«Проблема с детьми младше 14 лет действительно очень большая. Есть ребенок – не буду называть имени, – который совершил 32 разбойных нападения, а ему еще 14 не исполнилось. 32 разбойных нападения... Такого нет в истории ни в Грузии, ни, по-моему, за рубежом, ни в России. Входит в аптеку с ножом, отнимает и так далее. Ему 13 лет, его знают все, вся полиция, уже и я его знаю. Приводим мы его, приходит мать, пишет заявление. Извинения, слезы… Отпускаем мы этого ребенка, ничего не сможем с ним сделать», – сказал 20 марта министр внутренних дел Вахтанг Гомелаури. Он затронул проблему уголовной ответственности для подростков лишь с 14 лет – как в Грузии, так и во многих других странах.
Проправительственные СМИ, в отличие от оппозиционных, акцентировали внимание на второй части выступления министра о скором внедрении германского опыта, где созданы специальные учреждения домашнего типа: «трудных подростков» будут помещать туда по решению судьи на срок от нескольких месяцев до года, создавая условия для их обучения, занятий спортом и так далее. Однако комментаторы-лоялисты все же обходили реплики Гомелаури стороной, что позволяет предположить: лидеры правящей партии сочли их неудачными. Это неудивительно – когда полиция выглядит беспомощной, власть кажется слабой.
Такой же вывод, возможно, стал одной из причин снижения возраста уголовной ответственности в 2008-2010 годах. Волна совершенных подростками убийств и других тяжких преступлений прокатилась по Грузии именно в тот период, когда власти хвалились полицейской реформой: пик пришелся на 2006-2008 годы. Если в 2005 году, как и в 2004, несовершеннолетние совершили 5 убийств, то в 2006 – 21, в 2007 – 40, в 2008 – 31.
Анализируя эти данные, исследователи Морис Шаликашвили и Гиви Миканадзе рассмотрели несколько версий. Одна из них широко распространена и связана с формированием будущих преступников в жестокой атмосфере 90-х на фоне войны, нищеты и повседневного насилия. Но они также предположили, что статистикой могли целенаправленно манипулировать, приплюсовывая попытки убийства к преступлениям, упомянутым в 108 и 109 статьях УК («Умышленное убийство»; «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах»): «Шел разговор о снижении возраста уголовной ответственности с 14 до 12 лет. Эта идея вызвала большую обеспокоенность грузинских и зарубежных специалистов по уголовному праву. Политической группе, которая выступала за снижение возраста уголовной ответственности с 14 до 12 лет, требовался твердый аргумент для реализации своей идеи. Именно статистическая манипуляция должна была предоставить такую убедительность…» («Правосудие в отношении несовершеннолетних»; 2016, стр. 6-8).
Госпропаганда пыталась спроецировать преступления тех, кому уже исполнилось 14, на «младшую возрастную группу». Но аргументы не сработали. После того, как Михаил Саакашвили подписал поправки к УК, директор Human Rights Watch по Европе и Центральной Азии Холли Картнер сказала, что «Грузия пошла против международных и европейских стандартов». Решение игнорировало рекомендацию Комитета по правам ребенка ООН (09.02.2007), согласно которому государства «не должны снижать минимальный возраст уголовной ответственности до 12 лет». Критика усиливалась, позиция властей становилась все менее популярной по мере появления публикаций о жестоком обращении силовиков с малолетними правонарушителями, и в конце концов Саакашвили сдался. Грузия вновь вернулась к планке в 14 лет, которую многие государства признают оптимальной.
Тема постоянно обсуждается и в более благополучных странах. После поножовщины в шведской Эскильстуне, где были ранены четверо подростков, правые потребовали в парламенте снизить возраст ответственности с 15 до 13 лет. Похожая дискуссия последовала за убийством 12-летней девочки в немецком Фройденберге, совершенном двумя ее сверстницами. То же самое произошло в Латвии после убийства 13-летнего школьника в Юрмале, массовых драк и зверского избиения подростка в Риге. Позицию оппонентов правительства усиливал тот факт, что старое образовательное учреждение социальной коррекции, где по заявлению властей могли нарушаться права подростков, к тому времени уже ликвидировали, а новое еще не создали. Но и в Германии, где система кажется куда более эффективной, печальные события то и дело показывают, что она небезупречна. Недавно в ходе расследования группового изнасилования выяснилось, что несовершеннолетнего предводителя банды пытались перевоспитать, включив в специальную программу, с ним целенаправленно работали, но это не помогло. Дискуссия идет не только (и зачастую не столько) о снижении возраста ответственности, но и о сущности мер, применяемых для коррекции развития «трудных подростков», о качестве разработанных программ и так далее.
В подробном исследовании Грузинского центра психосоциальной и медицинской реабилитации жертв пыток (GCRT) и Института социальных исследований и анализа (ISSA) о влиянии криминального менталитета на грузинское общество говорится: «По оценке психологов, учителей и школьных приставов, криминальный менталитет в большей степени распространен среди учащихся средних классов (7-9) и в меньшей степени в старших классах (10-12). Мотивации и планы на будущее у учащихся старших классов сформулированы лучше. Помимо этого, старшеклассники лучше осознают ожидаемые отрицательные результаты криминальных деяний». В фокус-группе приставов отметили, что «распространены кражи (в основном в торговых объектах), которые совершают не только мальчики, но и девочки. Старшеклассники поручают воровать ученикам младше 14 лет, потому что знают, что тех не посадят». Полицейская статистика подтверждает, что несовершеннолетние чаще всего нарушают именно 177 статью УК («Кража»). Один из школьных приставов сказал: «Был у меня случай, когда 16-17-летние вынудили 12-13-летних пойти в магазин и украсть сладости». Его коллега вспомнил аналогичный эпизод и добавил, что родители предпочли увидеть в воровстве не преступление, а ребяческую шалость.
Похожая система действует и в криминальных группировках, где сладостями дело не ограничивается. Взрослые злоумышленники порой действуют через молодых, а те – через несовершеннолетних, и выйти на главного заказчика и выгодополучателя, как правило, невозможно. Но и без взрослых подростки, согласно отчету UNICEF 2018 года, «создают субординационные структуры и «прикрываются» подчиненными детьми – заставляют их совершать преступления и присваивают полученный таким образом доход. Часто эта деятельность организована так: преступления совершают дети младшего возраста, а дети старшего возраста стоят на страже [они обычно говорят «на стреме»], и младшие приносят им краденное». Телезрители узнают об опустошенных магазинах, видят, как стайки агрессивных подростков грабят или избивают кого-то на улице, но полиция почти бессильна и будто бы пожимая плечами указывает на законодательные ограничения. «Когда мне исполнится 14, я перестану воровать», – служители закона слышали эту фразу неоднократно.
В исследовании UNICEF также говорилось, что «по рассказам детей, в случае задержания группы в связи с кражей или другим преступлением офицеры полиции приходят к выводу, что преступление совершил ребенок в возрасте до 14 лет или убеждают таких детей взять преступление на себя. Подростки предполагают, что таким образом полицейские избавляются от дальнейшей работы по оформлению документов и привлечению детей к ответственности». МВД отрицает, что его сотрудники ведут себя так.
Нельзя сказать, что ситуация с несовершеннолетними правонарушителями безнадежна. Есть Программа отвода и медиации, а в ходе опроса GCRT и ISSA судьи, эксперты и сотрудники пенитенциарных учреждений высоко оценили Кодекс о правосудии в отношении несовершеннолетних, хоть и указали на отдельные недоработки. Но он касается вопросов административной ответственности лиц в возрасте от 16 до 18, а уголовной – в возрасте от 14 до 18 (ст. 3 п. 1). Зачастую аргументы в пользу снижения возрастной планки маскируют стремление распространить действие так или иначе отлаженной системы – «взрослой» или «подростковой» – на детей младше 14 лет, заполнив правовой вакуум. Но часть граждан убеждена, что в этом возрасте воспитание дает лучшие плоды, чем наказание, поскольку молодой человек, попавший за решетку, нередко выходит на свободу сформировавшимся преступником. Исследователи GCRT и ISSA пишут: «Респонденты отмечают, что подростков-носителей криминального менталитета привлекает перспектива попадания в пенитенциарное учреждение. Часть подростков, находящихся под влиянием криминальной субкультуры, думает, что отказавшись от девиантного поведения, они не добьются справедливости, а не попав в тюрьму не сумеют стать и полноправными членами криминальной субкультуры».
Даже бывалые люди иногда теряются, когда сталкиваются с преступлениями несовершеннолетних. Если они применят несоразмерную физическую силу, их могут осудить окружающие, которые иногда моментально становятся на сторону малолетних правонарушителей. К тому же всегда существует риск получить в суматохе удар ножом или спицей, особенно если на выручку пойманному подростку поспешат сообщники. Безусловно, если речь зайдет о значительных материальных ценностях, например, о нападении на инкассаторскую машину или мастерскую ювелира, владельцы и охранники будут действовать жестко, невзирая на возраст и физические данные, но подростки обычно понимают это и обходят такие объекты стороной. Однако когда дело касается выхваченного смартфона, «подрезанного» кошелька, украденных продуктов, тех же сладостей или изъятия нескольких лари у сверстников, многие взрослые, даже если они смелы, попросту не вмешиваются, полагая, что игра не стоит свеч. Тем более что увещевания, ласковые или матерные, на таких подростков практически не действуют. Это в минуты откровенности подчеркивают и случайные свидетели преступлений, и полицейские, и педагоги, и священнослужители, и социальные работники, и тренеры в спортивных секциях. И даже представители старших поколений, привыкшие «жить по понятиям», жалуются, что подростковый беспредел вышел из-под контроля. Характерно, что многие видят первопричину не только в бедности или в несовершенстве законов, но и в отсутствии некой правильной идеологической системы (политической, религиозной, даже криминальной), сдерживающей подростковую преступность. Порой им кажется, что проблема скорее идеологическая, чем социально-экономическая, и ее можно решить, усилив индоктринацию. Взоры постоянно обращаются к педагогам, теоретически способным сыграть роль «идеального Макаренко», выписывающего подросткам «путевки в жизнь».
Что дает им школа? Согласно Закону об общем образовании, краеугольный камень системы – «Документ о национальных целях общего образования». Он «является основанием разработки показателей Национального учебного плана и системы общего образования», а попросту говоря, влияет на все, вплоть до содержания отдельных учебников. Документ был принят в 2004 году, и недавно Министерство образования решило его обновить; в последнее время новую редакцию активно обсуждают эксперты. Даже вступительная часть позволяет сделать определенные выводы о том, какие цели провозглашаются приоритетными.
Документ 2004 года начинался так: «Система общего образования в Грузии ставит целью создание благоприятных условий для формирования свободной личности – носителя национальных и общечеловеческих ценностей. Вместе с тем система образования развивает мыслительные и физические навыки подростков, внедряет здоровый образ жизни, формирует гражданскую сознательность, основанную на либеральных и демократических ценностях, и помогает им осознать свои права и обязанности перед семьей, обществом и государством. На основе опыта, полученного в системе общего образования Грузии, подросток должен суметь осмыслить свою ответственность по отношению к традициям и ценностям страны. Школьное образование должно развить у подростка способность правильно определять государственные, культурные, экономические и политические интересы своей страны и дать ему возможность принятия благотворных решений и активного действия».
Двадцать лет спустя основные постулаты были переформулированы так: «Национальными целями общего образования являются: 1) воспитание государственно мыслящего гражданина-патриота, разделяющего национально-государственные ценности, осознающего свои права и обязанности перед семьей, грузинской традицией, обществом и государством, знающего государственный язык, историю и культуру Грузии; 2) воспитание гражданина, постигающего национальное и общечеловеческое культурное наследие, уважающего этническое и культурное многообразие; 3) воспитание разделяющего международно признанные принципы демократии, обладающего высокой гражданской сознательностью, толерантного, справедливого гражданина, который связывает эти ценности с государственностью, патриотизмом и общечеловеческими идеалами…».
Комментируя новый проект, эксперт в сфере образования Симон Джанашия отметил, что он написан «с точки зрения националистической перспективы»: «Различные исследования показывают, что, например, при преподавании истории национализм является определяющим принципом вместо того, чтобы ученики активно вырабатывали независимое, обоснованное мнение... Усиление националистической перспективы в системе образования Грузии может принести дополнительный вред и способствовать институционализации национализма как основополагающего принципа в системе образования». Эксперт также указал на снижение субъектности учащихся и другие аспекты. Впрочем, критика проекта с либеральных или каких-либо иных позиций не была подхвачена оппонентами правительства. Значительная часть общества считает усиление влияния националистических идей в системе образования безусловно положительным; многие с энтузиазмом добавили бы к ним религиозные и радикально-консервативные. Оппозиция учитывает этот запрос и, чтобы не распугать электорат, как правило, воздерживается от критики. Скорее всего, новый документ утвердят под аплодисменты большинства, поскольку считается, что подросток, оглядывающийся на национальные идеалы, будет сознательным, а риск совершения им преступлений снизится (формирование агрессивных ультранационалистических группировок при этом считается маргинальным, почти случайным явлением и отбрасывается многими комментаторами).
Между тем в период максимального распространения национально-освободительных идей и быстрого роста влияния Церкви на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого века подростковая преступность была столь же актуальной проблемой. Обычно это связывают с подступавшим хаосом, гражданской войной, разрушением институтов. Но и в предшествующий период, когда социально-экономическое положение Грузии выглядело великолепно на фоне остальных союзных республик и стран соцблока, подростки – в том числе из вполне благополучных семей – убивали друг друга, совершали кражи и иные преступления в таких масштабах, что и коммунисты, и диссиденты рыдали над статистикой. Именно с тем периодом связан первый расцвет «идеологического детерминизма»: считалось, что умирающее советское государство не может, а криминальный мир, исходя из своей природы, не хочет предложить молодежи позитивную альтернативу. Во второй половине ХХ века они вступили в Грузии в сложные симбиотические отношения – власти влияли на «улицу» опосредованно, через лидеров криминального мира, полагая, что таким образом сумеют удержать под контролем не только умонастроения взрослых, но и подростков. Однако вне зависимости от первоначальных замыслов число убийств и грабежей росло, а сдерживающие «понятия» были отброшены при первой возможности, параллельно коррозии как государственных, так и неформальных институтов.
Рассуждения на тему «Кто виноват?» не приближают общество к ответу на вопрос «Что делать?». В комментариях превалируют фаталистические нотки. Много пишут о непреодолимых проблемах ускоренной и скомканной в финале урбанизации или о некоем криминальном менталитете, который якобы присущ всем грузинам и лечится только кандалами и ежедневным избиением дубинками. Сторонники жестких мер порой доходят до такого риторического садизма, что о них говорят: «Видимо, их в детстве часто били на улице». Широко распространилась точка зрения, согласно которой главной причиной подростковой преступности является бедность, и обе проблемы могут быть решены лишь одновременно. Но она не единственный определяющий фактор.
Когда социальные работники и педагоги рассказывают о подопечных, мы то и дело слышим, что у одного отец сидит в тюрьме, родители другого уехали за границу, и он остался на попечении тетушки или бабушки, которая никак не может на него повлиять, более того, бедствует, и подросток часто недоедает, а круг его общения ограничивается компанией бедных и озлобленных ребят. Богатые и влиятельные родители всегда очень внимательно следили за тем, с кем дружат их отпрыски, и стремились отсечь потенциально опасных и «социально чуждых» одноклассников. Но все же в годы советской «принудительной эгалитарности», как и в последующее десятилетие, шанс того, что подростки-выходцы из разных социальных слоев подружатся, был выше. Существовала вероятность, что один из них позже поможет другому вскарабкаться наверх (или скатиться вниз – это уж как повезет). Когда «золотая молодежь» тянулась к уличным поведенческим паттернам, шел и параллельный процесс: выходцы из низов подражали своим успешным, благодаря статусу родителей, сверстникам. Молодые преступники нередко хотели выглядеть и выражаться лучше, зубрили 66 сонет Шекспира (когда кто-то начинает декламировать его, искушенные слушатели переглядываются, будто бы спрашивая: «А не сидел ли?»). Но с тех пор социальные мембраны стали куда менее проницаемыми. Подростки из разных социальных слоев намного реже оказываются за одной партой, в одной спортивной секции, в одной компании, а тех, кто увяз в мелкой уличной преступности, наркоторговле и «беспределе», обычно воспринимают как парий, с которыми нельзя иметь дело. О них упоминают с брезгливостью даже представители криминального мира, особенно «старого образца», что уж говорить о «столпах общества». Конечно, есть педагоги-подвижники, силовики, спортсмены, которые до последнего возятся с трудными подопечными, но им сложно добиться успеха в атмосфере отчуждения. Когда подростка отталкивают, дают почувствовать, что ему не место рядом с «чистыми» сверстниками, многолетние усилия могут разом пойти насмарку.
В ходе рассмотренного выше исследования криминального менталитета выяснилось, что районные сборища, так называемые биржи (в основном молодежи, но и взрослых; здесь подразумеваются как встречи на улице, так и лояльность сообществу), по мнению респондентов, влияют на правила жизни подростков (62,4%), создание нездоровой социальной атмосферы (61,4%), поведенческие привычки (65,7%) и систему ценностей (62,2%). В провинциальных городах показатели ниже (в районе 50%), в селах – от 36,3% до 39,6%. По мнению столичных респондентов, помимо этого «биржи» влияют на стремление к объединению в криминальной субкультуре (56,1%), преступное поведение подростков (58,4%), гражданскую сознательность (53,4%) и указывают на наличие в обществе альтернативной правовой системы (54,5%). В других городах показатели колеблются в районе 43-48,3%, в селах они еще ниже (28,9-32,8%). Интересно, что 49,3% респондентов в Тбилиси упомянули негативное влияние «бирж» на взрослых – это достаточно много, но обеспокоенность все же кажется меньшей, чем в случае подростков. Высокие показатели в столице предоставляют сторонникам «урбанистической теории» весомый аргумент, но стоит учесть, что в провинции так называемые биржи в большей степени «модерируются» взрослыми, нередко родственниками «трудных подростков» – тогда как в столице, особенно в «эпоху великого межрайонного переселения», они обычно непрозрачны для оглушенных социальными катаклизмами, загруженных тысячами ежедневных проблем родителей.
Комментаторы часто сетуют на сложность коммуникации, повторяя, что взрослые не умеют говорить «на языке тик-тока», простом и понятном подросткам. Не исключено, что такое оправдание является своеобразной отдушиной – когда нечего сказать по существу, легко отговориться незнанием языка. Многих бесит отсутствие простых и универсальных рецептов: опыт показывает, что ни карательные меры, ни апелляция к высоким идеалам, ни разработка новых подходов в образовании не приведут к молниеносному и радикальному эффекту, что подтверждают сообщения из более развитых стран. Немедленный, волшебный результат невозможен в принципе, поэтому тема считается политически невыгодной. Один удар ножом в ходе «33 вооруженного ограбления» или смертельный выстрел полицейского моментально развернет общественное мнение против правительства (нынешнего, прежнего или будущего – в данном случае не имеет значения) вне зависимости от того, принимало ли оно ранее какие-то меры или пряталось от проблемы. А посему вопрос отодвигают на задний план до того дня, когда новое резонансное преступление вновь не напомнит о нем. Общество начнет возмущаться, но, как всегда, вскоре успокоится и забудет о произошедшем, как и о других проблемах, кажущихся неразрешимыми. Оно немного напоминает прохожего, который видит, как подростки совершают преступление, отворачивается, вздохнув, и быстро проходит стороной.
Никакие зловещие предпосылки не позволяют говорить, что судьба подростка предрешена. В 90-х мне довелось познакомиться с мальчиком лет 12. Его семья увязала в бедности: кто-то сел в тюрьму, кто-то уехал за границу, мать сбивалась с ног в поисках заработка, и он, по сути, был предоставлен сам себе. Бойкий и решительный, он, скорее всего, сумел бы стать ловким вором, а затем и утвердиться в криминальном сообществе. Но он не воровал. Его дом примыкал к холмам, окружающим Ботанический сад, там он отлавливал змей и продавал их (наверное, кому-то был нужен яд, кому-то кожа) за сущие гроши, но тогда и они имели значение. Иногда змеи кусали его, и он болел, лежал и рисовал сложные, странные узоры, сплетенные из десятков пресмыкающихся – они неожиданно напоминали об ацтекском Кетцалькоатле и скульптурах майя. Потом мальчик-змеелов выздоравливал и снова брался за опасную работу. Неизвестно, сделал ли он свой выбор самостоятельно или кто-то помог ему – одной беседой, даже одним словом. Но факт остается фактом: он не воровал, предпочитая подвергать свою жизнь опасности, доказывая и себе, и неприветливому миру, что шанс есть всегда. Нужно было видеть, с каким уважением смотрели на него многие взрослые – ему дарили книги, одежду, покупали нехитрые лакомства тех лет, пытались отговорить от опасных экспедиций, но он продолжал заниматься своим делом. В те же годы мальчик из очень известной, влиятельной семьи проиграл большую сумму денег («юных принцев» нередко целенаправленно втягивают в игру, но неизвестно, был ли это такой случай). Он ничего не сказал родителям, взял нож и пошел грабить сверстников. Одна из жертв заартачилась и получила несколько ударов ножом. Благодаря хирургу-чудотворцу раненый выжил, потом родня, подключив связи, как-то «отмазала» злоумышленника, но остановить падение не удалось. Улица, разборки, наркотики, грабежи, поножовщина, тюрьма, снова наркотики, мраморное надгробие, заметное издалека. Возможно, не хватило одной беседы, всего одного слова, чтобы разорвать причинно-следственную цепочку фатальных событий.
Ни правительственные программы, ни репрессии, ни причитания в соцсетях, ни глубокомысленные исследования не заменят человеческой чуткости. Но она требует внутреннего усилия, которое не является обязательным для члена общества. Никто никогда не узнает, что он отвернулся и прошел мимо, не начал трудный разговор с учеником или соседом, испугавшись резкого отпора, а чаще лишь соприкосновения с тем, что он считает грязью, частью чужой, пугающей жизни. Государство может карать всех подряд или разрабатывать гуманные планы, но применительно к отдельной судьбе оно, тем не менее, останется неповоротливым, подслеповатым монстром, не способным заглянуть во все закоулки, отследить колебания каждой души, негромко сказать что-то человечное в нужный момент. Голосуя на выборах, мы не слагаем с себя ответственность полностью. Если, конечно, вообще ощущаем ее и понимаем, что борьба с подростковой преступностью, ее превенция, требует нашего личного участия, которое ничем нельзя заменить.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум