ПРАГА---«Эхо Кавказа» продолжает проект «СССР мертв, а мы еще нет. 30 лет после империи». Из чего росли в Южной Осетии обиды и как сохранялась близость, почему в Цхинвали болели за тбилисское «Динамо», но учиться ехали куда угодно, но не в Тбилиси, как искали понимания и у Буша, и у ГКЧП, вспоминает депутат первого созыва самопровозглашенной республики Южная Осетия Лариса Остаева.
– Лариса Антоновна, в интервью «Эху Кавказа», которое вы как-то дали моему коллеге и другу Мурату Гукемухову, вы рассказывали, как все начиналось в конце 80-х, и я обратил внимание на один эпизод, в котором вы даже как-то выговаривали Торезу Кулумбегову за то, что он предложил поднять статус Южной Осетии до республики. Меня сейчас интересует даже не политический момент, а ваше тогдашнее ощущение – мне показалось как-то так, между строк, что вы не очень себя представляли более или менее независимым образованием. Чем вы ощущали Южную Осетию: частью Грузии, частью большой Осетии, частью чего-то намного большего?
– Вы знаете, я родилась и выросла в Цхинвале, я – коренная жительница. Отец мой – осетин, мама русская, но она тоже «обосетинилась» в конечном итоге. Но дело в том, что мы вообще себя ничьей частью не ощущали, мы были людьми, которые жили в Советском Союзе, – ну и что с того, что мы были частью Грузии. Мы проходили грузинский язык в школе со второго класса, мы проходили осетинский язык со второго класса, учились в русской школе, и для нас это было естественным, поэтому мы никакой частью себя не ощущали. Поэтому, когда все началось в 1987 году, когда пошел этот сыр-бор с (Звиадом) Гамсахурдия, это было для нас дикостью, и тогда уже люди начали вспоминать 20-е годы, начали больше внимания уделять историческим событиям. А до этого мы жили в Советском Союзе и об этом абсолютно не думали. И свою историю учили, и историю всех остальных, и все это началось только в 1987-88 годах, с подачи Грузии.
– То есть мы можем сказать, что вы были по-настоящему одними из самых советских в Советском Союзе?
Южная Осетия в тупике жила, и сказать, что на нас ниспадали все достижения Грузинской республики, нельзя. Но мы жили вот так в одной стране, в Советском Союзе, мы считали, что все это так и нужно
– Знаете, Южная Осетия в тупике жила, и сказать, что на нас ниспадали все достижения Грузинской республики, нельзя. Я работала потом замминистра культуры и изучала все документы, которые у нас не были истреблены, и там я обнаружила, что у нас ансамбль, театр, все культурные учреждения были аттестованы по третьему разряду. В то время как в Кахетии был театр – первый разряд, потом какой-то областной театр там у них – тоже первый разряд. Это все так меня удивило, я говорю: мы же все-таки были областью… Но мы жили вот так в одной стране, в Советском Союзе, мы считали, что все это так и нужно.
– То есть принадлежность к Грузии была некой данностью, которой вы особо не придавали значения?
– Да, тогда так было. Абхазия автономную республику как получила? Они вышли все, с гор спустились, направились в Тбилиси и требовали, чтобы повысили их статус. И Грузия вынуждена была дать им статус автономной республики, они им дали телевидение, они им университет сделали, они пошли им навстречу. А наши осетины… единственное, что наш народ просил, – возможности читать, писать на осетинском языке, чтобы у нас был такой же русский алфавит, как в Северной Осетии. Трения были касательно языка. Основоположник осетинского языка и литературы Коста Хетагуров писал на латинице, потом в Южной Осетии нас перевели на грузинский алфавит, а Северная Осетия перешла на русский алфавит. Лично я учила свой родной язык на грузинском алфавите. И многие педагоги пришли в обком жаловаться, они говорили: «Мы не понимаем» (не знали грузинского языка у нас в деревнях). На что секретарь обкома сказал: «А что, все должны быть педагогами? Возьмите мотыги, идите кукурузу окучивайте…» Этим дело закончилось.
Приехал замминистра просвещения, он заявил: «Зачем вам 12 русских школ? Осетинский язык древнее русского языка, поэтому учите лучше свой язык, сделайте осетинские и грузинские школы, одну школу сделайте русской»
Ну, и у нас были, конечно, против этого – студенты восставали, многих из них сослали потом, мой сосед 14 лет отсидел в тюрьме. Вот так было у нас. Но это все как-то потом нивелировалось, и это уже не ощущалось так сильно. В 1987-88 году нам прислали печатные машинки на грузинском алфавите и заявили, что мы должны переходить на государственный язык – грузинский, и научиться печатать и вести делопроизводство на грузинском языке. Приехал замминистра просвещения, он заявил: «Зачем вам 12 русских школ? Осетинский язык древнее русского языка, поэтому учите лучше свой язык, сделайте осетинские и грузинские школы, одну школу сделайте русской». Естественно, мы напомнили, что у нас в последние годы всего один студент из Южной Осетии поступил в грузинский вуз, все остальные уезжают в Россию. А в грузинский вуз трудно было поступить, там надо было давать взятку или иметь большие знакомства. Ну, вот это все вот так и началось. Все начинается с языка.
– Люди ехали в Россию учиться – почему? Было желание учиться в Грузии?
– Ты должен был быть очень сильным, чтобы поступить в тбилисский университет, политехнический, Институт иностранных языков, а у нас способные дети, и они все уезжали в Россию, где поступали в лучшие вузы. У нас есть преподаватели, которые закончили МГУ в те времена. Везде, по всему Союзу – в Харькове учились, в Питере, а в Тбилиси – нет или мало. Когда учился, например, мой муж, – он музыкант был (композитор Феликс Шалвович Алборов – «ЭК»), и тогда Тбилиси собирал таких продвинутых музыкальных детей в специальную школу, он туда попал и там закончил консерваторию. Вот таких было очень мало, а потом это вообще сошло на нет.
– Но человеческие связи же существовали с Тбилиси, родственные?
– Конечно, были, – у всех были, тем более, у нас очень интернациональный город, мы все говорили на языке друг друга, грузины говорили по-осетински, у нас было взаимопроникновение наших культур. Но потом что произошло? У нас были две грузинские школы, и они стали нашими врагами. Наши крестники, наши любимые и дорогие – они стали нашими врагами.
– А как это случилось? Как происходит превращение во врагов тех, кто вчера был крестником и другом?
Вот с этого все и началось, и наши друзья-грузины вывесили кизиловые флаги и стали кричать, что «это наша земля». А потом был этот поход 1989 года, а потом 1991 год, когда пришли к нам с собаками милиционеры. А что нам оставалось делать?
– Вот я работала во 2-й школе, напротив нас была 4-я грузинская школа. В один прекрасный день… Гамсахурдия же очень часто приезжал в Южную Осетию, у нас там было село Эредви, которого уже нет, и он туда приезжал, свои речи толкал, он же хороший был оратор, он умел убеждать. Там осетины тоже жили, но в основном это было грузинское село, – и он приезжал туда и агитировал всех, говорил, что «осетин надо вывезти через туннель, и мы этот туннель закроем, это наша земля» и т.д. Со всей Грузии тогда собрались. Сидела там женщина беременная, я к ней подошла и говорю: «Ты откуда?» Она откуда-то из Западной Грузии. Я ей говорю: «Что ты здесь делаешь?» – «Мы должны заявить, что это наша земля». Я ей говорю: «Слушай, из Западной Грузии тебе что здесь делать?..»
Вот с этого все и началось, и наши друзья-грузины вывесили кизиловые флаги и стали кричать, что «это наша земля». А потом был этот поход 1989 года, а потом 1991 год, когда пришли к нам с собаками милиционеры. А что нам оставалось делать? А это же повторение истории было, как в 20-м году, и после 20-го года…
– Но до этого все-таки такого напряжения, которое всегда ощущалось в Абхазии или в Карабахе, у вас не было?
– Потому что мы жили вот так скученно, я же говорю – мы в каком-то тупике жили. Меня спрашивали: «Ты почему в это все ввязалась? К вам же всегда грузины приезжали». Потому и ввязалась: потому что у моего мужа друзья-грузины – профессор консерватории, главный дирижер консерватории, – они к нам приезжали, мы их вывозили в наши села, угощали, как полагается... А потом они мне замечание сделали – почему ты нам не выразила соболезнования по поводу 9 апреля…
– Я помню, что осетины гордились тем, что цвет тбилисского «Динамо» одно время представляли осетинские футболисты…
– Ну, а вы бы не гордились? Конечно, гордились. Я, например, очень любила и болела всегда за киевское «Динамо», – ну и что? И, конечно же, это же сборная Грузии была. Я тоже играла в волейбол, и все мы стремились в сборную Грузии попасть. Ну и что? Это была республика. А что тут такого?
– Мы говорим о Тбилиси, мы говорим о Москве, но мы еще ни слова не сказали про Владикавказ. А Северная Осетия чем была для вас?
– Северная Осетия для нас была центром Осетии. Но до нее было дальше, чем до Тбилиси. Мы садились на автобус и ехали в Тбилиси – на все премьеры мы ездили, вот приехал какой-то оркестр или еще кто-то, мы все туда едем, слушаем, даже на демонстрацию мод туда ездили. Полтора часа, час езды на машине туда, и все, а Владикавказ был дальше, конечно. Я, например, впервые во Владикавказ попала только в 1969 году – замуж когда вышла, с мужем мы поехали. Другие ездили чаще, там учились.
– Многие говорят, что северные осетины, которые жили в России, в других экономических, культурных условиях, очень сильно отличаются от южных. Это так?
Мы были более зажатыми. Наши все время должны были что-то доказывать кому-то, что мы тоже люди, что мы – осетины. У нас вот это было. А так, мы – единый народ
– Знаете, в каком отношении они от нас отличаются? У них менталитет более сохранившийся как чисто осетинский. Вот в этих ущельях… Когда ты едешь, эти аланские башни… – это все у них больше сохранилось. Конечно, у них для развития больше возможностей было, они и в Питере учились. Мы были более зажатыми. Наши все время должны были что-то доказывать кому-то, что мы тоже люди, что мы – осетины. У нас вот это было. А так, мы – единый народ.
– Я разговаривал в рамках нашего проекта с Ардой Инал-ипа из Абхазии. Она сказала такую фразу, что Абхазия была за сохранение Советского Союза потому, что он позволял не остаться один на один с Грузией. У вас все-таки было другое отношение?
– Знаете, мы же в Абхазию все время ездили. Мы ездили туда и отдыхать, и в гости, и я бы этого не сказала. В 1991 году мы поехали в Москву искать возможности доказать, что на нас нападают, что нас истребляют. Мы поехали на Радио Свободу, мы их разыскали, мы ходили по всем американским газетам – они все в 1991-м там свои офисы имели. Когда у нас в Южной Осетии случилось землетрясение, мы пошли в редакцию Washington Post, и рассказали, что у нас такое событие произошло и одно село ушло под землю. И что вы думаете? Корреспонденты полетели в Южную Осетию, посмотрели это место, потом опубликовали карту Южной Осетии в газете и написали об этой трагедии. То есть тогда мы все были уверены, что Америка – это все. Приехал Буш в Москву, мы тогда в 1991-м в Москву, к Бушу, – помогите, вы же демократ»… Мы во все это верили.
– А у вас были какие-то протестные настроения – не грузинские, а общесоветского масштаба?
Против Советского Союза у нас таких настроений не было, у нас эти протестные настроения были связаны с Грузией. А так, против Советского Союза - нет… Мы себя хорошо чувствовали
– У осетин такой менталитет: осетины всегда соблюдают Конституцию, соблюдают правила, – против Советского Союза у нас таких настроений не было, у нас эти протестные настроения были связаны с Грузией. А так, против Советского Союза - нет… Мы себя хорошо чувствовали. Но… Был в Северной Осетии один великий художник дворянского происхождения, и вот его хотели арестовать в 37-м году. Ему кто-то об этом нашептал, и он уехал в Южную Осетию, и там один секретарь обкома партии сказал: «Я такого художника арестовывать не дам», спрятал эти документы КГБшные в сейф, и он прожил у нас все время. Вот такое было. А так осетины очень добропорядочный народ, они против СССР никогда не выступали.
– Лариса Антоновна, вернемся к 1991-му году, к этому празднику непослушания, с которого все начиналось, – вы тогда предполагали, что действительно станете независимым государством?
– Нет, конечно. Поэтому мы лезли во все дырки.
– Вы, по-моему, даже как-то смеялись по поводу того, что в Москве вас тоже воспринимали как некие географические новости, в Москве вас тоже не очень представляли себе…
– В Москве нас тоже не представляли. В 1991 году (Михаил) Горбачев издал указ, по которому он приказывал вернуться нам к статус-кво, а Грузии – убрать свои войска. И нам в награду обещали, что мы тогда станем членом какого-то союзного образования. Мы свою часть выполнили, ждем, а грузины все наступают и наступают. Написали письмо Горбачеву, что, мол, мы выполнили твой указ, мы все сделали, а ты никаких мер не принимаешь, и поехали в Москву делегацией из пяти человек. Горбачев уехал в Форос, и нас там предупредили, что нас примет вице-президент (Геннадий) Янаев.
– Это уже ГКЧП…
– Да, ГКЧП. А это было накануне.
– Вы стучались и к Бушу, и к ГКЧП…
– А что нам оставалось делать? Да, и к Бушу, и к ГКЧП, к кому только не обращались. А же говорю, мы ходили, доказывали, что мы образованные, нормальные люди, и когда мы пришли к Янаеву, когда нас привели в Кремль – в кабинет Ленина, Сталина, и зашли к Янаеву, а там сидят и (Владимир) Крючков, и (Дмитрий) Язов, – т.е. все, кого мы знали по телевизору. Я обратила внимание на Крючкова – сидел, спичку все время держал во рту и жевал ее. И у всех какой-то отсутствующий взгляд. А потом мы начали говорить.
– Им было интересно?
Они внимательно нас выслушали, по их вопросам было понятно, что они все прекрасно знают, а нам сказали: «Поезжайте, политический вопрос будет решаться с прибытием президента из отпуска»
– Вы представляете, они на нас как уставились, а Крючков спичку вытащил, – они очень внимательно нас выслушали, по их вопросам было понятно, что они все прекрасно знают, а нам сказали: «Поезжайте, политический вопрос будет решаться с прибытием президента из отпуска».
– Правильно ли я понимаю, что главным автором вашей независимости стал Гамсахурдия: если бы не он, то вы бы так и остались в том состоянии, которое вас вполне устраивало?
– Наверное. Но, знаете, по прошествии лет и всех тех событий, это должно было случиться.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
