Сначала ты работаешь на репутацию, а потом ты уже ничем не рискуешь – такова формула победы Никола Пашиняна на выборах, которые он не мог проиграть.
Никол Пашинян мог себе позволить на этих выборах все. Он грозил оппонентам гвоздодером. Он менял собственного сына на армянских пленных в Азербайджане. Постсоветская история, пожалуй, не знает подобных случаев конвертации отчаянных репутационных провалов в предвыборные козыри, и, кажется, оппозиция с самого начала знала печальный для себя итог, и потому отрабатывала свое участие в выборах с тем же дефицитом вдохновения, с которым после выборов оспаривала их итоги.
Все, что было против него, Пашинян смог обернуть в итоге в свою пользу, и это самая впечатляющая политтехнология наших широт нашего времени. Никол Пашинян мог позволить себе все, потому что от него не ждали никакой верности никаким принципам. Некогда примыкавший к либералам, придя к власти, Пашинян поставил на безудержный национализм. Он в 2018-м анонсировал Ильхаму Алиеву скорые прорывы в урегулировании, а через несколько недель заявлял о переносе карабахского парламента в Шушу, громогласно резюмируя: «Карабах – это Армения, и точка!» Он был уже не победителем, он был вождем, он перед самой войной, в жанре Бендера в Васюках, импровизировал на тему армянской трансформации к 2050 году – в 20 раз увеличить ВВП и в семь раз зарплату, иметь как минимум пять компаний дороже 10 миллиардов и 25 олимпийских медалей, и, конечно, одну из самых боеспособных армий мира, и площадь ликовала. Площадь, в отличие от конкретного избирателя, не задается вопросом «как?», ее интересует только «что?», она лучший собеседник, на которого всегда можно свалить любую ответственность, в чем и прелесть прямой демократии. Майданы приходят и уходят, а ноу-хау Пашиняна в том, что его площадь остается мобилизованной и призванной бессрочно, она продолжает сжимать кулаки и через год после революции, и через два, и вне зависимости от того, сколько у кумира мест в парламенте.
Поэтому главная идея нынешних выборов была вовсе не в выборах, а в возвращении на эту площадь хотя бы части разочаровавшейся толпы. Выборы фактически были переведены в режим референдума о доверии Пашиняну, и с политтехнологической точки зрения это, несомненно, глава в будущем учебнике. Роберт Кочарян мог заказывать любые социологические опросы про то, как он идет голова к голове и вот-вот обойдет выскочку-революционера – в Армении над этой социологией смеются так же открыто, как открыто продолжают ненавидеть все, связанное с прежней властью, и Кочаряна особенно, поскольку именно он остался в памяти ее родоначальником и символом. Да, от Пашиняна отвернулись элиты, интеллектуальные, военные, политические, в том числе, и многие из тех, кто его восторженно приветствовал три года назад. Но их голоса, судя по всему, надо искать не у Кочаряна, а среди тех пятидесяти процентов, которые не пришли на участки вовсе – даже отвращение к Пашиняну не смогло их подтолкнуть к голосованию за бывших. А остальные оппозиционеры оказались еще более трагикомическим ответом на вопрос, кто кроме бывших мог бы запалить новую Вандею.
Выборы в режиме референдума – конечно, тоже лукавая подмена, уровень личного референдумного доверия в 54 процента – ужасающе мало, а для выборов – в самый раз, но кто теперь будет разбираться в этой путанице? Однако как даже в этом режиме выиграть выборы с репутацией человека, который вверг нацию в катастрофу? Оказалось, просто: подменить повестку дня. Заставить говорить не о войне, а о том, как жить после нее. Это оказалось перспективно и психологически, и политически. Оппозиция, для которой тема предательства и катастрофы выглядела как единственной, так и победительной, с каждым новым тезисом на эту тему загоняла себя в ловушку, освобождая для Пашиняна все больше политического пространства. Подмена тезиса изменила сам статус власти – из подозреваемой и ненавистной после войны она стала снова действующей в условиях мира, а любая постсоветская действующая власть имеет свое традиционное лоялистское ядро, которое голосует за нее просто потому, что она власть. Из поствоенной лихорадочности процесс вернулся к привычным ритмам, в которых оппозиции, готовившейся совсем к другой игре, предложить оказалось особенно нечего.
Мир, заключенный 9 ноября, конечно, остается предательским, однако его былой персонализм как-то поистерся, а идеи оппозиции о реванше, возвращении Гадрута и Шуши, звучали не только пугающе, но и вполне по-хлестаковски, а это в рамках жанра позволено только власти. Но оппозиция продолжала обманываться, выдавая за свой шанс то, что было продолжением ловушки. Она продолжала пугать страну дальнейшей катастрофой, потерей Сюника и Севана и продолжением геноцида 1915 года. Кризис вокруг Севлич, «Черного озера» на границе Азербайджана и Армении, куда продвинулись на несколько сотен метров азербайджанские военные прямо накануне предвыборной кампании, оппозиция восприняла как сигнал к новому наступлению – и снова все перепутала.
Конечно, оппозиция не хуже власти понимала, что ни на какую целостность Армении Азербайджан не посягает. Что все наблюдаемое на границе, от вполне провокационного продвижения азербайджанских военных до столь же провокационных превентивных мер армянских военных – это естественное стремление Баку юридически закрепить итоги своей победы, то есть вынудить Ереван к переговорам о границе, от которых он логично уклоняется. Ведь для Армении вопрос границ глубже и глобальнее, чем боязнь лишиться в соответствии с горем побежденному десятков гектаров. Национальной травмой, которую пыталась использовать оппозиция, стала потеря территорий, которые вообще с формальной точки зрения никогда не являлись ни Арменией, ни даже Нагорным Карабахом. Но в традиционном политическом дискурсе разговор о формальностях – такое же национальное предательство, как и отказ от Арарата. В его рамках границы - условность и недоразумение. Если Армения по-прежнему не признает даже границы с Турцией, о какой демаркации границ с Азербайджаном может идти речь?
Президент Армении вскоре после войны размышляет о будущей мировой философии: «Мир вступает в эпоху, когда на первый план выйдут сетевые государства, и Армения имеет все шансы стать таковым».
Вечный реванш – национальная идея, хорошо и правильно лишь то, что хорошо и правильно с точки зрения такого сетевого государства, или проще говоря, государства-нации. Левые или правые, либералы или борцы с глобальным потеплением, Восток или Запад – все вторично и подчинено этой главной идее, так учат в школе и об этом говорят на выборах, и, если Украина дружит с Баку, значит, и Крым – российский. Карабах превыше даже суверенитета, который за защиту этого Карабаха почти каждая армянская политическая сила готова отдать любому (а по факту Москве), и это противоречие становится вполне органичной частью традиционной мифотворческой логики.
В 1997 году тогдашний президент Левон Тер-Петросян в статье «Война или мир. Пора стать серьезнее» пытался предостеречь соотечественников: «Компромисс – это выбор не между хорошим и плохим, а между плохим и худшим, т. е. компромисс – лишь средство избежать худшего». Речь шла о намерении Еревана согласиться на план карабахского урегулирования, которое в итоге стоило Тер-Петросяну президентства, перехваченного Робертом Кочаряном. Сегодня Тер-Петросян снова пытается объяснить ту же мысль, но в изменившемся контексте: международное сообщество признало независимость бывших советских республик в границах, существовавших в советское время. «Вы ничего не можете изменить. Граница между Арменией и Азербайджаном и есть та советская граница. Пограничные споры будут продолжаться до тех пор, пока Армения не подпишет четкое соглашение с Азербайджаном…»
И 14 лет назад, и сегодня Тер-Петросян исходит из четких политических принципов и реальности. И ровно то же самое сегодня вынужден говорить Никол Пашинян – но пользуясь заслуженным кредо человека без принципов. Оказалось, что Никол Пашинян – единственный политик в Армении, который и вынужден, и может позволить себе говорить так, как есть: терять ему уже нечего, альтернативы ему нет, и никаких внутренних противоречий, как и тогда, когда он смело будоражил массовый национализм, похоже, он не испытывает. Человек, который стоял у истоков катастрофы, теперь может оказаться единственным, кто будет вынужден говорить правду. И про демаркацию, пусть и с традиционным лукавством, – дескать, она никак не связана с карабахским урегулированием, и про открытие страны вдоль новых коммуникаций, а там, глядишь, и Турция окажется не таким уж и вселенским злом. Правда, до этого еще дойдет нескоро. Но и Пашинян, судя по всему, теперь тоже обнулился не на год.
И Россия впервые может оказаться «частью той силы, что вечно хочет зла и совершает благо», по крайней мере, для Армении, от которой ей совершенно не требуется такого количества суверенитета, которое на нее в расплату за свои мифы пытаются взвалить многие армянские политики. Москве здесь вовсе не нужны никакие советские продолжения, ей нужен хороший пакет в огромном логистическом центре, который может в этих краях возникнуть, и ровно в этой степени ей нужно спокойствие и открытые границы, в том числе и для Армении, про которую все привыкли считать, что Москва только тем и озабочена, чтобы никуда ее не отпустить. Наоборот, новая рациональность делает Россию вполне терпимой к открытой Армении, и так вышло, что для этого ей тоже удобнее Пашинян, которому нечего терять. Только бизнес, который в Армении, кого бы в ней ни выбрали, обещает еще довольно долго быть успешным, вне зависимости от количества в ней Сороса и даже иностранных агентов. А что там за пределами пары президентских каденций, Москву обычно не интересует. Этим мировоззрением, возможно, в Кремле перед выборами и поделились со своим старым другом Робертом Кочаряном, и он, надо полагать, услышал и не обиделся. Ничего личного. Тем более, побеждать он, вероятно, все равно не собирался.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
