Разгон вчерашнего митинга на проспекте Руставели в Тбилиси, где тысячи людей протестовали против решения грузинских властей отказаться от переговоров по вступлению страны в Евросоюз, отличился особой жестокостью по отношению к работающим там журналистам. Среди освещающих эти события представителей СМИ был и репортер «Эка Кавказа» Давид Цагарели, которому правоохранители не просто помешали выполнять свои обязанности, но и расправились с ним физически.
– Давид, это ваш первый опыт общения с правоохранительными органами в экстремальной ситуации?
– В Грузии или вообще?
– Вообще.
– Нет, конечно, это не первый опыт. Я с 2010 года не раз бывал на таких митингах, не раз видел разгон, но не только в нашей стране, но и за ее пределами. Если вы помните, там были спецоперации, еще в Армении была революция, месяц там снимала наша съемочная группа. Конечно, там были столкновения протестующих с полицейскими, но такого не было. Такого не было и в Турции, когда я был – не знаю, по-моему, там больше миллиона человек было на акции. Такого я правда не помню.
– То есть жестокость нынешнего разгона вы не можете сравнить ни с одним из них…
– Да вы знаете, не могу… Вот я знаю, когда они начинают, можно это предугадать, там есть какие-то предпосылки, по которым ты можешь понять, что они начинают уже разгонять, как они будут действовать, что они пустят в ход, как это будет, ты можешь это распознать и по их экипировке – будут ли они стрелять резиновыми пулями, будут ли применять слезоточивый газ, когда начнет…
– Предсказуемость какая-то есть…
Я понял, что уже что-то неладное, что они готовы расправиться с каждым журналистом, который находится на акции. Им, наверное, была дана команда, что журналисты плохие и все, потому что они там били всех
– Ну да, конечно, есть предсказуемость. Вчерашняя ситуация была… правда какая-то странная ситуация была. Мы вышли в эфир где-то в 5 утра для грузинской службы, и моя коллега сказала, что Гураму Рогава очень плохо – журналисту телекомпании «Формула», как вы уже знаете. Я понял, что что-то неладное тут. Потом я увидел через несколько минут окровавленное лицо Гурама Рогава. Я спросил его, в чем дело, как он получил эти травмы. Он не смог мне ответить, просто потому что он находился в шоке, он просто повторял все время «я не знаю, я не знаю, я не знаю, что произошло». Потом я спросил у наших коллег, что случилось? Они сказали, что с ним расправился представитель специального подразделения. Через несколько минут уже в нашей закрытой группе распространилось видео, где было видно, как он подкрадывается сзади к Гураму и бьет его по голове. Кроме того, в течение вечера я видел еще не одного пострадавшего журналиста, оператора, репортера, и я понял, что уже что-то неладное, что они готовы расправиться с каждым журналистом, который находится на акции, и там уже не имеет, по-моему, значения, кто он и что он из себя представляет, там просто без разбора им, наверное, была дана команда, что журналисты плохие и все, потому что они там били всех.
– А как с вами это случилось, расскажите?
– Со мной это случилось… Я, мой оператор и еще двое наших сотрудников возвращались по дороге в офис у метростанции «Руставели». Я снимал на телефон, я был в лайве на фейсбуке, я снимал то, что происходило на месте, как задерживали участников акции, как с ними там [расправлялись], как их по голове били там, все нежности… И в этот момент один спецназовец мне сказал: «не выходите на проезжую часть, оставайтесь на тротуаре». Я сказал: «ладно, я буду на тротуаре, не буду вам мешать» – так спокойно ответил и продолжил снимать. В это время из аптеки вышли несколько человек, несколько спецназовцев, и… Дело в том, что я держал телефон в правой руке и наблюдал за кадром и, соответственно, за тем, что происходит по правую сторону, я уже не смотрел на левую сторону. Он подошел как раз слева очень близко, выругался так очень громко, неприятно прямо, и кулаком ударил меня по животу, по левой части живота. Я на момент просто почувствовал сильную боль, не мог вздохнуть, нормально, упал.
– Они были в перчатках?
– Они были в форме, вот эти так называемые «робокопы».
– Вот я и хотела уточнить: говорят, что появились какие-то новые, какая-то новая, третья категория правоохранителей, которые разгоняли митинг: были простые полицейские, были те, которые образовывали кордон со щитами, и были вот эти как раз, третьи…
– Смотрите, вот вы очень интересную тему затронули. Значит, у водомета всегда стоят полицейские со щитами, со шлемами и так далее, но за несколько минут до того, как начался разгон, на первую полосу поставили полицейских. Они были в такой в средней экипировке, у них не было тяжелых вещей с собой, они были именно для того, чтобы быстро бежать, догонять и наказывать. То есть на первую полосу поставили этих людей. Я просто не мог догнать, они так быстро бежали, они очень быстро бежали, и все началось за считанные секунды. Ну, конечно, я начал снимать, как они бегут, я отошел в сторону, снимал все сбоку, как и полагается, но все равно как-то не смог увернуться от вот этого удара.
– Я спросила про перчатки, потому что говорят, что они какие-то тоже особые, тяжелые и удар с ними сильный...
– …Специально для того, чтобы пробить по костям, чтобы ему самому, наверное, больно не было и больно было тому, кого он бьет. Нет, перчаток на нем не было. Если бы у него были перчатки, я бы так легко, наверное, и не отделался, несколько ребер бы пострадали точно после такого удара.
– Но в кадре вы были на земле…
– На земле. Я валялся на земле, я просто не мог вздохнуть после удара. Это был очень сильный удар, я просто не мог выдохнуть. Несколько секунд мне было очень трудно дышать, и боль была жуткая, но очень скоро прошла эта боль, я уже немножко пришел в себя, на 4-5-ой минуте я уже пришел в себя, и самостоятельно… Там мне предложили скорую помощь, что-то, но я отказался.
– Было похоже, что это обученные люди?
Сказать, что они не могли распознать, что я был журналистом, невозможно, потому что на мне и на двоих моих сотрудниках была специальная куртка с нашим логотипом, с огромной надписью «Пресса» на спине
– Конечно, естественно, это были обученные люди, они били профессионально, били метко, и били очень больно. Да, это были профессионалы. После того, как я упал, была жуткая боль, не мог дышать, и тут подошли еще несколько спецназовцев. Один наступил мне на ногу – еще хорошо, я был в ботинках, – наступил мне на ногу, тоже выругал меня хорошо, а другие, второй и третий, просто ударили меня по ноге – я валялся, они меня били, пинали просто ногами. Сказать, что они не могли распознать, что я был журналистом, невозможно, потому что на мне и на двоих моих сотрудниках была специальная куртка с нашим логотипом, с огромной надписью «Пресса» на спине, я специально достал свой бейджик, который у меня был внутри, чтобы он был снаружи, чтобы все видели, что я журналист, держал телефон, держал маленький микрофон. Я не знаю, насколько глупым надо быть, чтобы не отличить журналиста от участника акции.
– Что чувствовал в это время Давид Цагарели – человек и Давид Цагарели – журналист?
Ты наблюдаешь за этим в других странах, ты освещаешь это, а вот в своей стране, когда ты видишь подобное, очень, очень трудно на это смотреть и это воспринимать
– Честно говоря, было очень больно, очень больно было. Я имею в виду не физическую боль, мне было правда очень больно за свою страну – до чего мы докатились? Да, очень больно смотреть на все это, видеть все это, как преследуют, как наказывают. Ты наблюдаешь за этим в других странах, ты освещаешь это, а вот в своей стране, когда ты видишь подобное, очень, очень трудно на это смотреть и это воспринимать.
– Получается в таких ситуациях «стряхнуть», что ли, с себя гражданина, оставить только журналиста? Ощущаете какое-то раздвоение, когда делаете свое дело и пытаетесь подавить свои эмоции?
– Конечно, справиться со своими эмоциями очень сложно, но я никогда в жизни не позволял себе подобного, то есть я был в первую очередь журналистом, я рассказываю истории, показываю факты, и потом я уже – Давид Цагарели, мне 35, у меня двое детей и так далее. То есть моя личность, Давид Цагарели никогда не переходил за рамки.
– А что изменится внутри вас после этого события: взгляд на профессию, взгляд на политику, взгляд на жизнь в такой стране, где первая власть нарушает права четвертой, не дает ей свободно работать?
– Вы знаете, ничего не изменится. Я уже, как вы знаете, освещал много войн – три войны, по меньшей мере, много других таких брутальных вещей. Можно сказать, что я закалился. Да, на каком-то уровне я уже закален, но когда в своей стране это происходит, на это сложно смотреть, сложно думать о том, что твои дети растут в этой стране, что им уже по 16, по 15, они все видят своими глазами. Да, конечно, очень хочется сказать, что все, я устал, ничего не изменится, для чего я это, для чего моя жертва нужна, кому она вообще нужна?
– Или, наоборот, уйти, скажем, в активисты и оставить профессию.
– Да, был такой соблазн. Конечно, он всегда появляется, потому что очень хочется выразить именно свою позицию – позицию как Давида Цагарели, но потом, когда думаю обо всем том, через что я прошел, что я видел, и что я могу еще увидеть, какие истории я могу еще рассказать, мне почему-то хочется оставаться в этой профессии…
Форум