«Гахария – обычный предатель. Скажу больше, Гахария – редкостный предатель», – заявил премьер-министр Ираклий Гарибашвили 26 августа в Мартвили. Затем он употребил мегрельское слово «мазаквали», вынудив часть телезрителей обратиться за уточнениями к поисковой системе Google и знакомым мегрелам – второй способ, как всегда, работал лучше.
Русскоязычные СМИ в большинстве своем использовали прилагательное «коварный» – оно делает перевод достаточно точным, но отсекает инфернальный подтекст. Нечто похожее происходит, к примеру, с русским словом «лукавый»: мы описываем с его помощью кого-то хитрого, криводушного, порой – игривого, и, как правило, не вспоминаем, что в старину так называли дьявола, и в молитве «Отче наш» он упомянут именно как «лукавый». Со словом «мазаквали» (мзаквари) та же история: в новейшее время носители языка практически забыли, что народные верования связывают его со служением злу, колдовством и т.д. В сборнике «Грузинская мифология» под редакцией Аполлона Цанава (Тб., Мерани, 1992) подробно описано, как мазаквали собираются на шабаш на горе Табакона, которая находится в там же, в Мегрелии, где «живет вечно старое, злое существо Рокапи – типологическая разновидность Гекаты», и отчитываются о своих ужасных деяниях. Таким образом, за словом «мазаквали» тянется едва уловимый запах серы, хотя в наши дни, подобно слову «лукавый», оно скорее смешит, чем пугает.
«Они не спят ни днем, ни ночью. Едят человеческие сердца, портят людские дела. В том, что они такие, нет их вины. Бог создал их такими, и что им поделать», – так описывала мазаквали народная сказительница Лола Хасая-Киланава из Гальского района в 1969 году (в сборниках есть и другие похожие фрагменты). Таким образом, упомянутое премьером предательство мазаквали, судя по всему, подразумевало нечто проистекающее из самой сущности фигуранта, а не из пресловутого «умения предвидеть», и в подтексте означало: «он не мог не предать». Впрочем, все зависит от точки зрения. Так поклонники первого секретаря ЦК КП Грузии в 1953-1972 годах Василия Мжаванадзе, сбившиеся в соцсетях в тихую ностальгирующую секту, видят в действиях Эдуарда Шеварднадзе, который в начале 70-х «подсидел» шефа, архетипическое иудино предательство, хотя другие считают их если не образцовыми, то вполне конвенциональными для советской политики. Чтобы подкрепить свою оценку, «мжаванадзисты» (не «василианами» же их называть) часто рассказывают, как юный Эдуард Амвросиевич пировал с членами районной комсомольской организации и провозглашал в их честь умопомрачительные тосты, но, когда все стали расходиться и перепутали пальто (активистам тогда выдавали одинаковые; время было тяжелое, военное), в кармане Шеварднадзе обнаружили доносы на сотрапезников. Теперь уже не понять, что случилось на самом деле; обычно он не оставлял важные бумаги без присмотра, а порой хранил их у сердца, но интереснее другое. Рассказывая эту историю, поклонники Мжаванадзе стремятся подчеркнуть: он не мог не предать, такова была его лисья природа. И Гарибашвили упомянул мазаквали, вероятно, не только для того, чтобы потрафить местным жителям, которым нравится, когда представители других регионов употребляют мегрельские выражения.
«Мы видели прецеденты измены не единожды – бывший президент Маргвелашвили и… я не хочу перечислять другие фамилии. Тут мы действительно имеем дело с особым случаем», – заявил премьер, пытавшийся объяснить слушателям, что, собственно, произошло и почему Гахария следует приравнять к коварным инфернальным созданиям: «1 октября 2012 года он не принимал никакого участия [в победе «Грузинской мечты» на выборах и смене власти]. Приехал из Москвы, потом по рекомендации одного человека попал в правительство, был назначен бизнес-омбудсменом, потом стал министром экономики, министром внутренних дел, премьер-министром, и вся команда, и учредитель нашей партии Бидзина Иванишвили выражали ему полное доверие… Было допущено очень много ошибок, которые привели к весьма тяжелым результатам. Было множество неудачных операций, хотя бы в [ночных] клубах, потом в Панкиси… затем управление в «ночь Гаврилова», за что «Грузинская мечта» заплатила очень высокую политическую цену. Все было сделано за наш счет и за счет наших граждан. После этого вся команда прикрывала его, сохранила его, во время пандемии все правительство было вовлечено, и мы вместе с парламентской командой, вся партия максимально усиливали его, и когда наступил один из критических моментов в нашей стране и в кругу нашей команды, он – и об этом следует сказать прямо, и учредитель нашей партии назвал это своим именем – совершил предательство. Предал нашу команду, предал государство, в первую очередь потому, что в такое время попросту бросил страну. Наверное, в мировой истории нет аналогов, когда высшее должностное лицо, премьер-министр ушел в отставку только потому, что не согласился с арестом одного обнаглевшего человека [здесь имеется в виду председатель «Нацдвижения» Ника Мелия – суд счел, что он нарушил условия освобождения под залог], тогда как за день до этого и в предшествующие часы настойчиво требовал задержать его. Из-за этого человек бросает и в разгар операции ставит систему перед угрозой обрушения, разумеется - это предательство, в первую очередь по отношению к государству и по отношению к нашей команде».
Примечательным здесь, прежде всего, является попытка описать и квалифицировать предательство как таковое. Непревзойденным экспертом в данной области был Данте Алигьери, который поместил предателей в самый страшный, девятый круг Ада, где они, вмерзшие в ледяное озеро, страдали от невероятного холода. Он разделил его на четыре пояса, где пребывают предавшие доверившихся, родственников, отечество и единомышленников, друзей, сотрапезников, благодетелей, величество божеское и человеческое. Современным читателям покажется странным, что изменники родины несли чуть (пусть символически) менее тяжелое наказание, чем предавшие сотрапезников и благодетелей, но в XIV веке, в отличие от эпохи модерна, подобная иерархия выглядела вполне естественно. Даже сегодня в Грузии полуфеодальное мировосприятие порой ставит друга, сюзерена или патрона выше отчизны (по факту, а не в застольных речах). Тут может возникнуть каверзный вопрос. Если Гахария действительно предал сотрапезников и единомышленников, то предал ли он при этом непоименованного благодетеля? (см. «по рекомендации одного человека попал в правительство»… какой, однако же, влиятельный покровитель – даже в Якобинском клубе, благодаря которому во власть проникли чуть ли не случайные люди, требовались рекомендации двух членов и открытое голосование по моральным качествам кандидата). Следует ли считать таинственного незнакомца бóльшим благодетелем, чем Бидзина Иванишвили? И не одно ли, кстати, это лицо? И что сказал бы Данте, если бы узнал, что кому-то пришлось выбирать между изменой «команде» и «благодетелю»? Жаль, конечно, что великий флорентинец не знал слова «мазаквали» и не проник в скрытые за ним смыслы.
Тема предательства неотделима от грузинской политики как минимум с периода борьбы царей против клдекарских эриставов, которую мы почему-то оцениваем, опираясь на стереотипы эпохи национальных государств. Но так уж повелось, а Липариту Багваши и его потомкам не повезло. «Звиадисты» превратили мотивы предателей в универсальный ключ для всех ребусов новейшей истории – они считают, что, если бы неблагодарные, по их мнению, Сигуа и Китовани не выступили против Гамсахурдия, все сложилось бы иначе. При Шеварднадзе подобные обвинения звучали реже, но зато можно было заметить одно очень интересное различие. Поклонники Шеварднадзе обычно описывали бывшего главу Госбезопасности Игоря Гиоргадзе как изменника родины, а «младореформаторов», как негодяев, предавших самого Эдуарда Амвросиевича, который вывел их в люди, и во втором случае обвинения всегда были более горькими и эмоциональными (к вопросу об иерархии Данте). В годы правления Саакашвили, как и при Гамсахурдия, сторонники власти видели предателей под каждым кустом, и само понятие сильно девальвировало от этого – в конце концов, значительная часть общества попросту перестала реагировать на возгласы вроде «Изменник!», «Агент Кремля!» и так далее. В данном контексте весьма характерны примеры Ираклия Окруашвили и Нино Бурджанадзе. «Националы» в свое время называли их предателями, но в последние годы возобновили сотрудничество с ними. «Грузинская мечта» поначалу сдерживалась, но затем пустилась во все тяжкие. На следующий день после выступления в Мартвили Ираклий Гарибашвили объявил предателем Михаила Саакашвили как «человека, который называет простой грудой камней потерянные из-за его безрассудства территории» (здесь подразумевается нашумевшая в свое время спорная реплика из интервью «Independent» (15.02.11) о территориях, захваченных Россией в Грузии: «A lot of the area they have taken are piles of rocks. There is zero value, the only value would be if they used it launch attacks»). Саакашвили высказывается в том же духе – например, в начале апреля, в ходе полемики о визите в Грузию Владимира Познера он обратился к оппонентам так: «Вы ничтожества, вы никто. Вы только подчеркиваете, что ничтожны, не любите Грузию, испытываете отвращение к своей стране, являетесь предателями Грузии». Очень трудно найти лидера, который хотя бы раз не назвал противников «предателями» – эта отвратительная традиция стала неотъемлемой частью политической культуры. Она в силу своей недоразвитости не может обойтись без образа мессии, отвергнутого неблагодарными и алчными последователями, оплеванного толпой и распятого местными пособниками внешних врагов. В радикально-вождистском варианте пропагандистского мифа главной жертвой становится отвергнутый лидер, в «стандартном» – сама страна.
В начале 90-х гостям одного высокопоставленного силовика иногда показывали видеозапись расстрела человека, который передал российским военным в Абхазии какие-то важные сведения, что привело к многочисленным жертвам. Возможно, эта пленка сохранилась до сего дня. Расстреливаемый ныл и не хотел рыть могилу; рука оператора ни разу не дрогнула. Полноценным судопроизводством, даже военно-полевым там, скорее всего, и не пахло, а люди, видевшие эту запись или понимающие, «как оно бывает на самом деле», никогда не упомянут предательство всуе, в отличие от перевозбужденных граждан, которые часами выискивают в соцсетях доказательства «измены» несимпатичных им людей и, обнаружив их, спешат оповестить окружающих. В этой связи можно вспомнить цитату из романа «Выбор» бывшего сотрудника советских спецслужб Виктора Суворова – Сталин выказывает недовольство поведением разведчицы, находящейся за рубежом, а знающий человек объясняет ему, что к чему:
– Она написала абстрактную картину!
– А вы хотели, чтобы она не отклонялась от канонов социалистического реализма?
– Ее понесло в объятия белогвардейцев!
– А вы хотели, чтобы она вступила в испанскую коммунистическую партию?
– Она снюхалась с банкирами и вошла в их круг!
– А вы хотели, чтобы она начинала с организации колхозов?
Политики приучили своих последователей видеть измену там, где присутствуют хотя бы малейшие отклонения от генеральной линии партии (если точнее – от ее лозунгов), а тем не приходит в голову, что настоящий предатель обычно провозглашает патриотические здравицы и поносит врагов значительно чаще, чем среднестатистический гражданин. За этим феноменом скрывается сложная проблема, которая заставляет задуматься, почему слово «предатель» заняло столь важное место в словаре грузинской политики.
Раз уж мы упомянули якобинцев, то можем обратиться за примером к соответствующему периоду. Эпоха Просвещения подарила многим незнатным французам удовлетворительное образование и мечту об успехе на поприще литературы и науки, о лаврах Вольтера и Дидро. Как сказали бы в наше время, перед ними распахнулись дверцы нового социального лифта, но он, к сожалению, не мог вместить всех желающих. Многие из них отправились покорять столицу и в большинстве своем опустились на так называемое литературное дно – его интересно описывает в своих работах американский историк Роберт Дарнтон. Чтобы выжить, они «брались за грязную работу: шпионили для полиции и поставляли порнографию; заполняли свои произведения проклятиями против «света», который унизил и развратил их», особенно если не располагали связями, позволяющими выкарабкаться из трясины. Именно на «литературном дне» революция обрела самых преданных и радикальных сторонников, что, разумеется, нисколько не умаляет ее значения. Они называли социальных конкурентов из старой элиты предателями, врагами народа и использовали свой шанс, чтобы рвануться вверх и обрести новый статус, заняв место низвергнутых авторитетов. Впрочем, замечает Дарнтон, «было бы ошибкой видеть в этих страстях всего лишь тоску по занятости и ненависть к бонзам. Якобинские памфлетисты верили в собственную пропаганду. Они хотели избавиться от своего ветхого развращенного "я" и стать новыми людьми, с нового входа попавшими в республику добродетели. В качестве культурных революционеров они хотели истребить "аристократию ума"». Он же приводит характерную цитату современника революционных событий: «Откуда взялось все это безумное возбуждение? Толпа мелких чиновников и адвокатов, никому не известные писатели, голодные бумагомараки, которые разглагольствуют по клубам и кафе. Вот рассадник, где было выковано оружие, которым сегодня вооружены массы».
Процесс превращения «гуманитарного дна» в важный политический фактор, несомненно можно проследить и в революции 1917 года и в позднем СССР. Урбанизация с сопутствующим культурно-цивилизационным развитием привела в столицу Грузии тысячи людей, и они видели, как искусство слова и жеста возносит к вершинам удачливых и настойчивых, но не располагали достаточными знаниями, талантом и связями. В лучшем случае их ждала карьера учителя или, к примеру, корректора в издательстве, младшего научного сотрудника на подхвате, «двушка» в спальном районе и соответствующий круг общения. Национально-освободительное движение и последующие смены режимов встряхнули социальную пирамиду и подарили им шанс. Нет ничего удивительного в том, что некоторые из них принялись маркировать своих конкурентов как предателей, врагов и т.д., мобилизуя против них массы и создавая язык и этику новой политики. Чего они жаждали – освобождения или все же самоутверждения? И легко ли отделить одно от другого? Со временем многие остепенились, «вписались в рынок», овладели новыми навыками и даже добились творческих успехов. Но число людей, которые по-прежнему торгуют своей ненавистью, мечтая подняться или хотя бы отомстить обществу, по-прежнему непропорционально велико. На тех, кто ежеминутно поминает врагов и предателей, обычно смотрят с презрением, как на осведомителей охранки, а часть общества мечтает о новом политическом языке – более современном, гибком, глубоком и многозначном, и вздрагивает, заслышав эту архаичную дичь с изменниками, иудами, демонами и мазаквали. Тем не менее язык старой постсоветской политики по-прежнему востребован, возможно, потому что породивший его социальный конфликт так и не был преодолен и нам все еще приходится расшифровывать эти возгласы и вопли.
Реплики Гарибашвили оставили двойственное впечатление – он будто бы оттаскивал от партии Гахария одну часть избирателей, но в то же время подтаскивал к ней другую. Он сделал заявление в Мегрелии, вероятно, потому, что Гахария – мегрел и может рассчитывать на определенные бонусы в регионе, который всегда требовал от правящей «Грузинской мечты» особого внимания. В годы гражданской войны Звиад Гамсахурдия и отряды его сторонников опирались на Мегрелию, и она сильно пострадала от карательных рейдов их противников. В начале 90-х отношение к Шеварднадзе там резко ухудшилось, ситуацию осложняла высокая по сравнению с другими регионами концентрация беженцев из Абхазии, которые жили в тяжелейших условиях. Не удивительно, что «Революцию роз» там приветствовали с бóльшим энтузиазмом, чем в других местах. Саакашвили то и дело пытался опереться на выходцев из региона и даже после того, как «Нацдвижение» в 2012-м уступило власть «Грузинской мечте», оно сохранило в Мегрелии относительно неплохие позиции – они не могли обеспечить победу на выборах, но тем не менее существовали (как говорят некоторые грузинские социологи, когда хотят отмахнуться от сложного вопроса: «Плюс 5, ну, ладно – 10 процентов»). Определенную роль сыграла и убежденность части местного общества в том, что смещение Саакашвили стало реваншем старой столичной элиты, связанной с Шеварднадзе тысячами нитей, чуть ли не клятвами на Табаконской горе (первое – правда, второе – нет). Как бы то ни было, Гахария может умыкнуть часть электората как у «Мечты», так и у «Нацдвижения» в Зугдиди и других городах региона. Во втором случае потеря традиционного бонуса, вероятно, будет более болезненной, так как у «националов» меньше ресурсов для быстрого восполнения потерь.
Ираклий Гарибашвили, по сути, обращался к двум категориям избирателей: во-первых, к колеблющимся лоялистам, полагающим, что Гахария – проект Иванишвили и его партия со временем сменит «Мечту» у власти. Он убеждал их, что никакого проекта нет и коалиции с Гахария не будет, удерживая их рядом с «Грузинской мечтой». Но его слышала и другая аудитория – люди, которые ни за что не проголосуют за «Мечту» (эту позицию в ходе июньского опроса IRI зафиксировали 24% респондентов), хотят поддержать ее непримиримых противников, имеющих шансы на успех, и выбирают между «националами», т. н. малыми оппозиционными объединениями и партией Гахария «За Грузию». Здесь речь идет не об устойчивом ядре сторонников «Нацдвижения» или других партий, а именно о колеблющихся противниках власти.
26 августа Гарибашвили описал Гахария как коварного врага. В тот же день он назвал «Нацдвижение» деградирующей политической силой. Если мы присмотримся к кампании «Грузинской мечты», то увидим, что ее лидеры все чаще стремятся выставить Михаила Саакашвили трусом, слабаком, деградантом – все это было и раньше, но тогда его все же позиционировали как весьма опасного «главного мазаквали» (условно назовем это так). У партии власти есть привилегия «назначать» своего главного врага и клеймить его более изощренно, подталкивая тем самым непримиримых противников к соответствующему выбору. Не исключено, что в данном случае задача заключается в том, чтобы разделить протестные голоса между партиями, которые, судя по заявлениям их лидеров, никогда не станут партнерами по коалиции. Тема измены едва ли случайна – страх перед ней может удержать лоялистов, но привлечь к Гахария тех оппозиционных избирателей, которые устали от беспрерывных поражений «националов» и держат в уме примеры «успешного предательства» и смену власти в 1992-м и в 2003-м.
В «Этнографических письмах» Тедо Сахокия (Тб., 1956) описано как злые существа ночью слетаются к горе, где обитает Рокапи, верхом на метлах и иных подручных средствах и варят в огромном котле человеческие сердца, собранные ими за год. Затем в тексте внезапно появляются политические термины: «Вперед выступает один из «министров» Рокапи, к которому подходят мзаквари, поднося дары. И тот каждый раз стучит камнем по выступающему зубу Рокапи. И еле слышно раздается ее вопрос: "Кто пришел? "» Если бы мы искали визуальный образ для описания взаимоотношений правящей олигархии и политических партий, то вряд ли нашли бы более рельефный. Рокапи будто бы проводит открытый конкурс, награждая самых верных и коварных по отношению к людям победителей. Олигархия, по сути, делает то же самое; ей, в принципе, все равно, как распределятся места в местных законодательных собраниях после октябрьских выборов – главное, чтобы никто не посягнул на существующий порядок вещей и все воспринимали его как единственно возможный. Названия партий и их история в данном контексте не имеют значения – у мазаквали в старинных сказках нет собственных имен, они обезличены, их индивидуальные черты стерты.
Но все же, возвращаясь к монологу Ираклия Гарибашвили, было бы очень интересно узнать, как звали «одного человека», который постучал камешком по клыку Рокапи и сказал: «Позвольте представить – это Георгий Гахария. Он недавно вернулся из Москвы. Его нужно устроить на работу в правительство».
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
