Сегодня ночью некоторые жители Грузии будут беспокойно ворочаться с боку на бок, потому что завтра сборная страны проведет свой первый матч на чемпионате Европы по футболу. Чувства болельщиков обострены, а их сбивчивые монологи, возможно, помогут понять, как мы воспринимаем победы и поражения, к чему стремимся, чего боимся и почему живем так, как живем.
Психолог Роберт Чалдини в одной из своих книг рассказал о балканском ветеране, который долгие годы молчал, несмотря на уговоры друзей и врачей: «Однажды по радио, работающем в палате отшельника, транслировался футбольный матч – команда его родного города играла со своим традиционным соперником. Когда в решающий момент игры судья обвинил в нарушении правил игрока любимой команды немого ветерана, он вскочил со стула, свирепо посмотрел на радио и произнес впервые за более чем три десятилетия: «Ты, глупый осел! Ты что, пытаешься сдать им матч?» Затем он снова уселся на стул и замолчал, теперь уже навсегда. Из данной истории можно извлечь два важных урока, – пишет Чалдини. – Первый касается силы этого феномена. Ветеран так сильно хотел, чтобы футбольная команда из родного города победила, что это желание заставило его изменить образ жизни, не менявшийся годами. Второй урок помогает многое понять в природе поведения спортивных болельщиков: любая игра – вещь личная. Какой бы фрагмент личности этого опустошенного немого человека ни сохранился, он был захвачен игрой. Насколько бы ни ослабело его эго за тридцать лет молчаливого загнивания в госпитальной палате, его увлек футбольный матч. Почему? Потому что ветерана унизило бы поражение родной команды. Как? Через принцип ассоциации. Простая связь с местом рождения сделала ветерана чрезмерно зависимым от исхода футбольного матча». Чалдини также приводит высказывание Айзека Азимова: «При прочих равных условиях вы болеете за свой пол, свою культуру, свою местность… И вы хотите доказать, что вы лучше, чем кто-то другой. Тот, за кого вы болеете, представляет вас; и когда он [или она] побеждает, вы тоже побеждаете. Если рассматривать с этого ракурса, то сильная страсть спортивных фанатов имеет смысл. Игра не является легким развлечением, которым можно наслаждаться. На карту поставлено «я» каждого человека».
В природе спортивного национализма есть что-то не вполне очевидное, трудно уловимое, и пугливые исследователи обходят его стороной. Состязания объединяют спортсменов и болельщиков из разных стран вокруг общих принципов и правил и в то же время остаются битвой наций за почести и престиж. В книге Алана Байрнера «Спорт, национализм и глобализация» национализм рассматривается как источник сопротивления глобализации, но спорт становится зоной их сосуществования, где глобальный характер состязаний соприкасается с отчетливо выраженной национальной идентичностью. Это будто бы дарит ей «второе дыхание», как бегуну на финишной прямой. Исследователь Енхан Чо в интересной работе «Развитие спортивного национализма в репрезентациях южнокорейских СМИ» пишет: «Спортивные мероприятия стали наиболее легитимным и привлекательным пространством, в котором люди могут испытывать и излучать националистические эмоции и единство… Вопреки официальным, гегемонистским формам национализма, которые проявляются как правительственная пропаганда, спортивный национализм способствует эмоциональной, выразительной привязанности к нации и часто вызывает добровольный патриотизм. Поэтому международные спортивные мероприятия могут выступать в качестве суррогатной площадки для проявления «страстного национализма». Этот оптимистичный взгляд можно оттенить мнением Джона Хобермана (работа «Спорт и политическая идеология»), который видит в спортивном национализме инструмент легитимации политического, важный источник силы последнего и, по сути, рассматривает правящие элиты в качестве главного выгодополучателя.
Зарубежные исследователи, изучающие тему, прежде всего обращаются к организованным группам болельщиков (это, по крайней мере, удобно). Однако в Грузии такой подход не работает: немногочисленные сообщества существуют, но, старательно воспроизводя заимствованные извне формы, их члены, как правило, не углубляются в идеологию. Футбольные гурманы обычно недолюбливают организованных фанатов и с высокомерием отстраняются от конструируемых в горячке коллективных идентичностей, словно надменные аристократы, взирающие на толпу, которая бушует у стен их замка или у подножья эшафота. Они смакуют красоту игры, погружаясь в воспоминания, интимные переживания или по крайней мере делают вид, что понимают больше и чувствуют острее. Но в решающие моменты и они вскакивают на ноги, начинают кричать и аплодировать одновременно с сотнями тысяч соотечественников, добровольно и с радостью отдаваясь общему порыву. То же самое можно сказать о тех, кому футбол не интересен в принципе, но они смотрят его за компанию с друзьями и родственниками и иногда неосторожно спрашивают где-то на 80-й минуте матча: «А наши в белом или в красном?». Они тоже переживают, порой более бурно. Все это легко объяснить с психологической точки зрения, однако в грузинском случае есть важный нюанс, который позволяет узнать больше не только о спортивном, но и о политическом национализме.
Накопившая множество золотых медалей Грузия выглядит как спортивная сверхдержава в сравнении с другими небольшими странами, но, разумеется, преуспевает не во всех видах спорта. От борцов требуют триумфальных побед, но, к примеру, в легкой атлетике успехов не ждут: если кто-то неожиданно хорошо выступит – что ж, замечательно, если нет – ничего страшного, все равно никто не надеялся. Но есть три командных вида, регби, футбол и баскетбол, в которых отношение к победам является неоднозначным. На первый взгляд, Грузия очень успешна в регби; сборная 9 раз выиграла Кубок европейских наций, а затем 7 раз сменивший его Чемпионат Европы, ближайший конкурент в коллекционировании титулов, Румыния, сильно отстает. Но ведь существует и Кубок шести наций, где играют более сильные сборные (они есть и в Южном полушарии, но сейчас речь о Европе), с которыми грузинам трудно тягаться на равных. Трофеи радуют, но им сопутствует подсознательное ощущение неполноценности побед, и формула Юлия Цезаря «Лучше я буду первым в провинции, чем вторым в Риме» не успокаивает, а наоборот распаляет амбиции. В случае с баскетболистами все проще: относительная слабость сборной признавалась изначально, поэтому от нее более или менее спокойно ждут постепенного улучшения результатов, словно от талантливого юниора со сложным характером. Байрнер полагает, что уровень эмоциональной реакции варьируется в зависимости от того, насколько популярен вид спорта, воспринимается ли он, как спорт №1, и чем сильнее отклик в обществе, тем больше вероятность, что взгляды и чувства индивида будут сформированы его окружением, а не внутренними убеждениями. В данном контексте случай футбола кажется самым сложным.
Очень яркая, техничная игра тбилисского «Динамо» в чемпионате СССР и победа в Кубке обладателей кубков в 1981-м высоко подняли планку ожиданий болельщиков. Несмотря на кризис позднесоветского периода, они жаждали побед в борьбе с самыми сильными соперниками. Стремясь присоединиться к позитиву, руководители республики эксплуатировали эти настроения и способствовали распространению причудливой футбольной квази-религии со своими ритуалами, идолами и дефицитом критического мышления. Она выглядела вполне органично в условиях, когда культурный национализм рождал политический, но сделала последующее падение весьма болезненным. Кризис грузинского футбола углублялся, но нация внутренне противилась тому, чтобы признать свою команду объективно слабой, второсортной – это отношение по касательной зацепило и новорожденную сборную страны. Компетентные болельщики зачастую превращались в заложников уязвленного национального самолюбия, мнение окружающих (по Байрнеру) становилось для них определяющим. Череда унизительных поражений, грязные дела руководителей некоторых команд и Федерации футбола заставили многих броситься в другую крайность и отвернуться от игры – они обычно комментировали выступления сборной и клубов с бессильным желчным цинизмом. Но отдельные проблески возвращали их к экранам и надеждам, от которых они вскоре вновь отворачивались, и в конце концов такие метания превратились в общенациональный невроз.
Присмотревшись, можно обнаружить, что история этой болезни воспроизводит кардиограмму грузинского национализма и возрожденного им государства: накачанные мифами завышенные ожидания – страшное падение – серия поражений – отдельные успехи – новые надежды – очередное падение – чудесное спасение и так далее по спирали. Спортивный национализм, словно планета-спутник, плыл по этой траектории за политическим сквозь облака апатии и неадекватной эйфории. Не все соглашались признать, что такое положение дел – неизбежное следствие бедности и отсталости, и выскочить из него каким-то чудом не удастся. Они продолжали верить. И маленькое чудо произошло.
Перед матчем с Грецией, в котором решалась судьба путевки на чемпионат, представители старших поколений оценивали перспективы более пессимистично, чем молодежь. На них давил груз поражений – десятилетия прозябания на дне отборочных групп, обидный проигрыш от Северной Македонии в 2020-м, в полушаге от чемпионата, а может, и воспоминания о других поражениях – политических, военных, психологических, которые переживались особенно болезненно из-за распространенной в Грузии внешней референции – ориентации на оценку зарубежных наблюдателей, крайне актуальной на «одной шестой части суши». Они боялись нового разочарования, позора. Произошедшее стало для них чудом – пусть не из группы, а через заднюю калитку стыковочных матчей сборная Грузии впервые в истории все же попала на чемпионат. Планка ожиданий и требований вновь поднялась, и отныне – по крайней мере в ближайшее десятилетие – завоевание путевки при любых обстоятельствах будет рассматриваться как достижимый результат (тут впору вспомнить вступление в Евросоюз, когда Грузия получила статус кандидата, многие поверили, что оно действительно возможно). Поездка на чемпионат Европы – огромный успех для сборной, и он вновь активировал проблему «стеклянного потолка», знакомую грузинам по случаям с регби и баскетболом. Участвуем, и все? А дальше? А выше? Конечно, соперники намного сильнее, но еще никто и никогда не ездил на чемпионат, чтобы проигрывать. Выход в плей-офф? «Да вы с ума сошли, – скажут скептики, – не раздувайте беспочвенные ожидания, успех уже достигнут». А все же… А вдруг…
Спортивный национализм, как и политический, по определению не может признать свой краеугольный камень (нацию, команду как ее воплощение и так далее) второсортным или вторичным. Но в его рамках феномен «Другого», через отличия от которого общность описывает и постигает себя, воспринимается несколько иначе. В спортивных турнирах соперники, включая самых заклятых, все время меняются, и концентрация на одном образе не является постоянной. Конституирующей силой становится скорее борьба с собственными недостатками, которые осознаются при столкновении с сильным визави. В этом плане спортивный национализм более конструктивен. Но есть важный нюанс: постсоветские страны наследовали тоталитарную традицию, и она не испарилась сразу же после краха СССР. Она пронизывала все сферы жизни и использовала спорт для подчеркивания силы и превосходства державы (системы), несмотря на заимствованную у основателя олимпийского движения Пьера де Кубертена пафосную интегративную риторику. Разумеется, в прошлом веке почти все политики в соответствии с духом времени использовали спортивные достижения в интересах своей, нередко радикально националистической пропаганды. Однако тоталитаризм был буквально зациклен на превосходстве: наиболее характерный пример представляет собой нацистская Германия периода олимпийских игр в Берлине. Советский Союз, который долгое время не участвовал в международных состязаниях, в послевоенный период развивал эту традицию в относительно мягких и гибких формах, но его руководители видели в любом спортивном поединке единоборство двух систем, очень важное и крайне серьезное.
Эпоха постмодерна постепенно размывала устои тоталитарного мировосприятия, однако советское стремление к спортивному доминированию, как и амбиции глобального масштаба, были подсознательно унаследованы постсоветскими обществами, при том что они не располагали ресурсами красной империи. К этому добавились конфликты между бывшими союзными республиками. К примеру, в сентябре 2020-го член совета директоров московского «Динамо» Сергей Степашин (в прошлом премьер РФ, глава МВД и так далее) перед матчем с тбилисским «Локомотивом» после комплимента в адрес грузинских игроков заявил: «Тем не менее, это не просто матч Лиги Европы, это матч Россия – Грузия. Я бы так поставил задачу перед московским «Динамо», надеюсь, так же сделает совет директоров». Возможно, совет действительно оказал психологическое давление на игроков, накачивая их пропагандистскими стереотипами, и это плохо на них повлияло – россияне проиграли. Другой характерный пример: мечты российского регбийного сообщества о победе над Грузией и, вероятно, нервозные заклинания спортивных чиновников («Это не просто матч» и тому подобное), судя по статьям и комментариям, породили полновесную навязчивую идею. Конечно, победа грузинской футбольной сборной над российской в 2003-м значила для жителей Грузии больше, чем любая другая, и россияне тоже вложили дополнительные смыслы в свой успех в ответном матче. Но такие встречи редки, а болельщики, сборные, клубы (как и представители других видов спорта) постоянно переключаются на новых соперников и задачи, и спортивный национализм, соприкоснувшись, даже слившись с политическим на краткое время в конкретной болевой точке, вновь возвращается в свое русло. Присутствует ли в отношениях постсоветских спортивных сообществ ощущение, похожее на то, что попытался выразить в 1986 году после триумфа в Мексике (то есть через 4 года после Фолклендской войны) ветеран аргентинского футбола Роберто Перфумо: «Победы над Англией было достаточно. Выигрыш чемпионата мира отходил на второй план. Победа над Англией была нашей настоящей целью»? Или это совершенно иной контекст и накал страстей как политических, так и спортивных? Подобные вопросы почти всегда увязают в бесплодных дебатах на тему «Спорт вне политики – Спорт и есть политика», хотя важнее другое: готовы ли мы и хотим ли формулировать столь же бескомпромиссно?
Тягу к футболу в Грузии реанимировала не пропаганда патриотизма, но интерес к отдельным личностям, грузинским звездам, выступающим за европейские клубы, которые являются чуть ли не витриной глобального взаимопроникновения, единым сообществом игроков из разных стран. Возможно, из-за этого младшее поколение болельщиков воспринимает сборную скорее как совокупность личностей, чем единый монолитный субъект. Такое отношение трансформирует спортивный национализм, но вряд ли делает его более слабым. Алан Байрнер считает, что в его недрах могут зарождаться альтернативные концепции строительства нации, которые не совпадают с мейнстримными политическими, при том что влияние этноцентричных идей на него недооценивается. Очевидно, что благостным «добровольным патриотизмом» Енхана Чо дело не ограничивается, и демаркационная линия между «нашими» и «не нашими» внутри околоспортивного сообщества не всегда проходит там, где ее проводит государство. К примеру, не все жители Грузии признали «своими» победы российской фигуристки Анастасии Губановой, выступающей под грузинским флагом, не всех радуют скромные, но все же заметные успехи хоккейной сборной Грузии, в которой играет множество русских (грузин в ней очень мало). И дело не только в конфликте между двумя государствами – под грузинским флагом выступают и спортсмены из других стран, и вести об их успехах общественность обычно пропускает мимо ушей, особенно когда речь идет о малопопулярных в Грузии видах спорта. Отношение к иноземным «легионерам» в футбольных клубах, по всей видимости, является чуть более ровным и дружелюбным, чем в других странах со схожей новейшей историей, хотя расстроенные болельщики, конечно, могут наговорить разного. Этническое происхождение спортсменов-граждан Грузии практически никогда не обсуждается даже в самых грязных уголках сети; любую команду принято считать единым, нерушимым и толерантным братством. Кому-то может показаться (и иногда кажется), что представителям других этнических групп достается меньше аплодисментов и больше ругани, но никаких исследований, подтверждающих это предположение, не существует. Условные «альтернативные концепции» в грузинском случае (в отличие от российского) не прикованы к этническим или расовым аспектам – идеалом видится слившаяся воедино вокруг любимой команды нация… без политиков! Они рассматриваются как раскалывающий, деструктивный элемент, противоречащий интегральной идее.
Многие грузины говорят о желании политиков «присосаться» к успеху сборной с неприкрытым отвращением, при том что похожие усилия бизнесменов воспринимают в целом спокойно. После успеха в матче с греками не прошло и трех месяцев, но политики уже дважды погрузили футболистов в омут конфликта. Сначала стороны пытались добиться от них однозначных комментариев по поводу закона «О прозрачности иностранного влияния», который усилил поляризацию в Грузии и вызвал политический кризис. Затем правящая партия обвинила президента Саломе Зурабишвили в том, что она медлит с награждением игроков, тренеров, персонала и функционеров из Федерации футбола, а затем, когда в опубликованном на президентском сайте указе не оказалось 19 из 53 человек из представленного премьер-министром и председателем Парламента списка, в правящей партии заявили, что Зурабишвили стремится усилить поляризацию. «Она только этим и занимается», – сказала представитель «Грузинской мечты» Мака Бочоришвили (1 канал). Оппозиционный депутат Роман Гоциридзе в этой связи отметил: «У правительства нет никакого права диктовать президенту кого награждать, а кого нет… Правительство хочет набрать очки за счет футболистов. Пусть оставят футболистов в покое» («Резонанси»). Известный в прошлом футболист, мэр Тбилиси Каха Каладзе сказал: «Пропущено множество людей, и [членам] национальной сборной решать, нужны ли им такие ордена, когда их коллег, людей, которые сражались вместе с ними, пропустили». Затем администрация президента опубликовала заявление, в котором говорилось, что Зурабишвили «лично наградит в сентябре всех представленных к награде лиц», а критика в ее адрес была названа «вредительским поведением». Федерация футбола выступила с контр-заявлением, подчеркнув, что команда примет участие в намеченной на сентябрь церемонии награждения «только в том составе, каждый член которого был внесен в представленный список за свой вклад в этот успех». Такие эпизоды раз за разом напоминают болельщикам, что любой грузинский политик постсоветской эпохи – это самоходный генератор кризисов, а заодно и олицетворение раскола, тогда как сборная – символ единения, ключевой идеи спортивного, да и любого другого национализма. И какими же нужно быть [каждый может вписать любимый термин], чтобы устроить такое, когда команда отправилась в Германию?! На стыке этих ощущений и рождаются формулы вроде «Единение без политиков» и стремление каким-то образом вычеркнуть, обнулить политический класс. Вряд ли совокупность гневных возгласов является альтернативной концепцией, хотя можно порассуждать о том, что бы она породила: процветающую плюралистическую демократию или порядок вещей, организованный по принципу «Один народ, одна сборная, один тренер»? (Тут кто-то вспомнит советский анекдот: «Тогда у вас был другой трэнэр…») К чему тянется коллективное бессознательное, напуганное поляризацией и многочисленными конфликтами? Должно быть, снова к чуду.
Спорт – не война: количество игроков на поле и их мастерство отнюдь не пропорциональны населению стран и их мощи. Помнится, незадолго до распада СССР председатель Верховного совета Грузии Акакий Асатиани, выступая перед советскими депутатами в Москве, сказал, что маленький Уругвай дважды стал чемпионом мира по футболу, а огромный Советский Союз ни разу. В те годы подобные уколы обычно доводили «державников» до исступления, что не удивительно – СССР был тотален во всех проявлениях и стремился к превосходству во всем, даже когда осознавал свою слабость. У небольших государств нет таких амбиций, но и они не могут терпеть постоянные поражения, разрушающие их основу, национальное единство, как трещины плотину. Призывы отстраниться от футбола, не называть его спортом №1, забыть о сборной, были не эмоциональной, а радикальной политической реакцией на годы неудач. Чтобы смягчить горечь, спортивные комментаторы и политики конструировали выражения, которые зачастую становились мемами, например: «Равная победе ничья», острословы добавляли к нему что-то вроде «Поражение – это ничья». Происходила постепенная подмена критериев успеха – стойкое сопротивление, красивая игра, самоотверженная борьба за мяч вытесняли такие прозаические аспекты, как три очка в актив и высокое место в турнирной таблице. Петрарка счел бы свои сонеты к Лауре банальными и бесцветными, если б он услышал, как грузинские комментаторы хвалили игроков за отдельные финты, пасы, подкаты, компенсируя тем самым негатив от очередного поражения. Их ухищрения в целом не выходили за рамки, обозначенные учебником истории для ряда эпизодов: героически, красиво сопротивлялись превосходящим силам и проиграли, но в духовном плане, а значит и на самом деле, победили. От них отказывались лишь в тех случаях, когда об осмысленном и даже рефлекторном сопротивлении команды не было и речи. Но такой подход, подкармливающий химеру «полупоражения-полупобеды», вряд ли поможет на нынешнем этапе.
Выход сборной на Евро-2024 подарил Грузии огромную порцию чистого, неразбавленного счастья. В течение двух с половиной месяцев то один, то другой ее житель, растягивая удовольствие, повторял, что раньше, когда нас спрашивали, за кого мы болеем на чемпионате Европы, мы называли разные команды – Италию, Испанию, Англию (автор предпочитал Германию), – а теперь, когда нас спрашивают, мы отвечаем… [пауза, счастливая улыбка] за Грузию! Подобным репризам обычно сопутствуют сентиментальные реплики вроде «Выжили… Дожили… Смогли…» Счастье хочется держать обеими руками, как футбольный мяч, не выпуская, не задумываясь о том, что будет дальше. Но спортивная жизнь – это беспрерывное движение от одного метасостояния к другому. Игроки иногда уходят на пике славы, но команда и сообщество болельщиков, которое порой расширяется чуть ли не до размеров нации, не могут затормозить. В начале 80-х поклонникам тбилисского «Динамо» хотелось остановить время: опьянение успехом и головокружение от него сыграли ключевую роль в последующем кризисе команды вместе с десятком других факторов – психологических, материальных и, как бы странно ни прозвучало применительно к советскому периоду, политических. Что влияет на грузинских болельщиков и избирателей в большей степени: стремление к новым победам или страх перед болью новых поражений? Стремимся ли мы достичь чего-то или стремимся избежать? И прав ли Роберт Чалдини, поставивший во главу угла желание избежать унижения в примере с ветераном?
Страх уродует футбол и саму жизнь, «потому что в страхе есть мучение». Конечно, подлинная независимость не ищет боли, но и не боится ее, а извлекает из нее опыт. Если игроки и телезрители будут постоянно думать о престиже и позоре, контрактах и интригах, слабости и превосходстве, прошлом и будущем, орденах и медалях, очевидном и невероятном, ничего хорошего не произойдет. Еще одно чудо может сотворить только любовь, которая связывает воедино лучшего игрока на поле, немого ветерана у приемника, мальчишку, пинающего рваный мяч где-то на окраине, и множество других, непростых, но в целом неплохих людей. Ключ к успеху – любовь к футболу, и стоит выяснить, не подменило ли ее что-то иное, внешне очень похожее, но не имеющее ни к игре, ни к любви никакого отношения. Будем надеяться, что нет.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум