Нельзя сменить власть, оставаясь в зоне комфорта. Малодушные болтуны, которые поминают революцию всуе, укрепляют позиции правящей группировки. Эксперты говорят о десятках многофакторных причин, не позволяющих ее противникам победить, но забывают о базовых элементах. Одним из них является личная храбрость.
Работающие с материалами 80-90-х годов исследователи несколько раз пытались объяснить, почему представители богатых и авторитетных семейств – прежде всего, молодые люди – нередко участвовали в вооруженной борьбе (локальных войнах, всевозможных разборках и т. д.) лично, хотя положение позволяло им укрыться за плотной стеной родственников, клиентов и наемников. Обычно это связывали с влиянием модных идей, друзей, криминальной романтики, уличной среды, которая требовала вести себя храбро, что в целом верно и позволяет копнуть глубже. Гегель утверждал, что господство достается тем, кто готов рискнуть жизнью ради признания высокого статуса, а уклонившиеся от смертельно опасного испытания вынуждены им подчиняться. В 90-х годах, помимо всего прочего, безусловно, было что-то от мрачного обряда инициации – обагрив руки и оружие кровью соотечественников, старая элита подтвердила свое право на власть, уходившее корнями в 20-30-е годы, когда Советы перемалывали прежнюю жизнь грузинской столицы при помощи орды малограмотных коммунистов и комсомольцев. Прадедушка с маузером, как скелет в шкафу патрицианского семейства, – тема для отдельной монографии, и лет сто спустя к нему добавится скелет прадедушки с автоматом Калашникова (у некоторых скелетов будет знаковый в тот период пистолет Стечкина).
Опасный выбор делали не только схватившиеся за оружие – четко обозначенная поддержка одной из сторон в гражданской войне в случае неудачи гарантировала как минимум неприятности и фактическую изоляцию на общественно-политической обочине, что подтверждают судьбы активных сторонников Гамсахурдия. Социальный аспект следует упомянуть и здесь: в перечень причин падения СССР, помимо технологических и экономических трудностей, иногда вносят «перепроизводство интеллигенции». Не все ее представители рвались к свободе, правам и т. д., многих не удовлетворяли скучная работа в каком-нибудь институте или музее, не очень высокая зарплата, сомнительные шансы карьерного роста, скромные жилищные условия. Они поддерживали радикальные перемены, даже если не тянулись к высшим ценностям, их медленно затухавшую в течение десятилетий энергию политики использовали неоднократно. В Грузии положение усугублялось характерным «перекосом» – гуманитарная интеллигенция доминировала над технической. Примерно с 60-х годов те, кто умел красиво излагать свои (но чаще чужие) пропитанные метафизическим бредом мысли, стали более амбициозными и влиятельными, чем «технари», а немногочисленная, но могущественная (чуть ли не как жречество в древнем мире) прослойка «элитарной интеллигенции» усердно спихивала вниз рвущихся на вершину. Национально-освободительное движение и хаос, последовавший за развалом СССР, дали возможность рискнуть и им. Шанс сорвать банк получили и маргинальные элементы, откровенные бандиты, которых политические союзники чуть позже, ужаснувшись, бросились душить. В те годы почти все могли сделать смертельно опасную ставку – ее суть Георг Вильгельм Фридрих Гегель описал куда более подробно, чем Джаба Иоселиани, но вторая интерпретация была популярнее.
Ни ложь, ни подлость, ни преступления не отменяют личной храбрости людей, день за днем ставивших на кон свои жизни, хоть она и не может служить им оправданием. Многие погибли или разрушили все вокруг себя, некоторые прорвались к намеченным целям, но не обрели ни радости, ни покоя. А рядом с ними жили граждане, отказавшиеся от опасных ставок: одни из них руководствовались христианскими, гуманистическими принципами, но другие попросту струсили, когда к социальному лифту ринулись автоматчики и прятавшиеся за их спинами хитроумные манипуляторы. Робким тоже хотелось присоединиться, и они пытались, но слишком осторожно – большинство из них просто отшвырнули в сторону.
После избрания Шеварднадзе президентом и принятия новой Конституции (1995), стабилизации политического пространства и, наконец, «Революции роз» они получили второй шанс. Опора на проигравших в предыдущем историческом раунде не является чем-то необычным – тот же Шеварднадзе, еще до того, как стал первым секретарем ЦК КП ГССР, постоянно использовал энергию и амбиции потомков репрессированных в 30-х коммунистов, «лишенных наследства» (как в «Айвенго») и доказывавших свою живучесть не только в комсомольской или академической среде, но и на улице. «Нацдвижение» поддерживали многие «звиадисты», которые, несмотря на свои заблуждения и военно-политические поражения, храбро вели себя перед лицом непосредственной угрозы – они (тщетно) мечтали о наказании тех, кто сверг Гамсахурдия. Но рядом с ними начали концентрироваться люди, проигравшие конкурентную борьбу 70-90-х годов не только из-за полной некомпетентности, но и из-за банальной трусости. Возможно, ключевая ошибка Михаила Саакашвили заключалась в том, что он предъявлял слишком низкие требования к потенциальным союзникам.
Интересно, что в первые годы после «Революции роз» (что отразилось в оппозиционной прессе тех лет) их противники описывали эту группу, используя не политические или социологические, а, прежде всего, психологические маркеры, которые, по их мнению, указывали на какие-то личные, затаенные обиды и комплексы. Среди них выделяли: а) лютую беспримесную ненависть к сливкам общества, «красной интеллигенции», высшему духовенству; б) ненависть к вооруженным формированиям начала 90-х, распространяемую на всех их членов; в) ненависть к «уличным институциям», сопутствующим формам и традициям общения, огульно называемым питательной средой криминального мира; г) стремление использовать весь репрессивный арсенал там, где достаточно отдельных инструментов; д) угрозы, основанные на привлечении внешних сил (полиция вас накажет, Белый дом вам покажет и т. д., как в старой шутке «Кто против нас с Васей?!»).
Тем временем официальная пропаганда усердно конструировала героический миф революции, в центре которого находился Михаил Саакашвили, размахивающий розой, пьющий чай из стакана Эдуарда Шеварднадзе, ведущий своих соратников навстречу страшной опасности. Противники «Нацдвижения» высмеивали его, называли революцию «договорной», указывая на то, что старый режим по большому счету не сопротивлялся, что Шеварднадзе намеренно оттягивал начало заседания парламента, поскольку демонстранты запаздывали, что двери в административные здания им открывали руководители силовых ведомств и т. д. Героический миф сразу же поставили под сомнение, насмешки впивались в него, как шипы роз, что было несправедливо по отношению к рядовым участникам событий ноября 2003-го, которые не анализировали странные факты, но шли вперед, полагая, что сильно рискуют. Чуть позже у просочившихся на авансцену групп, стремившихся к политическому и социальному самоутверждению, появилась тяга к милитаристской эстетике и едва ли необходимым подлинно смелым людям брутальным акциям типа российских «маски-шоу». А их противники, которые в 2004-06 годах еще не могли мобилизовать широкие массы, целенаправленно эксплуатировали идеи превосходства вроде «один наш стоит десяти ихних» и ожидаемо находили опору в центральных кварталах столицы, помешанных на элитаризме и разветвленных поведенческих кодексах («Нацдвижение» до сих пор недобирает там 5-10% по сравнению с другими районами).
Потом была война 2008 года. В символическом и смысловом плане она могла стать своеобразной инициацией для новой элиты (и в конечном счете – увенчать ее формирование), но та потерпела сокрушительную неудачу. Многие высшие чиновники потеряли голову. Оппоненты «Нацдвижения» обычно указывали на три примера. Они часто рассказывали, что губернатор Шида Картли Ладо Вардзелашвили бросил мирное население и исчез из Гори – его искали и грузины, и русские, причем офицер 76-й десантно-штурмовой дивизии позже утверждал в СМИ, что его командир написал на стене кабинета Вардзелашвили: «Губернатор, вернись к своему народу, трус!» Губернатора Самегрело-Земо Сванети Зазу Горозия неоднократно называли «личным шофером русского генерала» – он пытался отвечать, опровергать, но этот образ раз за разом всплывал на поверхность информационного поля. А в центре внимания находился Михаил Саакашвили, который, несмотря на то, что рядом присутствовал министр иностранных дел Франции Бернар Кушнер, бросился куда-то и бежал, пока охрана не догнала его и не повалила на землю. Позже его сторонники написали сотни страниц о том, что тогда, в Гори, он хотел укрыться от самолета (никто так и не установил - воображаемого или реального) и вел себя правильно, и охранник, кричавший «Не бойся!», тоже вел себя правильно, но это уже не имело никакого значения. Для противников он навсегда стал «ползающим», а также «жующим галстук», «позором нации» и т. д. – эти слова звучали как пощечины и меняли взгляды колеблющихся нейтралов. Его постоянно называли трусливым зайцем и в 2009-м, в ходе антиправительственной демонстрации принесли кролика к его дворцу. В тот период корреспондент Independent удивился, увидев на запястье Саакашвили голубые пластиковые часы Swatch Swiss Bunnysutra с совокупляющимися кроликами. Тот подразумевал, что таким образом отвечает оппозиции, но одна из его реплик в интервью, явно рассчитанная на западного читателя, «Не знаю, почему плохо быть кроликом», вызвала в Тбилиси взрыв презрительного хохота.
Душевные раны, полученные в тот период его сторонниками, дают о себе знать по сей день – они продолжают доказывать, что Саакашвили очень смел и указывают, например, на пересечение госграниц Украины (2017) и Грузии (2021), а оппоненты отвечают им, что он в обоих случаях полагался на некие весомые гарантии, но во втором – его обманули. Утратившая остроту, да и смысл дискуссия ведется много лет с переменным успехом – в данный момент «националы» скорее проигрывают, поскольку описывают своего лидера не как несгибаемого борца за решеткой (Мандела и др.), но как обессиленную жертву (серьезные психологические проблемы, плохо передвигается, выглядит, питается); вероятно, так выгоднее в рамках адвокатской тактики, но для «героического аспекта» имиджа – это смертельно.
Встречаются и другие попытки обойти воспоминания 2008-го, когда выражение «бежать к Красному мосту» превратилось в сверхустойчивый мем (тогда подразумевали высших чиновников и членов их семей, мчащихся к азербайджанской границе, позже его стали применять для описания малодушия перед лицом вторжения, реального – 2008 года, или гипотетического). За участившимися рассуждениями о том, что, если русские нападут, нынешние власти трусливо сдадут страну, возможно, стоят не только заслуживающие внимания прогнозы, но и стремление вытеснить с помощью воображаемого реальное. А именно – стыд за собственное поведение и панику в 2008-м, что вполне объяснимо в рамках старых фрейдистских, как, впрочем, и юнгианских подходов. Увязающие в подобных мыслях бывшие грузинские чиновники и их единомышленники видят, как ведут себя украинские руководители, бóльшая часть которых не сражается с оружием в руках, а просто (хотя это очень непросто) сохраняет выдержку и работает. Но они не могут повернуть время вспять, чтобы попасть в 2008-й и все исправить.
С практической, политтехнологической точки зрения, во всем этом нет особого смысла, так как кампания «Миша – трус!» уже сыграла свою роль и заставила многих отвернуться от фигуранта с презрением. В ее рамках между избавлением от Саакашвили и избавлением от стыда поставили знак равенства – остальное было делом техники. Сформированные тогда стереотипы являются не самой заметной, но одной из ключевых причин, по которой значительная часть общества отвергает его (негативное отношение 60% респондентов в мартовском опросе IRI) и «разминировать» их вряд ли удастся, поскольку для этого недостаточно просто отрицать или утверждать противоположное.
Интересно, что похожую кампанию «Звиад – трус!» раскручивали незадолго до свержения Гамсахурдия, но она не раскрылась в полной мере – автор, к примеру, помнит, как на одном из литературных вечеров целенаправленно распространяли слух о том, что президент обмочился, когда выстрелило орудие мятежных гвардейцев (еще до декабрьских боев, осенью, когда люди Китовани обретались у телевидения) и его кортеж помчался к аэропорту. Про Шеварднадзе подобного не говорили даже заклятые враги (кроме нескольких) – он был умеренным, но последовательным фаталистом и, вероятно, понимал, что трусость в политике нерациональна и буквально притягивает опасность. Он не терял присутствия духа в ходе ссор с очень опасными головорезами, бывал на позициях и под артиллерийским обстрелом. При этом милитаристских наклонностей не имел, ни военного дела, ни занимавшихся им людей (исключения можно пересчитать по пальцам) не жаловал, видел в них важный ресурс, но в то же время – угрозу; его отношение, должно быть, сформировали конфликты с советским генералитетом. Саакашвили заставил целую полку книгами на военную тематику, но, как и Шеварднадзе, больше любил мемуары и жизнеописания бывших глав государств. Вскоре после войны корреспондент New York Times заметил в руках Саакашвили биографию маршала Петена. А газету он быстро отложил в сторону со словами: «Ни одна грузинская газета меня не выносит, какая разница… Если найдете такую, которой я нравлюсь, буду читать ее весь день». В том эпизоде, как в маленьком зеркальце, отразилось стремление Саакашвили отгородиться от неприятных сообщений, сыгравшее фатальную роль в его политической биографии.
С Иванишвили дело обстоит сложнее: он никогда не претендовал на роль героического народного трибуна и тем более брутального вождя – у него достаточно редкий в Грузии закрытый имидж. Он слишком долго находился в тени, всей душой прикипел к ней и выстроил работу с общественным мнением иначе: вместо того, чтобы доказывать, что он храбр в каждом конкретном эпизоде, описал выход из тени и вступление в борьбу со старым режимом в 2011-м, как великий акт героизма, и будто бы предложил апеллировать к нему, когда речь зайдет о храбрости. А также предусмотрительно не стал отбрасывать эпитет «осторожный». Его противники время от времени пытаются раскрутить сюжет с прячущимся во дворце от коронавируса и народного гнева трусливым олигархом и подготовленным к побегу вертолетом, но делают это от случая к случаю, без общего, продуманного плана.
Тема малодушных оппортунистов, въехавших на чужом горбу в олигархический рай, вновь стала актуальной в ходе схватки «молодой» и «старой гвардии» внутри «Грузинской мечты». Последняя, изнемогая, постоянно повторяла что-то вроде «Где ж вы прятались, трусливые мерзавцы, когда мы боролись с режимом и подвергали себя смертельной опасности?» Ее представители преувеличивали свои заслуги и, кажется, не понимали, что Иванишвили предпочтет опереться на депутатов, которые не будут постоянно указывать на свои прежние деяния, намекая в подтексте, что сам он до 2011-го на баррикады не лез. Что же касается личного мужества – времена изменились, и для того, чтобы управлять фракцией в парламенте, нужна не львиная храбрость, а лисья хитрость. Для особо отважных найдутся свои ниши, как и средства контроля, ибо олигархия по природе своей подозрительна. А многопрофильные «люди Возрождения» (или Вырождения) из 90-х уже (или пока) никому не нужны.
Но что бы там не происходило в прошлом, важно понять, где угнездилась трусость сегодня. Проецируя опыт (точнее – образы) «Революции роз» и украинского Евромайдана на нынешнюю ситуацию, некоторые противники Иванишвили годами твердят, что, надавив с улицы, вскоре вынудят власти уйти, убежать, на худой конец – назначить внеочередные выборы. Но как только дело доходит до конкретных действий и они хотя бы на шаг приближаются к черте, за которой придется формально нарушить закон, заблокировать административные здания или занять их, оттеснить полицейских (не говоря уже о таких безумствах, как поджог автомобилей, создание «комитетов спасения» и т. п.), их решимость моментально улетучивается, и эти сюжетные линии перемещаются в социальные сети, где их обычно развивают люди, переселившиеся в другие страны – то ли провоцируя, то ли самоутверждаясь. А их единомышленники в Грузии в то же время пишут, что нужна однозначная поддержка Запада, что народ туп, глуп и не идет на площадь в необходимом количестве (оно обычно во много раз превышает количество первых дней «Революции роз» и Евромайдана), что нет вождя, нет плана, нет гарантий успеха, и раскол в правящей элите тоже какой-то не такой, и противник почему-то сопротивляется. Процесс, как правило, завершается извержением гневных и хохочущих смайликов – их соотношение тема для отдельной монографии.
Суть проблемы заключается в том, что борьба за власть, скажем так, неэлекторальными методами не подразумевает никаких гарантий и может принять такие же чудовищные формы, как в 1992 году. И условный народ никуда не пойдет, пока не увидит в первом ряду лидеров, готовых рискнуть свободой, здоровьем, да и самой жизнью – так уж он устроен, так ворочаются архетипы в глубинах его коллективного бессознательного.
Многие сторонники правящей партии считают, что разгон митинга 20 июня 2019 года, в т. н. ночь Гаврилова, являл собой нагромождение ошибок, которых можно было избежать. Хотя, скорее всего, он являлся просчитанной (а если выражаться эмоционально – гнусной) акцией устрашения, обозначившей грань и продемонстрировавшей, что случится с теми, кто ее пересечет. Молодым людям выбили глаза резиновыми пулями, что с учетом грузинских реалий было, прежде всего, посланием родителям (не только их родителям – всем родителям). Активистов, способных на решительные действия, упрятали за решетку. В отличие от силовиков Саакашвили, которые наносили урон лидерам оппозиции – страшно избили Кобу Давиташвили 7 ноября 2007-го и целенаправленно обстреливали резиновыми пулями руководителей акции 6 мая 2009-го, – силовики Иванишвили (зачастую речь идет об одних и тех же исполнителях с разными приказами) обычно не стремятся нанести лидерам физический урон, подпитывая в СМИ и соцсетях мысль: «Они-то в любом случае сбегут и не пострадают». И до «ночи Гаврилова», и после нее пропаганда препятствовала возникновению даже намека на образ народного трибуна-героя, который рискнет, встанет в первый ряд и поведет массы на решительную битву. Так никто и не встал, и не повел. (Характерный нюанс: через год после применения резиновых пуль 6 мая 2010-го объявили Днем полиции, что вряд ли было случайным совпадением; позже новые власти передвинули праздничную дату.)
Рассуждая о неопатримониальном типе господства исследователи концентрируются на правящей группировке, овладевающей государством, а оппозицию обычно воспринимают как нечто по определению противостоящее системе, притом что она может быть ее органичной частью. Тем, кому эта роль кажется незавидной, необходимо перелистать летописи «звиадистов», с которыми расправились демонстративно. Нужно взглянуть на нынешних лидеров, вспомнить, откуда они пришли к стартовой точке и спросить, готовы ли они рискнуть - даже не свободой и жизнью, а хотя бы нынешним материальным и социальным положением без гарантий успеха или возвращения к статус-кво в случае неудачи? Если нет, то разговоры о революции и бессильные угрозы будут сеять лишь разочарование, усиливая апатию недовольных властями граждан, отдаляя их не только от акций протеста, но и от выборов. Кому на самом деле выгодны подпитывающие поляризацию бесконечные анонсы – «массовые выступления осенью», «массовые выступления весной», «мы им докажем», «мы им покажем», «мы вынудим власти», «мы принудим власти», если никто не готов рисковать?
Может, лучше подготовиться к очередным выборам? Как только в СМИ и соцсетях всплывает эта мысль, сотни людей бросаются доказывать, что победить на них из-за махинаций правящей партии не получится. А она просто наблюдает за тем, как две группы ее противников, споря до хрипоты, доказывают друг другу, что революция невозможна и выиграть на избирательных участках тоже нельзя, обессиливая и себя, и утомленные массы. Лидеры в большинстве своем уклоняются от ответственности за выбор стратегии, о каких-то более серьезных рисках и речи нет. Но постаревшие юноши, взращенные на булках и какао (оба продукта упоминаются в Грузии при описании «маменькиных сынков»; о них еще говорят: «До 40 лет во двор не спускались»), все грозят и грозят «устроить правительству Шри-Ланку» – к слову, в пятницу силовики там отыгрались, разогнав протестующих со всей жестокостью; продолжение неизбежно. В соцсетях, где эмоциональную энергию можно не только концентрировать, но и аннигилировать, это не возбраняется и даже приветствуется властями.
В мифологизации истории, особенно новейшей, нет ничего хорошего. В ней не было ни богоподобных героев, ни инфернальных злодеев, ни однозначно хороших или плохих решений. Это лишь череда уроков с ошибками и исканиями, трусостью и мужеством людей, слишком похожих на нас для того, чтобы описывать их как посторонних. Один из них заключается в том, что демократия вводит риски в конвенциональные рамки, позволяя всем гражданам участвовать в борьбе за власть, и не оставляет их, как в 1992-м, наедине с чудовищами, у которых и когти длиннее, и клыки острее, и в сердце непроглядная мгла, позволяющая пролить реки крови за иллюзию господства. Поэтому каждый шаг к демократии и ее защита, требующая постоянного проявления мужества, – есть несомненное благо. А болтовня трусливых и никчемных демагогов о революции – есть безусловное зло.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
