Вопрос «Почему мы не можем объединиться?» был задан в Грузии тысячи раз. Ответить на него пытались многие, накручивая на слово «единство» десятки смыслов, хотя, наверное, им стоило начать с малозаметного местоимения «мы».
Изучая корни проблемы, можно обратить внимание на одно из донесений наместника кавказского М. С. Воронцова, датированное 1846 годом. «Везде, где народ находится на низкой ступени гражданственности, правительству несравненно труднее действовать на целые массы, нежели на одно сословие, более просвещенное и, следовательно, имеющее больше влияния. Здесь же (на Кавказе) по политическому положению края затруднение еще ощутительнее, и поэтому надлежит не только не "посягать" на права высшего сословия, но и всеми мерами стараться об ограждении и укреплении оных, ибо только одно аристократическое начало может побороть то направление демократическое, которое развилось и так глубоко пустило корни свои (в крае) и против которого, к сожалению, до сих пор, кроме оружия (!) никакого оплота противопоставлено не было», – писал наместник (цитата по О. Семин «Великая годовщина. Аграрный вопрос и крестьянская (крепостная) реформа на Кавказе»; Киев, 1911) Сложно сказать, была ли у царской России жизнеспособная альтернативная стратегия: говорить на языке демократии она не научилась и десятилетия спустя, а коренное социальное переустройство присоединенных земель потребовало бы огромных издержек, поэтому обычная для колониальной практики опора на местные элиты кажется едва ли единственно возможной. Заслуга Воронцова перед империей, по мнению многих авторов, состоит в том, что он сумел придать этой политике некое обманчивое, пьянящее грузинскую аристократию очарование. Описывая эпоху, они зачастую уделяют внимание символам и жестам, обходя стороной конкретные социально-экономические последствия, к которым привела намеченная наместником линия. Это неудивительно – национальная историческая парадигма берет за основу противостояние между колонизаторами и поднимающейся на освободительную борьбу нацией, и все противоречия внутри последней затушевываются, отодвигаются на задний план, притом что они объективно существовали и во многом определяли развитие событий. «Линия Воронцова» в ее развитии вела к углублению внутригрузинского раскола по той же колее, которая сделала обострявшийся с начала XVIII века и неразрешимый в рамках старой системы конфликт между «Россией дворянской» и «Россией мужицкой» – главной причиной гибели империи и миллионов ее подданных.
Наместник И. И. Воронцов-Дашков писал во «Всеподданейшей записке по управлению Кавказским краем» (СПБ, 1907): «До 1900 года главная забота правительства по отношению к Кавказу сосредоточилась почти исключительно на поддержке привилегированных сословий и, преимущественно, грузинского дворянства, оказавшего нам, правда, много услуг при покорении Кавказа. Отмена крепостного права в пределах Закавказья, а особенно в Грузии, была проведена на условиях, особенно льготных для помещиков и невыгодных для крестьян, причем правительство, в отступление от принятого в коренной России принципа, за прекращение личной зависимости уплатило от 25 до 50 рублей за душу бывших помещичьих крестьян дворянству Тифлисской и Кутаисской губерний, что составило сумму в 7 000 000 рублей и увеличило земельные повинности крестьян в пользу помещиков выше существовавшей в крепостное время нормы. Кроме того… высшие сословия за свои земли до 1901 года не несли казенных и земских повинностей. Все эти общие льготы, равно как и льготы отдельным лицам за их заслуги, выражавшиеся в пожаловании земель, в том числе нефтеносных, выдаче аренд, уплате разных долгов и т. п., не дали однако осязательных результатов в смысле подъема производительности в крае. Местные помещики не внесли улучшений в приемы обработки земель, не создали образцовых хозяйств…» Перечисляя навалившиеся на крестьян сборы и повинности, Воронцов-Дашков отмечал: «При таких условиях для кавказского крестьянства создалась полная невозможность внесения каких-либо улучшений в культуру земли, требующих затрат».
В пореформенной Грузии 77-78% пригодных в сельскохозяйственном отношении земель находилось в руках дворянства, и этот показатель казался вопиюще высоким на фоне других владений империи. Особенно тяжелое положение сложилось в Кутаисской губернии, где на одного представителя крестьянского сословия приходилось меньше десятины земли (дореволюционная статистика по данному вопросу собрана, например, в книге И. Качарава «Первая народная революция в Грузии» Тб, 1975). В целом, летопись экономической жизни Западной Грузии является хроникой беспрерывной катастрофы, начиная с позднефеодальной эпохи, когда Османская империя установила полный контроль над ее торговлей и использовала это в своих интересах. Однако на рубеже XIX-XX веков местные жители получали больше информации извне и понимали, что можно обустроить жизнь как-то иначе. Неудивительно, что агитация левых партий и земельная реформа меньшевиков обрели там самую горячую поддержку.
Подпитывая аристократию за счет беднейших слоев населения с помощью порочной системы привилегий, которая не имела ничего общего со свободной конкуренцией, монархия Романовых не добилась полного совпадения интересов. Русификация управленческого аппарата, набравшая обороты при Александре III, вызвала недовольство высших слоев грузинского общества. Бывший премьер-министр Сергей Витте писал: «Спустя несколько десятков лет после завоевания Кавказа, когда эти туземцы в известной степени уже прославили нашу армию, нашу доблесть, – сказать, что в военной и государственной службе туземцы нам более не нужны – по меньшей мере, крайне близоруко, если не употребить более жесткое слово». К тому же грузинские дворяне (не только худородные, обедневшие, но и другие) не оставались в стороне от веяний времени: многих из них раздражали попытки вытеснения грузинского языка из общественной жизни, они, как правило, поддерживали и стремление духовенства к восстановлению автокефалии ГПЦ, и укрепление национального самосознания. Его неотъемлемой частью была просветительская деятельность, в авангарде которой можно обнаружить и высших аристократов – она стала самым действенным инструментом преодоления феодального партикуляризма. Но не следует забывать, что в одно время с этими замечательными людьми жили и другие, считавшие зверскую эксплуатацию обездоленных, безграмотных масс совершенно естественной, санкционированной свыше – их влияние на формирование укорененных в коллективном сознании стереотипов было не столь заметным, но не менее важным.
Монархия разделяла, используя привилегии, но национализм уже овладевал умами, а развитие капиталистических отношений постепенно сводило на нет значение «царских даров» – к XX веку они превратились скорее в обузу, чем в преимущество, особенно при отсутствии навыков эффективного хозяйствования. Наконец, революция смела Романовых; многие представители знатных родов, которые уже не пользовались никакими привилегиями, были уничтожены в ходе большевистских репрессий, однако вскоре на верхушке грузинской социальной пирамиды закрепилась новая группа, и ее возвышение также не имело ничего общего со свободной конкуренцией.
О том, что нужно противопоставить «направлению демократическому, которое развилось и так глубоко пустило корни свои», пришлось задуматься и советским наместникам. В книге бывшего чекиста Евгения Думбадзе есть характерное воспоминание о том, как летом 1921 года его принимал на работу начальник секретно-оперативного управления ЧК Грузии: «Я очень рад вашему назначению ко мне… у вас хорошие партийные отзывы, я уверен, что вы будете нам очень полезны, особенно ввиду того, что вы грузин… Ведь у нас, знаете, несмотря на то, что мы находимся в Грузии, имеется всего около трех процентов грузин, остальные все разных национальностей». Такой расклад едва ли позволял Советам использовать какой-то иной аргумент «кроме оружия», а он был связан с большими издержками, и единственной альтернативой виделась опора на «передовой отряд» обласканных и привилегированных местных кадров («туземными» их уже не называли). Архаичную констатацию сословного превосходства сменила риторика модернизации. Ключевая идея, согласно которой передовым умам следовало тащить в светлое будущее темные массы, не была привнесена на большевистских штыках – в той или иной форме она существовала и в конце XIX века, и уже тогда, да и в период Первой республики часть интеллигентов с удовольствием принимала от зарубежных гостей сомнительные комплименты вроде «Вы цивилизовали этот уголок Азии». Феодальные стереотипы не исчезли безвозвратно, а, словно в осколках разбитого зеркала, отразились в стремлении к признанному окружающими и зафиксированному системой привилегий интеллектуальному, культурному, экономическому превосходству. Таким образом, «сливки общества» продолжали противопоставлять себя остальному населению, и в финале советского периода это аукнулось отчетливой неприязнью низших страт к «красным директорам», «красной интеллигенции», которая не оставалась в долгу и за глаза называла движение, охватившее массы, «революцией квартирантов». Однако, как и в период распада империи, идея национального освобождения купировала социальные противоречия – о них будто бы стеснялись говорить. Мотором политической и общественной жизни по сей день является борьба за недоступные «другим» привилегии, которые в худших традициях самодержавия даруют высшие руководители; сфера может быть любой – от приватизации до проведения масштабных культурных мероприятий.
Все это не всегда осознается и проговаривается в условиях демонстративного эгалитаризма, преувеличенного преклонения перед «глубинным» народным духом, необходимого для инструментализации национальных чувств. К тому же представитель презираемых слоев, подобно грузинскому крестьянину феодальной эпохи, реагируя на прилюдное унижение, вполне может вспороть элитарию живот. Но там, где позволяют обстоятельства, «в своем кругу» всегда раздается узнаваемое шипение: «Быдло! Темные люди! Азия-с… Дикари-с…», причем в отличие от эпохи модернизационной горячки никто не рвется просвещать их, возможно, потому, что «темные» превратились в «конституирующих Других» для самопровозглашенных «светлых», а ощущение превосходства стало социальным психостимулятором.
После того, как 29 октября одурманенная антисемитскими лозунгами толпа ворвалась в аэропорт Махачкалы, десятки, а то и сотни комментаторов в российских СМИ и соцсетях изыскивали множество политологических, социологических, антропологических аргументов для того, чтобы помочь читателям дистанцироваться от событий и ощутить, что «Погром – это другие». Путь к данному тезису обычно лежал через «Дагестан – это другие», но были и обходные пути; такие рассуждения пользовались большим спросом. Интересно, что известный российский политолог Сергей Маркедонов в интервью «Фонтанке» выступил против характерной формы постановки вопроса «А как надо было работать России с Кавказом?» и сказал, что «Северный Кавказ – это часть России. И было бы неверно противопоставлять эти два понятия друг другу. Нет отдельных дагестанских или кавказских проблем, все они влияют на общее положение внутри страны». Однако большинство россиян, скорее всего, отринет трезвые мысли о сопричастности к произошедшему, и предпосылки для этого есть. Подобно увядающей монархии Романовых и позднему СССР, современная РФ соскальзывает от универсалистских имперских принципов к опоре на доминирующий этнос и ключевые социальные группы (жители столиц из высших и средних слоев, силовики и т. д.), консолидируя их за счет противопоставления «другим» и оправдания господства над ними – оно, судя по историческому опыту, вскоре покажется невыносимо утомительным и затратным. Война и многогранный кризис подстегивают этот процесс, который в разных частях континента уже неоднократно приводил и к краху государственности, и к обрушению ее «имперской надстройки». Лихорадочный спрос на заклинания вроде «Дагестан – это другие» – узнаваемый симптом, позволяющий утверждать, что российская держава продолжает соскальзывать вниз.
Реакция в Грузии была не менее интересной. Большинство осудило погромщиков и политику Кремля, сделавшую их выступление возможным, а то и неизбежным. Но некоторые пошли дальше и с удовольствием потешались над «этими дикарями», «этой дикой страной», где то погром, то мятеж наемников, конструируя из худших ориенталистских стереотипов все новые и новые шутки. Нынешнее состояние государства российского, безусловно, дает им такую возможность, но стоит задуматься, далеко ли Грузия отошла от него.
Многие из ее граждан точно так же отстраняются от своих проблем. Когда по Тбилиси носится разгоряченная толпа в поисках гей-парада, они сразу же фиксируют, что это – другие: темные, дикие, одурманенные, ни разу не европейские и высокомерно поплевывают на них. Когда в провинции девушек принуждают к замужеству (иногда несовершеннолетних, с похищением или без него), часть пользователей соцсетей считает своим долгом напомнить, что это… как бы… все же… обычно делают представители другого этноса – другие, совсем не европейские. Когда бывший муж среди бела дня забил женщину прикладом, отдельные комментаторы в слезливых монологах проклинали дикость среды, вскормившей его и того бандита, который, выехав на «гастроли» в Италию, пытал пожилых людей и младенца (!), чтобы заполучить деньги, но и через их тексты красной нитью проходила узнаваемая мысль: «Это – не мы. Дикость – это другие. Азия, Россия, ксенофобия, мизантропия (нужное вписать) – это другие». Для решения вопиющих проблем обычно предлагается послать как можно больше полицейских, по сути, приставить надзирателя к каждому «дикарю» («никакого оплота кроме оружия, Ваше Сиятельство!»). В отличие от 90-х и первой половины «нулевых», сегодня практически не ведутся дискуссии о том, как следует изменить плачевное положение с помощью реформ, социальных и просветительских программ, как правило, нет и речи о личном вкладе или долге, притом мы все чаще встречаем подростков, которые, по сути, не умеют читать.
Присмотревшись, можно обнаружить, что часть общества нуждается в «дикаре» – внутреннем или внешнем, – дабы ощущать свое превосходство, оправдывать претензию на господство, и вовсе не хочет, чтобы этот образ развеялся. Но оскорбляя и высмеивая кого бы то ни было с безопасного расстояния, его нельзя изменить, успокоить или убедить отбросить пресловутую табуретку. И это делает эксцессы неизбежными даже при самом благоприятном развитии событий; еще в 1817-м Шелли писал: «Французская революция может быть рассматриваема как одно из тех проявлений общего состояния чувств среди цивилизованного человечества, которые создаются недостатком соответствия между знанием, существующим в обществе, и улучшением или постепенным уничтожением политических учреждений… Если бы Революция была преуспеянием во всех отношениях, злоупотребления власти и суеверие наполовину утратили бы свои права на нашу ненависть, как цепи, которые узник мог разъять, едва шевельнув своими пальцами, и которые не въедаются в душу ядовитою ржавчиной… Может ли тот, кого вчера топтали как раба, внезапно сделаться свободомыслящим, сдержанным и независимым?»
Когда Грузию, подобно другим постсоветским странам, называют полуевропейской, многие обижаются, но важно понимать, что подлинный европеизм является инклюзивным, в то время как постсоветский (а до него советский и имперский) «полуевропеизм» – тщательно замаскированное обоснование претензии на власть, особенно в тех случаях, когда жизненная и творческая энергия доминирующей группы уже иссякает (как это произошло с аристократией старой империи и позднесоветской номенклатурой). Грузинское государство движется к европейской интеграции не в лице «передового отряда», а «целиком» – не только с добрыми, просвещенными людьми, но и с погромщиками, противниками демократии, похитителями невест, коррумпированными политиками, подростками, которые умеют воровать, а читать не умеют. Этот караван, как в старой пословице, идет со скоростью самых медленных верблюдов, и чтобы ускорить темпы продвижения, необходимо их исцелить (нет, убивать нельзя, и плеть едва ли поможет).
После махачкалинских беспорядков в соцсетях пару раз промелькнул портрет Н. З. Чавчавадзе, который, как верный слуга императора, свыше двадцати лет начальствовал в Дагестане. Подразумевалось, что князь с недоумением вглядывается в то, что творят «сменщики». Иногда в похожих случаях выкладывают известный снимок будто бы озадаченных Сталина и Берия. Эти шутки двусмысленны и, если вдуматься, весьма дурны, но они позволяют вспомнить о важном нюансе. Очень легко осознать себя частичкой угнетенного народа, который поднялся на освободительную борьбу. И очень трудно признать, что представители этого же народа были видными имперскими администраторами, покорителями кавказских и иных земель, колонизаторами, советскими комиссарами и палачами, а их близкие, не достигшие карьерных высот, изящно паразитировали, выцарапывая привилегии. Если бы они бесследно исчезли в историческом водовороте, то страницу, вздохнув, можно было бы перевернуть – в конце концов, что-то похожее происходило и в других захваченных странах. Но их миропонимание передалось потомкам и подражателям, потеснило идеи национально-демократического свойства и определило отношение к проблеме власти в современной Грузии, которое не может обеспечить объединение нации во имя каких бы то ни было целей.
Небольшое отступление. Многие умиляются, натыкаясь на фразу из «Статистического описания Закавказского края» (О. Евецкий, 1835): «Грузинки высшего сословия занимаются словесностью охотнее, нежели мужчины, и вообще можно сказать образованнее их». Автор разослал ее нескольким приятелям, любителям психологических опытов, и попросил ответить в двух словах, что они представили, о чем подумали, прочитав ее. На него обрушился водопад прекрасных образов – там были и тонкие пальцы на пожелтевших страницах, и улыбки, адресованные ленивым, но все же по-своему привлекательным мужьям, рассказчики будто бы находились внутри воображаемой картинки, входили в нее, примеряли роли и костюмы. О грузинках низшего сословия, лишенных таких возможностей, зверски эксплуатируемых, едва живых, как и о проблеме неграмотности в Грузии той эпохи, предсказуемо не вспомнил никто; наверное, «и это – другие». Интересно, есть ли в стране хоть кто-нибудь, кто не мыслит себя представителем высшего сословия в той или иной системе координат, ведь даже лидеры криминального сообщества, по крайней мере до недавнего времени, стремились выглядеть безупречными аристократами (духа, воли и т. д.) и, как правило, были бесконечно далеки от монолога, который произнес Тони Монтана в фильме «Лицо со шрамом» (1983): «Вам слабо быть самими собой. Вам нужны такие как я. Чтобы было в кого тыкать пальцем и говорить: "Вот этот вот - негодяй". Ну... И кем вы себя чувствуете? Хорошенькими? Вы не хорошенькие. Вы просто умеете затаиваться... умеете врать. А я – у меня все просто. Я говорю только правду. Даже когда вру». Их оскорбило бы такое сравнение, поскольку герой Аль Пачино – наркоторговец, к тому же они обычно воспринимали свою роль и место в обществе совершенно иначе. К слову, он стал единственным зарубежным киноперсонажем, породившим в Тбилиси не очень распространенное, но все же устойчивое выражение «С ним случился Тони Монтана» (т. е. он зарвался, ошалев от открывшихся возможностей). Со временем оно, конечно, исчезнет, «но не сейчас… не сейчас…»
Люди везде и всегда пытались пробиться к социальному лифту, и в этом нет ничего необычного – в небогатых странах схватки у его дверей проходят с большим ожесточением. Проблема не в них, а в бесконечном воспроизведении феодальных паттернов, клановости, постоянной апелляции к коллективной памяти, высокому статусу, заслугам и связям предков именно в тех формах, которые Хальбвакс описывал применительно к старому дворянству, стремлении к эксклюзивным, «даруемым» привилегиям, в каком-то совершенно оголтелом партикуляризме, готовности жить за счет обмана и беспощадной эксплуатации соотечественников. Далеко ли сопутствующее миропонимание отстоит от практики «кормлений» средневековой Руси или раздачи синекур при Романовых? Не исключено, что многие представители господствовавших в Грузии групп в свое время отвернулись от России не потому, что прониклись национальными или демократическими идеями, но из-за оскорбительных попыток Петербурга/Москвы принудительно уменьшить их долю в «ЗАО Империя», проистекавших из вынужденных уступок великорусскому шовинизму на фоне идеологического коллапса и экономического кризиса. У такого проницательного управленца, как М. С. Воронцов, не было бы ни единого шанса изменить что-либо в поздних РИ и СССР с их тяжелейшими системными проблемами, и, разумеется, он ничего не добился бы в нынешней РФ с ее бандитами, коррупционерами и саморазрушительной политикой. Но он оставил универсальный рецепт тем, кто в будущем вновь попытается приковать Грузию к России: выделить влиятельную группу, противопоставив ее другим, льстить ее лидерам, награждать их различными бонусами, раздавать эполеты, и все остальное они сделают сами – прежде всего, задушат демократическое начало, а значит, и возможность успешного осуществления национального проекта.
3 ноября президент РФ Владимир Путин встретился с членами Общественной палаты, и к нему обратился музыкант, который дал свыше ста концертов для российских солдат в оккупированных ими областях Украины – он играл там на скрипке и высвистывал различные мелодии (это не шутка, в официальной стенограмме так и написано: «Я владею еще художественным свистом. Очень нравится»). В его монологе, немыслимом в другой стране, были следующие слова: «Мы приезжаем, смотрим в глаза, говорим: мы с тобой одной крови, ты и я. Творческая интеллигенция – прости господи, это слово уже дискредитировано, – на самом деле творческое сословие, оно точно так же должно находиться рядом со своим народом, как и любое другое сословие, и мы таким образом стараемся это доказывать». Возможно, в рассмотренной реплике гораздо больше разделяющего, чем объединяющего; вместе с тем представитель известной музыкальной династии будто бы предложил главе государства высочайше подтвердить, легитимизировать его принадлежность к «сословию», традиционно претендующему на особые привилегии, и достаточно ловко подключился к мечтам о формировании «новой аристократии», которые в последние годы бурно циркулируют в умах российских коррупционеров, бандитов и обслуживающих их лицедеев. Интересно, принялся бы он свистеть или нет на том заседании, если бы Путин пожелал этого? Многие грузинские комментаторы, ознакомившись с цитатой, вероятно, вновь лениво протянут: «Ну, чего же вы хотите… дикая страна…» и почти наверняка не попытаются понять, далеко ли мы ушли от подобного образа мыслей.
Конечно, когда-нибудь это закончится, «но не сейчас… не сейчас…»
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум