Осенью 2022 года петербуржец Лев Рыскин вместе с супругой, дочерью и ее мужем улетели из России. Семья отправилась в Израиль, но после начавшейся там войны приняла решение на время уехать из страны. Новым пристанищем для Рыскиных стала Грузия. Именно она в далеком 1941 году приютила шестилетнего мальчика Леву, его сестренку и их маму, приехавших сюда в эвакуацию. Спустя 81 год Лев Рыскин вновь оказался на грузинской земле.
"Всех, кто остался, расстреляли"
Небольшой двухэтажный дом в районе Исани с тихим уютным двориком. Из окон второго этажа открывается вид на горы. С тех пор, как Лев Рыскин в последний раз был в Тбилиси, прошла целая жизнь. И вот, в свои 89 он снова оказался здесь. Снова из-за войны.
– Летом 1941 года я вместе с мамой и отцом отдыхал в Евпатории у бабушки с дедушкой. Там нас и застала война. Отца мы проводили в Ленинград чуть раньше, и он уехал оттуда на фронт, а мы отправились в эвакуацию, в Грузию. Уже потом мы узнали, что всех наших родственников, оставшихся в Евпатории, расстреляли на Красной горке немцы, никто не выжил. А другие мои бабушка и дедушка остались в Ленинграде и не выжили в блокаду, – рассказывает Лев Давыдович.
Что-то из пережитого тогда, за такой долгий срок, конечно, стерлось из его памяти. Но все, что происходило в те годы с семьей Рыскиных, тщательно “задокументировано”. Мама Льва Давидовича Ревекка Рыскина, когда ей было 70 лет, написала книгу воспоминаний “Моя жизнь”, в которой рассказала о войне, эвакуации и возвращении в Ленинград, в деталях описав то, что ей и детям пришлось перенести тогда.
“Тяжело перечитывать все эти воспоминания. Очень жаль, что кроме меня никто это больше читать не будет. Моей семье не интересно. Внучка невестки ничего такого не перенесла, родившись после войны. Дочь моя умерла, у сына воспоминания стираются из памяти. Наверное, сожгут мои записи после меня”, – размышляет Ревекка Рыскина на страницах своего дневника.
Но листы, исписанные ее рукой, бережно хранятся дома, в Петербурге, как семейная реликвия.
Рыскины улетели в Израиль 29 сентября 2022 года. На новом месте, в Нетании семья прожила ровно год, но после нападения на Израиль ХАМАС и начала войны в Газе Рыскины приняли решение уехать.
– До нас, конечно, еще не долетало, и сирен практически не было. Но родители вспомнили свое детство с бомбежками и эвакуацией, сильно заволновались. Мы их пожалели, решили временно уехать. Так и оказались в Грузии, – говорит Виктория, дочь Льва Рыскина.
В Тбилиси Рыскины прилетели 21 октября. Льву Давидовичу тяжело ходить, он опирается на ходунки. Тем не менее за два с половиной месяца они с женой уже успели немного изучить город, в котором оказалось очень много бежавших из России соотечественников. В первый раз, в 1941-м, Рыскины были в Тбилиси только проездом и в тот же день отправились в Кахетию.
"Теплое место на земном шаре"
После первой эвакуации из Евпатории, где Ревекку Рыскину с детьми застала война, семья почти полгода прожила в Краснодарском крае, но немцы уже приближались к Ростову, поэтому всем эвакуированным нужно было двигаться дальше. И вот, в декабре 1941 года снова сборы и невероятно долгая дорога в Грузию в еле отапливаемом буржуйкой товарном вагоне. Ревекка Рыскина так описывает эти тяжелые дни.
“Восемнадцать суток мы прожили в этом товарном вагоне. Поезд двигался медленно, с остановками и внезапными отъездами. Однажды спустилась на какой-то станции в надежде достать что-нибудь съестное, а поезд вдруг тронулся и поехал. Трудно сейчас представить, как я мчалась за поездом и где нашла силы вцепиться в последний вагон далеко за платформой. Так высоко было, что, пока забиралась на ступеньку вагона, исцарапала ноги и разбила колени. Хорошо, что меня подхватили люди и помогли забраться. В последний вагон.
Дети остались в переднем вагоне, и пока поезд не остановился, я не могла попасть в свой вагон. Когда наконец я добралась к детям, они кричали и плакали не своими голосами, и я вместе с ними”.
Из Тбилиси, куда поезд шел больше двух недель, Рыскины отправились в конечную точку своего маршрута: Грузинская ССР, Кахетия, станция Велисцихе – “теплое место на земном шаре”, спасшее семью от гибели.
Грузины, как вспоминает Ревекка Рыскина, встретили приехавших очень тепло и потеснились, насколько это возможно, чтобы разместить всех в своих домах. Но жить все равно пришлось в очень тяжелых условиях, в одной комнате с такой же семьей эвакуированных из пяти человек, у которых вообще не было средств к существованию. Из скудного аттестата на 500 рублей (деньги, отправляемые военными родственникам в годы Великой Отечественной войны. – СР) и того, что выдавали в военторге, пришлось поддерживать и новых соседей, обделяя в еде собственных детей. "По-другому было нельзя".
Приехав в Грузию, первый месяц Ревекка вместе с дочерью Элеонорой, подхватившей в пути воспаление легких, провела в больнице, выучив свои первые грузинские слова для того, чтобы покупать у местных жителей продуты, необходимые для больного ребенка. Яйца (кверцхи), кефир (мацони), сыр (квели), хлеб (пури), деньги (пули) и ткива (больна). Сын, общавшийся с грузинскими сверстниками, тоже учил новый язык и каждый раз, навещая сестру и маму в больнице, “приносил” какие-то новые слова и поговорки, одну из которых до сих пор произносит без запинки.
– Когда мы только приехали, мальчишки местные дразнили меня, просили повторить фразу “Бакали цкалши кикинебс”. Это значит “лягушка квакает в воде”, – вспоминает Лев Давидович (Эту фразу человеку, не знающему грузинский, почти невозможно произнести правильно – все “к” (ყ) в этих словах – гортанные, в русском языке такого звука нет. – СР). – В Велисцихе были два семейства, у которых мы жили. Кобиашвили и Пхачиашвили. В семье Пхачиашвили были два парнишки Бидзина и Коко, мои ровесники приблизительно. Помню, как мы с ними залезали на дерево черешни, а еще помню, как мы с Бидзиной ходили на базар. Было жарко, мы носили кувшины и предлагали людям пить. Кричали “циви цкали”. Это значит “холодная вода”. Те, кто пил, давали нам фрукты. Яблоки, инжир, еще что-то. Все это я нес домой.
О том, как Лев проводил время с грузинскими детьми, есть упоминания и в дневнике его матери.
“К конторе прибежали мальчишки и потащили меня к круглому старому бассейну с зеленой водой. Плавали там головастики и лягушки. На сей раз там плавали ребята и с ними мой сын, демонстрируя свое умение держаться на воде. Сначала он судорожно держался за крючок, вбитый в стенку бассейна, а потом при виде меня поплыл. Я пришла в ужас. Там было с головой, и зеленые водоросли покрывали воду. Я приросла к месту, не зная, как быть: отлупить? Отругать? Или уйти? Мальчишки хохотали и лопотали на своем грузинском языке: “Супта цкали” (чистая вода) и “Каргиа бичо” (хороший мальчик), “Арапери, арапери, дэда” (ничего, ничего, мама)”.
В Грузии Ревекка Рыскина вместе со своими детьми провела два года, и это время, несмотря на прекрасную природу и теплый климат, гостеприимство и отзывчивость местных жителей, было очень трудным. Чтобы выжить и хоть как-то прокормить детей, приходилось работать много и тяжело. Ревекка пишет о том, что с волнением следила за новостями об освобождении городов и с нетерпением ждала прорыва блокады Ленинграда, чтобы вернуться домой.
Вернувшись, она узнала, что родители мужа не смогли пережить блокаду. Сначала умер отец, потом мама. Квартиру, в которой жила семья, к счастью, никто не занял, но, приехав, хозяева обнаружили ее в ужасном состоянии.
Из воспоминаний Ревекки Рыскиной.
“С трепетом подошла к своему дому на Звенигородской улице, дом 24 – 4. Было холодно – декабрь месяц, – а на ногах босоножки. Поднялась по нашей черной лестнице с разрушенными ступеньками и поломанными перилами. Открыла дверь, почти не запертую, и переступила порог. Остолбенела. Описать мои чувства не могу. Трудно! Комната выглядела, как после погрома. Кругом крысиный помет. За что ни возьмись – всюду следы крысиных зубов. Потолки черные от копоти. В углу – маленькая железная печурка, труба которой вставлена в печную дверцу. Этим пользовались несчастные блокадники. Стекол не было, окна забиты фанерой. Шкаф пустой, только грязные тряпки, погрызенные крысами, – они тоже голодали”, – пишет Ревекка Рыскина.
Возвращение ленинградского мальчика
Вряд ли, покидая Грузию тогда, в 1944 году, Лев Рыскин мог предположить, при каких обстоятельствах он вновь окажется здесь. Судьба сыграла с ним злую шутку, заставив бежать от войны мальчиком и стариком. Все эти годы Лев Давыдович не только не бывал в других странах, но и вообще не выезжал дальше петербургской дачи.
Через неделю после приезда в Грузию Рыскины сели в минивэн и отправились в Кахетию, в село Велисцихе, расположенное в двух часах езды от Тбилиси.
Яркий солнечный день, поездка на автомобиле под грузинскую музыку. Услышав историю с эвакуацией, Рита, хозяйка дома, в котором остановились Рыскины, отправляется вместе с ними в село, чтобы помочь в поисках.
Въехав в Велисцихе, автомобиль останавливается на небольшой центральной площади. У магазинчика стоят несколько мужчин, но в ответ на вопросы только пожимают плечами: никакого Хачиашвили они не знают. Оказывается, Виктория Рыскина неправильно произнесла фамилию. – “Пхачиашвили”, поправляет отец.
– Конечно знаю! – тут же откликается высокий мужчина по имени Мако. – Бидзина ваш высокий такой, худой? Он семь лет назад умер. Но у него остались две дочери. Их дом внизу, мы сейчас туда поедем.
Лали и Нато, дочери Бидзины Пхачиашвили, не сразу поняли, кто и зачем к ним приехал, но, сообразив, в чем дело, усадили людей за стол и принесли два альбома с семейными фотографиями. Вглядываясь в черно-белые и цветные снимки, Лев Рыскин узнавал в них друга детства, которого ему больше не довелось увидеть в живых. Вот Бидзина в армии, в форме старшего сержанта, один и вместе с сослуживцами. Вот дома, в кругу семьи. Протягивая очередное фото, Нато Пхачиашвили показывает изображенную на нем женщину и что-то эмоционально объясняет по-грузински. “Элико”, – произносит Рыскин, узнав хозяйку дома и маму Бидзины. Слыша имя бабушки, Нато улыбается и кивает.
Воспоминания плавно перетекают в застолье, длящееся до позднего вечера – с разговорами, тостами и песнями, написанными Львом Давыдовичем. Петь он любил с детства. Об этом Ревекка Рыскина тоже пишет на страницах своей книги, относящихся к грузинскому периоду.
“По вечерам, когда делать было нечего из-за плохого освещения (ночник светил плохо и надо было экономить керосин), Лева пел песни, русские и грузинские, а мы с Элочкой слушали и подпевали. Слух у сына в детстве был отличный, что слышал, тут же сразу запоминал накрепко. Если бы не война, его судьба сложилась бы, наверное, по-другому, а так, что ни год – новая школа с самодеятельными учителями из эвакуированных. В Грузии русских школ не было. После войны в музыкальную школу не попал, да и время было упущено. Очень часто слышу упрек, но что можно было сделать в то грозное голодное время”.
Из Велисцихе Рыскины вернулись в Тбилиси уже поздним вечером.
Сочинение песен на стихи известных поэтов так и осталось хобби.
– Я писать песни начал еще в армии и продолжил уже после того, как демобилизовался и пошел работать, – говорит Лев Давыдович. – Пели их на работе, в компаниях. Один раз, уже в зрелом возрасте была возможность попасть в музыкальную школу для взрослых. Но я хотел на класс гитары, а руки уже не работали. Дальше учился сам играть на семиструнной гитаре…
"Мы надеялись на перестройку"
Часть семьи Эпштейн (девичья фамилия Ревекки Рыскиной) уехала из России в Израиль еще в первые годы после революции. В одной из глав своей книги, рассказывающей о жизни в Евпатории в конце 1910-х годов, Ревекка вспоминает день, когда папин брат, дядя Гриша, неожиданно для нее и непонятно почему, вдруг всей семьей перебрался к тете Соне, а все их вещи были запакованы в чемоданы. Через несколько дней чемоданы погрузили и отвезли на пристать. Это последний раз, когда она видела дядю и его семью.
“Грустные заплаканные лица, куча оставленных ненужных вещей, открытки, валявшиеся на полу… Все это напоминало о разлуке и огорчало нас: знали, что больше не увидимся, больше не соберемся за одним столом в пасхальный праздник, где проводился первый Сейдер со всеми еврейскими обрядами. После их отъезда все это ушло в прошлое, и теперь я очень плохо помню все подробности и что к чему”.
Рыскины уезжать из России не планировали даже после распада СССР, когда сделать это можно было уже свободно. Все были воодушевлены приходом Горбачева и начавшейся перестройкой.
– И мы, и родители радовались происходящим переменам. Тому, что в “Новом мире” печаталось, что можно было Мандельштама купить, – вспоминает Виктория Рыскина. – Ну да, были карточки. Белье по талонам, полотенца, крупы. Но как-то все эти бытовые моменты для нас “cъедались” за счет появившихся свобод, книг.
28 января 2024 года Льву Рыскину исполнилось 90 лет. Свой юбилей он отпраздновал в Грузии и признается, что эта страна и живущие в ней люди давно стали для него как родные. Две войны, Вторую мировую и сегодняшнюю, развязанную против Украины, Лев Давыдович не сравнивает, но как никто сочувствует ее жертвам.
– Это несравнимые вещи. Другая война. Но я хорошо понимаю тех, кто вынужден бежать из своих домов из-за ужасов войны, чьих-то политических игр. Это судьба всех беженцев, когда приходится оставлять все, что было, дом, друзей, работу, мирную жизнь… Чтобы просто не тревожиться за себя, за детей, не прятаться от ракет. И здесь, и в Израиле много людей из Украины. В Грузии я встречаю беженцев из Абхазии. Вот наша хозяйка Рита, которая помогала мне искать семью Пхачиашвили, в 16 лет вынуждена была бежать из Сухуми. Когда мы рассказали ей свою историю, она плакала, и говорила, что те, кто бежал от войн, всегда поймут друг друга. Могу сказать одно – все чаще вспоминаю маму, которая говорила: “Не говори, что плохо, проси Бога, чтоб хуже не было” и прибавляла: “Только бы не было войны...”
Младшая сестра Льва Давыдовича Рыскина Элеонора умерла в 1952 году в возрасте 15 лет от приобретенного порока сердца. В 1983 году умер его отец – Давид Захарович Рыскин. Его похоронили в одной могиле с дочерью. В 2003 году ушла из жизни Ревекка Самуиловна Рыскина.
