«Грузинская мечта» – 24%, «Национальное движение» – 9%, другие партии – 8%. Эти данные из декабрьского опроса NDI, в рамках которого респондентов спросили, какая партия близка к их взглядам, большинство политиков прокомментировало как-то уклончиво, скороговоркой, спеша переключиться на другие темы. Кажется, цифры не понравились ни лидерам правящей партии, ни оппозиционерам и предоставили дополнительный аргумент тем, кто считает, что в политической жизни ничего не меняется по существу. Расклад сил и основные алгоритмы остаются примерно теми же, что и несколько лет назад, несмотря на круговорот событий: все вроде бы движется, но вновь возвращается на круги своя. Грузинскую политику можно было бы сравнить с пчелиным ульем, если бы она не являлась осиным гнездом.
По сравнению с июльским опросом, изменения выглядят значительными, но есть один нюанс. Тогда 18% выбрали «Мечту», 6% – «Нацдвижение» и еще 6% – другие партии. Однако в результатах того опроса были отдельно выделены ответы респондентов, заявивших, что, предположительно, пойдут голосовать (61% от общего количества): «Мечта» – 24%, «Нацдвижение» – 7%, другие – 7%. Среди тех, кто собирался на избирательные участки, сторонников правящей партии было немного больше: 81% против 70% у оппозиционеров и 55% у тех, кто не назвал партию. Сопоставлять эти данные с результатами октябрьского голосования следует с оговорками, так как приезд Михаила Саакашвили в Грузию и его арест непосредственно перед выборами привели к мобилизации как его сторонников, так и противников. Специалисты указывают на нее, но, как правило, не пытаются точно измерить ее масштаб, даже если располагают ответами участников экзит-полов о времени принятия решения, вероятно, потому, что предвыборные события 2021-го были слишком уж специфическими и необычными. В нынешнем же опросе активные (на словах) избиратели не вынесены в отдельную графу; очередные выборы состоятся нескоро.
В показателях партий нет ничего принципиально нового и шокирующего, поэтому стоит обратить внимание на менее заметные детали. 58% респондентов заявили «Ни одна партия», «Не знаю» или отказались от ответа. Суммарный показатель кажется внушительным, но нужно помнить, что в феврале он составлял 62%, а в июле – рекордные для последнего десятилетия 70%. Вообще, в 2021-м он впервые опустился ниже 60% и лишь в конце года начал выползать из зоны неопределенности и разочарования. Июльский «провал», вероятно, связан с усталостью от полугодового кризиса, последовавшего за парламентскими выборами 2020 года, когда партии не могли выбраться из тупика даже с помощью европейских посредников. К тому же поляризация тогда не была столь всеобъемлющей как непосредственно перед голосованием, и многие респонденты, отвечавшие «Не знаю», присматривались к претендентам на роль «третьей силы». Нынешнее увеличение числа «определившихся» можно связать и с принятием реальности, какой бы неприглядной она не казалась с существующей в ее рамках властью и оппозицией, тогда как приближение выборов обычно порождает иррациональные мечты о прорыве за пределы политической матрицы.
Следует присмотреться и к графе «Другие партии». В опросах августа и ноября 2015-го, марта и июня 2016-го их поддерживало больше респондентов, чем «Грузинскую мечту» или «Нацдвижение», а в 2019-м их совокупный показатель превышал 15%. В 2021-м он упал ниже 10%. При этом слово «Другие» перед парламентскими выборами обозначало не совсем то, что перед муниципальными и уж совершенно точно не то, что сейчас.
В 2020-м возможность формирования широкой оппозиционной коалиции воспринималась большей частью комментаторов и избирателей как вполне реальная. Но после того, как разногласия по поводу бойкота и/или соглашения Мишеля отдалили партии друг от друга, некоторые из них заявили, что не хотят сотрудничать с «националами». И если (к примеру) от «Граждан» иного и не ждали, то мало кто мог представить год назад, что лидер «Стратегии Агмашенебели» Георгий Вашадзе скажет в эфире такое: «У большого оппозиционного объединения более нет перспектив, его время прошло… Я не доверяю «Нацдвижению», говорю прямо, поскольку они неоднократно нарушали соглашения, и не собираюсь быть с ними в коалиции» (21.01.22; «Палитраньюс»). Эту идею с момента создания отвергала и партия экс-премьера Георгия Гахария «За Грузию», несмотря на то, что «Грузинская мечта» по сей день эксплуатирует идею ее тайного альянса с «националами». Впрочем, важнее другое: в рассматриваемый период сформировалась т. н. конструктивная оппозиция (этому термину в Грузии вот уже 15 лет сопутствует специфическая ирония в подтексте или интонации), точно так же, как в 2008-09 годах, когда соответствующую нишу заняли «Христианские демократы» и такие политики, как Паата Давитая, Гия Тортладзе и т. д. Сейчас, как и тогда, она отдалилась от эфемерного «оппозиционного единства», идеи немедленной смены власти и радикальных уличных акций, сосредоточившись на тематическом оппонировании, а не на требовании немедленной отставки всех и вся. Ее существование выгодно «Грузинской мечте» точно так же, как оно было выгодно «Нацдвижению» в годы его правления, поскольку способствует распылению голосов недовольных и позволяет демонстрировать «настоящую, ответственную оппозицию» зарубежным партнерам. Партию Гахария, набравшую на местных выборах заметное количество голосов, можно сравнить с «Христианскими демократами» – обе в какой-то момент стали небольшими, но все же системообразующими элементами, тогда как «Граждане», «Гирчи» (оставшаяся в парламенте после раскола часть), «Европейские социалисты» сопоставимы с более слабыми группами 2008-11 годов. Есть и отличия – тогда «лицом» «конструктивных» служили лидеры «Христианских демократов» (в том числе, бывшие тележурналисты с соответствующими навыками), а сегодня члены относительно сильной партии Гахария чаще остаются в тени, и в заголовках этот сегмент оппозиции обычно представляют Алеко Элисашвили, Леван Иоселиани, Вахтанг Мегрелишвили, Яго Хвичия и др.
История проблемы выходит за рамки кризиса 2020-21 годов. У конфликта внутри «Нацдвижения», по итогам которого от него после парламентских выборов 2016-го отделилась «Европейская Грузия», было множество аспектов, включая личностную несовместимость, контроль за партийным аппаратом, финансами и т. д. Но существовали и разногласия, связанные со стратегией: если Михаил Саакашвили полагал, что роль «Нацдвижения» в лагере оппозиции должна соответствовать его силе (т. е. являться ведущей, если не доминирующей), и даже надеялся, что оно сумеет победить в одиночку в условиях тотальной поляризации, то Гига Бокерия рассматривал коалиционное сотрудничество как единственную возможность возвращения к власти, что подразумевало уступки малым организациям ради создания альянсов. «Линия Саакашвили» и «линия Бокерия» (несмотря на его уход в «Европейскую Грузию») конкурировали в «Нацдвижении» в течение всей пятилетки. В 2020-м «националы» зачастую действовали в соответствии с видением «еврогрузин», хотя периодически вспоминали о том, что их партия сильнее, и не хотели идти на серьезные уступки (например, заранее отказаться от портфелей силового блока в будущем правительстве, как предлагал лидер «Гирчи» Зураб Джапаридзе). Однако возвращение Михаила Саакашвили в Грузию, по сути, перечеркнуло «линию Бокерия» – абсолютное большинство «националов» и их близких союзников сегодня воспринимают оппозиционное единство как объединение вокруг прежнего правителя. 24 января Губаз Саникидзе в эфире ТВ «Пирвели» описывая оппозицию, включая себя самого, как «парад нулей», сказал: «знаю точно, очень многие сотрудничают с властями», и связал все надежды на смену власти исключительно с Саакашвили. Далеко не все оппозиционеры готовы принять такой подход и доминирование одной организации, одного лидера, что делает размышления о едином фронте еще менее актуальными.
Таким образом, словосочетание «Другие партии» в 2021 году постепенно утратило связь с образом широкой оппозиционной коалиции, прежде всего, из-за отделения «конструктивных» от общей массы. Раньше комментаторы, рассуждая о перспективах, складывали показатели в графах «Нацдвижение» и «Другие партии» и делали исключение разве что для «Альянса патриотов», несовместимого с «националами» и «еврогрузинами» в принципе; теперь же список расширился. Возможно, ключ к разгадке скрыт за самим понятием «Другой».
Жан-Поль Сартр писал: «Другой оказывается видимым пределом, указывающим мне, где кончается мое право обладать и где существуют неизвестные мне миры всех других». «Националы» после поражения 2012 года так и не сумели (и, кажется, не пытались) изучить «миры других» и понять, для чего части избирателей нужна «другая оппозиция», притом что существует «Нацдвижение». Соратники буквально тащили Саакашвили к формуле «Оппозиция – это я!», и он не сопротивлялся. Скорее всего, он испытывал раздражение, когда сторонники альтернативной тактики неустанно призывали его помолчать перед выборами, чтобы не отпугнуть колеблющихся избирателей. Проблема может быть более многоплановой – не разглядев «пределов», за которыми начиналась «другая оппозиция», «Нацдвижение» лишилось важного конституирующего фактора и возможности осознать себя как оппозиционную партию, что, вероятно, было непременным условием для возвращения к власти.
Для Грузии характерен один социально-психологический феномен. Представители семей, утративших относительно высокий статус, воспринимают свое незавидное положение как временное, недостойное их воображаемого величия, и будто бы пишут на щите, как Айвенго, «Лишенный наследства» так, чтобы девиз видели все. Иностранные гости порой удивляются, когда официантка начинает вести себя как капризная княжна, а таксист поучает их как митрополит, но местные понимают, что подобный нервический пафос заглушает стыд, восклицая: «Мое место не здесь!» Не исключено, что лидеры «Нацдвижения» воспринимали пребывание в оппозиции точно так же, как нечто мимолетное, не соответствующее их предназначению, что, несомненно, мешало им формировать полноценные партийные структуры вместо подпорок, которые ранее предоставляла исполнительная власть, и подталкивало к выбору сомнительных тактик, сулящих скорейшее возвращение к штурвалу. Возможно, бывшая правящая партия так и не сумела в полной мере осознать себя оппозиционной и, следовательно, понять, как воспринимает политику «другая оппозиция».
Попытка смены власти в Грузии – это всегда большой, порой смертельный риск. Руководители «малых партий» не пойдут на него, если не увидят в перспективе ничего, кроме возвращения в оппозицию («конструктивную» или «деструктивную» – какая, по сути, разница) после краткосрочного периода эйфории, вызванной падением режима и последующего распада оппозиционного фронта, в ходе которого новая «партия власти» интегрирует часть союзников и выдавит остальных. Так было не только после «Революции роз» или выборов 2012-го, но и в начале 90-х. Таким образом, риск для «малых сих» станет приемлемым лишь в том случае, если им пообещают нечто большее, чем может предложить действующая власть (комфортный статус «конструктивных» и материальные бонусы). Лидеры неоднократно намекали, что для них политический (и не только) выигрыш должен рассчитываться по более высокому коэффициенту, чем для «националов»; в СМИ мелькали выражения вроде «золотой ключ», делались намеки на пост премьера, ключевые портфели и т. д.
Теоретически «линия Бокерия» значительно повышала вероятность создания мощной коалиции, но предположение и практический результат разделяет огромное расстояние, которое не всегда можно преодолеть. Оппозиционное единство было очень трудно сохранить (о чем свидетельствует история бойкота и соглашения Мишеля); эффективный штаб, планирующий и координирующий действия партий, так и не появился. Перед похожей проблемой оппозиция стояла и в 2007-09 годах. Вначале коллегиальность маскировала фактическое руководство миллиардера Бадри Патаркацишвили, а после его смерти – лишь беспомощность его политических партнеров, которые не сумели добиться успеха, притом что партия Саакашвили находилась в тяжелейшем положении. В последние же годы Бокерия и другие «еврогрузины» видели в доминировании «националов» угрозу оппозиционному единству, а Саакашвили, вероятно, полагал, что без него силами оппозиции нельзя будет управлять. Но лидеры «малых партий» не нашли веских причин для того, чтобы подчиниться; в конце кризиса они напоминали вождей феодального ополчения – со стороны войско казалось единым, но каждый руководствовался своими интересами.
Многие комментаторы описывают возвращение Саакашвили в Грузию, прежде всего, как попытку мобилизовать противников власти. Но результаты голосования показали, что оно, по большому счету, не изменило расклад сил, который ранее фиксировали социологические опросы и раз за разом подтверждали выборы. Да, явка превысила ожидаемую, а часть новоиспеченных сторонников «малых партий» отхлынула назад к «Нацдвижению» и «Грузинской мечте», но в целом все осталось по-прежнему. Это, безусловно, можно было просчитать – социология и политика предлагают множество инструментов даже опьяненным мечтами о господстве умам. Но, прежде чем назвать план Саакашвили непродуманным или авантюрным, следует учесть один нюанс: в его рамках попытке смены власти неизбежно предшествовала бы попытка «абсолютистского переворота» (условно назовем его так) в оппозиционном лагере, и если бы он увенчался успехом, силы оппозиции стали бы более управляемыми, а значит – опасными для «Грузинской мечты». Таким образом, ключевой в рамках «линии Саакашвили» могла быть не мобилизация сторонников, а проблема концентрации и эффективного использования ресурсов оппозиции.
Его партнеров не привлекала эта перспектива, что косвенно подтверждает их пассивность после ареста Саакашвили; в тот период заколебалась и часть «националов», что помешало им перейти к решительным формам протеста. Можно вернуться к исторической метафоре и вспомнить тысячи книг, утверждавших, что абсолютизм, несомненно, лучше раздробленности. Но в них не хватало короткой, циничной фразы: «Смотря для кого!» – усиление монарха отнюдь не устраивало крупных феодалов. Что несло слабым партиям единоначалие в стане оппозиции кроме аннигиляции прежней роли, утраты едва оформившейся идентичности, риска и туманной перспективы? Но их мотивы так и не были расшифрованы, поскольку абсолютистское мировосприятие с трудом различает «других», практически не замечает границу, за которой начинается их мир, и при первой же возможности нарушает ее.
Сторонники «Нацдвижения» нередко высказываются в том смысле, что лидерам «малых партий» следовало принести свои частные интересы на алтарь общей победы, а те намекают, что Саакашвили должен был возложить туда же личные амбиции. Взаимные обвинения позволяют избегать мыслей о собственных ошибках. Проблема (не)управляемости оппозиционного фронта подталкивала руководителей «Нацдвижения» к выбору краткосрочных тактик, включающих в себя несколько связок «Стимул-Реакция» – они иногда бывали продуктивными, но их совокупность ни в коем случае не являлась стратегией. И если раньше существовала возможность комбинировать решения, рожденные в русле «линий» Саакашвили и Бокерия, теперь она, по сути, утрачена. Освобождение Саакашвили из тюрьмы стало центральной идеей для его партии, но не привлекает «другую оппозицию» и ее избирателей. На днях ТВ «Имеди» распространила скрытую запись беседы председателя «Нацдвижения» Ники Мелия со сторонниками, в ходе которой он сказал, в том числе, и следующее: «Если вы говорите соседу, что главной идеей для меня и тебя является «Свободу Мише», так не получится». Комментируя публикацию записи, Мелия написал в Facebook: «Да, я, как и Миша, не считаю, что освобождение Миши является единственной идеей, которая должна вывести народ на улицы». Он также подтвердил, что действительно «был против приезда Саакашвили и высказывал это мнение не только в личных разговорах, но и публично». Впрочем, на сайте телекомпании «Рустави 2» доступна запись эфира от 9 сентября 2021 года – за три недели до возвращения Саакашвили Мелия сказал: «Я, например, на его месте обязательно приехал бы. Я думаю, что он должен приехать, но это должен быть совершенно мирный акт».
Развивая тему, можно выйти на интересную проблему «внутрипартийного Другого» с альтернативным мнением и нерасшифрованными интересами. «Войну старой и молодой гвардий», которая едва не взорвала «Грузинскую мечту» изнутри и спровоцировала серию кризисов, приведших ее к фактической изоляции в 2020-м, породило, прежде всего, нежелание ограничить себя и понять другого, признав его право на существование. Лишь победив, «молодогвардейцы» осознали, что оппоненты связывали их с крупными группами избирателей, сохранение лояльности которых в последние 3-4 года стало для партии Иванишвили вопросом жизни и смерти, предметом постоянных забот и лихорадочных усилий. Сегодня мысль о том, что проблему Саакашвили нужно немного «отодвинуть», причиняет части его сторонников сильнейшую боль, и туманная перспектива возрождения единого оппозиционного фронта не кажется им равноценной компенсацией. Это позволяет властям исподволь подталкивать их к поиску «еретиков» внутри ослабленной партии, вбрасывая в эфир записи или распространяя слухи.
Навыки создания жизнеспособных альянсов и коалиционного сотрудничества не возникают сами по себе, от безысходности, и тесно связаны с общим развитием. Все начинается с признания бесспорного на первый взгляд факта: другие существуют и не собираются исчезать – понять их мотивы и учесть интересы намного проще, чем подчинить их или «кинуть» после достижения цели. Стремление овладеть всем объемом власти и привилегий в наши дни выглядит весьма анахроничным, похожим на попытку наследников Чингисхана покорить весь мир и выйти к «последнему морю». А демократия учит делиться и договариваться, но, очевидно, не всех.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
