Известную грузинскую джазовую певицу Нино Катамадзе, а вместе с ней еще восьмерых представителей творческой и научной интеллигенции, Кутаисский городской суд 10 февраля признал виновными в нарушении административной статьи и наложил на них штраф в размере 5000 лари. Вина этих людей состояла лишь в том, что они протестовали у дома судьи Малхаза Окропирашвили в Кутаиси против его решения заключить под стражу основателя изданий «Батумелеби» и «Нетгазети» Мзию Амаглобели. Певица Нино Катамадзе сегодня гость «Эха Кавказа».
– Калбатоно Нино, почему вы вышли на протест? Что вы хотите сказать этим прежде всего себе, своим друзьям, близким, поклонникам вашего таланта и просто незнакомым людям?
Можно всегда протестовать, если есть сцена, а у меня уже нет сцены давно, поэтому приходится выходить на улицу
– Я не могу сказать, что я вышла [сейчас]. Мне кажется, что вся жизнь, если это правильно, это протест, особенно для творческого человека, потому что в жизни всегда вокруг нас много несправедливости. Вообще, творческая суть требует об этом как-то рассказывать, каким-то другим образом. И не только о любви, если есть несправедливость и нет места, где ты можешь найти правду. Можно всегда протестовать, если есть сцена, а у меня уже нет сцены давно, поэтому приходится выходить на улицу.
Если посмотреть на статистику в Грузии в отношении людей низкого социального статуса, иммигрантов, людей, которые задержаны, наших братьев, которые десятки лет назад приехали из Абхазии, и все истории собрать вместе, я не вижу смысла сидеть дома. Надо выйти и протестовать, потому что в такой ситуации я не имею права соглашаться на свое счастье.
– Вы сожалеете о том, что наступили времена, когда вам вместо того, чтобы петь, приходится, например, стоять у дома судьи, как это было недавно, и протестовать против его решений?
Человек может петь и не чувствовать ничего, а может спеть две ноты или просто сказать одно слово, и оттуда льется вся доброта, честность и чистота души
– Человек может петь и не чувствовать ничего, а может спеть две ноты или просто сказать одно слово, и оттуда льется вся доброта, честность и чистота души. Я думаю, что каждый человек индивидуален, он сам решает, чего хочет и как хочет. Но есть общее – это родина, это площадка, это дом, где мы живем, это сосед, родной брат или знакомый человек, пространство, где ты живешь… И это говорит о том, что если нет сочувствия, если нет эмпатии, ты не реагируешь на происходящее вокруг тебя сегодня, на то, что сию секунду происходит… Мы же не выходим на улицу из-за того, что было сто лет назад, мы выходим на улицу за то, за что сто лет назад боролись наши братья, проливали кровь, и то же самое продолжается. Пробовали, я лично пробовала много чего – и дипломатические отношения, и народные отношения, и всякие сцены, но ничего не работает абсолютно. И уже осталось только то, чтобы дать нашим людям на родине, где живу, почувствовать, что их боль – это и моя боль, потому что агрессия дойдет и до меня. И хотя дошла уже, я имею право поддержать тех, кого унижают абсолютно несправедливо и задерживают несправедливо.
– Как я вас поняла, это все – человеческий момент…
– Конечно.
– А что касается политики, вы раньше следили за политической жизнью в Грузии, в той же России, ведь вы жили и работали там какое-то время, нет?
Cцена – это была моя возможность показать другую Грузию, показать и рассказать о тех историях, которые здесь происходили, а не то, что показывали по телевизору
– Я не жила никогда в России вообще, но я человек, который родился тогда, когда не было выбора, на самом деле, это был конец 90-х, начало 2000-х годов, когда вообще ни у кого не было никакого выбора. Здесь были только посольства, до которых было невозможно достучаться, это было [неспокойное] государство при войне, и у него не было такого авторитета, чтобы нам давали визы, в том числе и мне, чтобы начать свою музыкальную карьеру или личную жизнь в другом месте, где возможно было работать и реализоваться в своей профессии. Поэтому мой выбор России – это не выбор, это то, что я имела рядом. Это тоже политика, это часть политики, когда у человека нет выбора, но все равно он должен продолжать жить. И на этом пути я была всегда человеком, который пел на своем родном языке, и я всегда, выезжая из своей страны, возвращалась в свою страну. И сцена – это была моя возможность показать другую Грузию, показать и рассказать о тех историях, которые здесь происходили, а не то, что показывали по телевизору. Это была моя возможность разговаривать с теми людьми, которые пришли на концерт, и я думаю, что очень много людей узнали в 2008 году, как проходила война, и даже то, что после войны происходило. Это была возможность как бы разговаривать с людьми, где я гастролировала.
В принципе, они не давали возможность выбирать дорогу. Как и сейчас: мы тоже идем туда, где остаются без выбора, без свободы. Поэтому моим решением было закрыть все без каких-либо финансирований и начать работать самостоятельно, ездить по концертам, браться за сложную работу. Мы как бы завоевали сердца людей и говорили об общих ценностях, если какой-то результат получился, я рада. Давно нужно было искать возможность выступать в других странах, но уже было нелегко. А в 2019 году, когда [Сергей] Гаврилов сел в кресло в нашем парламенте и вечером был митинг против всего, что там происходило, и это было абсолютно справедливо, и когда наше государство повело себя абсолютно агрессивно – людей избивали, в них стреляли [резиновыми пулями] и люди оставались без глаз, – я поняла, что я больше не могу разговаривать о любви с людьми, которые и дальше будут вмешиваться в нашу жизнь.
– Это и был мой следующий вопрос: когда вы поняли, что не можете стоять в стороне? Но вы уже ответили...
– Я никогда не стояла в стороне, потому что я не делала ничего, что унижало мою профессию, и не принимала недостойные предложения. Наш репертуар не позволяет прыгать и гулять на каких-то придуманных корпоративах. Мы вели абсолютно творческую концертную деятельность, и у меня не было ни одного произведения на негрузинском языке, я исключительно пела на родном языке. Приходилось очень много думать о том, как правильно войти в тот мир и, не унижаясь, говорить о себе, говорить о боли и так далее.
– Вы говорите «пела» в прошедшем времени. Как-то очень тяжело это слышать. Некоторые исполнители говорят, что не могут давать сейчас концертов – ну, не поется. А ваши ощущения, вам поется, хотя бы внутри вас?
Петь только о любви и не думать о том, что происходит на улице, как будто это не твое, так я не могу
– Вы знаете, я не умею жить без музыки. Конечно, как с концертом, не знаю. Когда входишь в состояние пения, ты уже не понимаешь, можешь или не можешь, оно само собой поется. Но петь только о любви и не думать о том, что происходит на улице, как будто это не твое, так я не могу, естественно. У нас есть такая сложность: из-за моей активности, из-за того, что я открыто выступаю и высказываю свое мнение по поводу всех вызовов, которые есть в нашей стране, естественно, это не проходит безнаказанно. Мне давно уже не дают залы, не дают даже возможности самой их оплатить и так далее. То есть очень сложный процесс идет.
– Согласитесь, с вашим безмерным талантом вы могли бы жить сегодня по-другому, если бы события развивались иначе. Выстроилась такая схема: сегодня есть исполнители, которые считают, что их политические пристрастия не должны мешать творчеству или их не должно быть вообще, поэтому они готовы петь где угодно, для кого угодно, в том числе и на концертах под патронажем властей. Есть и такие, кто делает это с удовольствием. Вы из тех, кто на таких концертах петь не будет, и не только потому, что доступ к сцене для вас закрыт, но и потому, что вы не согласны с тем, как в стране живут люди, я правильно поняла?
– Мне не дают петь не только потому, что я не согласна с той политикой, которую сегодня проводят. Я не согласна с тем, как живут люди, не согласна, как обращаются с народом, как работают институты, то есть нигде нет никакой справедливости. Особенно я это видела на своем суде, это какой-то кошмар. Но надо выдержать, надо стоять. Я точно знаю, что я права, я точно знаю, что правы люди, которые стоят на улице, митингуют, протестуют столько дней, хотя их избивают. Это было как будто какое-то прошлое – людей избивали до такой степени, что они еле выживали. Так обращаться, унижать, [применять] насилие – не знаю, там катастрофа происходит, как сейчас в России по отношению к людям, которые протестуют против своей как бы нескончаемой политической истории уже столько лет. Я сегодня услышала, что в российской Госдуме уже приняли закон, по которому иностранные слова невозможно использовать в общественных местах. Поэтому надо стоять там, где стоят люди, которые умеют помогать друг другу, которые борются не только ради себя, но ради своего народа.
– И все-таки, какие у вас надежды, каким вам видится ближайшее будущее Грузии?
Нельзя останавливаться, надо идти дальше
– Надежды... не знаю. Нельзя останавливаться, надо идти дальше. И если получится, а я думаю, что получится, надо освободить тех задержанных политических [заключенных], которые [выступают] за правду, за справедливость. Надо их освободить, а потом дальше идти, чтобы мирным путем, путем выбора смотреть только в сторону Европы и больше никуда.
– И ради этого вы согласны какое-то время не петь?
– При «Грузинской мечте» я все равно не смогу петь, поэтому нет назад пути. Почему мы пришли к такому итогу, или в России почему пришли к такому итогу? Потому что, может быть, мы всегда ищем какой-то путь назад. Если бы мы шли прямо и называли все процессы своими именами, мы давно были бы цивильные, свободные, дружные государства.
Форум