстание против советской власти. – Прим.), но его ближайший друг был коммунистом, работал в НКВД. В 1924 году происходили большие чистки, в 1924 году моя бабушка должна была родить, и этот энкавэдэшник, друг дедушки, ночью прислал свою сестру, и она вывела его из дома и тем спасла. Энкавэдэшник со своей группой нагрянули, устроили спектакль, что хотят арестовать дедушку, которого уже в доме не было. И такое устроили, что у бабушки случился выкидыш, она родила мертвого ребенка.
Они были такие тихие, были запуганы на всю жизнь. Мама мне часто говорила: "Не говори громко, не говори всем всё". Это уже у меня засел страх. Самое интересное, что молодое поколение сейчас, они в Советском Союзе не росли, не родились, не знают русский, они этого не знают, поэтому у них нет этого страха, который в нас сидит генетически.
Человека посадили, потому что он сказал, что роет туннель из Бомбея в Лондон
Я помню, я все спорила со старшими, которые говорили: какое это имеет сейчас значение, все это прошло, люди реабилитированы, сейчас уже другое время. Я помню, у меня было три огромные тетради, заполненные этими записями, потом из всего этого мы собрали уже фильм. Туннель из Бомбея в Лондон – это тоже настоящая история: человека посадили, потому что он сказал, что роет туннель из Бомбея в Лондон. Шутка, которую не поняли: его арестовали за это. Такие невообразимые были истории.
Я была в гостях у дочки Тициана Табидзе, у нее была одна грузинская дама. Когда она узнала, что мы ищем, она рассказала историю. У нее тоже был дед репрессирован. Вдруг кто-то прибежал и сказал, что привезли бревна и на них возможно найти какие-то надписи от ссыльных, которые выцарапывали на дереве свое имя.
Шеварднадзе сказал Тенгизу: "Я каждый день смотрю на жертвы репрессий"
В общем, это была какая-то смесь правды и неправды, гротеска и трагедии. Но, в конце концов, все-таки, конечно, это трагедия. Первый вариант сценария сделали, какие-то выдуманные слова Брежнева добавили как эпиграф к сценарию. А Шеварднадзе (Эдуард Шеварднадзе, тогда – первый секретарь ЦК КП Грузии. – Прим.) любил искусство, был в близких отношениях с писателями, художниками. Когда сценарий был готов, Тенгиз это понес к Шеварднадзе. Шесть месяцев мы не знали ответа. Наконец Шеварднадзе вызвал Абуладзе к себе и сказал: "Когда я прочел сценарий, я всю ночь не спал. А моя жена рыдала, потому что в ее семье были жертвы репрессий". Ее отца репрессировали, расстреляли. Сестра жены не перенесла этого, осталась психически неуравновешенной. Шеварднадзе сказал Тенгизу: "Я каждый день смотрю на жертвы репрессий". Она жила у них в доме. Так что это было очень живо и очень больно. Шеварднадзе сказал, что надо что-то придумать. И они придумали такой ход. Вещание грузинского телевидения практически полностью финансировалось Москвой, и Москва все отсматривала. Но были два часа, которые финансировались Грузией и которые она не отсматривала. И вот в эти два часа и втиснули фильм.
Мы закончили фильм в 1984-м. Председатель Комитета госбезопасности Грузии написал большое письмо: в Грузии снят антисоветский фильм, очень возможно, что он попадет за границу, там клевета на советский народ и на советскую жизнь. Горбачев вызвал Шеварднадзе и спросил: "Что за антисоветский фильм вы снимаете у себя в Грузии?" Шеварднадзе хитростью ответил, что Тенгиз настоящий коммунист, снял фильм против ошибок, которые мы допустили в прошлом. Получилось так, что многие люди защищали фильм, и его наконец пустили на экраны – это был 1986 год. Конная милиция стояла, потому что люди хотели ворваться в кинотеатры. Тенгизу целовали руки, кланялись ему. Потом мы получили целый мешок писем из Советского Союза, из разных городов, из разных сел, поселков. Люди писали свои истории.
Может быть, даже сказать первым, что мы тоже что-то сделали не так
Мне написала военный репортер: не хотели бы снять фильм о войне в Абхазии? Вы знаете, я была как все грузины, считала, что абхазы – это сепаратисты, что они убийцы. У меня тоже было обыкновенное патриотическое настроение: как можно откалываться? Мы начали собирать материал – газеты, репортажи. Было интервью одно очень интересное, в этом интервью была одна очень интересная фраза: "Прости и меня". Это писал человек, который там потерял все – дом, друзей, сам был, кажется, ранен. Через перевал он прошел пешком, видел все, что там было. Как-то так получилось, что мы записали грузинские свидетельства участников, а потом достали два дневника абхазов. Я думаю, что это не только для нас большая трагедия, но и для них, несмотря на то что триста тысяч грузин покинули Абхазию просто из-за страха. Люди были в халатах, в шлепанцах, быстро ринулись, когда это случилось. Их там жутким образом уничтожали, тех, кто остались, многих просто из окон выкидывали. Абхазы тоже – я потом почитала рассказы абхазских писателей, – там тоже было огромное горе, потери. В каждой семье был покойник, в некоторых семьях – по несколько покойников. Поэтому сделали это в анимации, где уже люди не люди, а какие-то дегуманизированные существа. Война это делает со всеми. Все это воспринимали нормально. Это очень важно. Я не сожалею, ни на грамм, что фильм вышел. Люди ходили по два-три раза, потом мне писали, что все плакали, ревели. Травля была серьезная. Говорили, что фильм надо уничтожить, меня надо выслать из Грузии.
Сейчас между нами стена недоверия, стена ненависти. Пройдут, наверное, годы, и мы придем к ощущению, что, когда что-то неладно, надо идти на диалог, может быть, даже сказать первым, что мы тоже что-то сделали не так. Надо, чтобы это было сказано. Очень многие думают так: надо покопаться в себе, найти ту струнку, которая зазвучит и для нас, и для них.
