На минувшей неделе Грузия побывала в прошлом, словно в заброшенном доме с прохудившейся крышей, где пахнет сыростью и осколки стекла хрустят под ногами. Запыленная мебель, пустые бутылки на кухонном столе, забытые ныне имена в передовице газеты, оставленной на подоконнике, – все как тогда, три десятилетия назад, не изменились и слова на пожелтевшем листе бумаги, заправленном в пишущую машинку Erika, рядом с которой лежит смятая пачка сигарет «80». Они прошивали легкие, как пули калибра 7,62, но других зачастую не было.
Нация снова вернулась в этот дом с призраками. Узнав о кончине бывшего главы правительства Тенгиза Сигуа, многие граждане не ограничились коротким комментарием, но принялись вспоминать мельчайшие детали той промозглой эпохи, когда страх, голод и холод, сливаясь воедино, порождали неповторимое предчувствие небытия. Танатофилия всегда была тенью грузинского Эроса, а утраченные в прошлом возможности привлекают нас больше, чем нынешние. Они продолжают бродить в темных коридорах коллективного бессознательного, словно неприкаянные души в мистическом триллере.
В Грузии не принято поносить умерших, но в последние дни часть почитателей Звиада Гамсахурдия писала об одном из организаторов государственного переворота 1992 года Тенгизе Сигуа ужасающие вещи – их проклятия нависали над соцсетями грозовой тучей. Защищать его не рвался никто, впрочем, желающих сказать что-то вроде «Звиад сам во всем виноват», как обычно, было немало. И если бы Марк Цукерберг прикрутил к Facebook кнопку, позволяющую волшебным образом выстрелить в оппонента, гражданская война 1992-93 годов вспыхнула бы вновь, как пожар на пороховом складе, поскольку никто ничего не забыл и вряд ли чему-нибудь научился.
Мы привыкли смотреть на политику сквозь призму игры интересов, игнорируя личные качества и эмоции действующих лиц, и видим 90-е «как бы сквозь тусклое стекло». Звиад Гамсахурдия быстро подчинял себе людей либо превращал их в смертельных врагов – исключений из этого правила было немного. В случае с Тенгизом Сигуа одно болезненное самолюбие налетело на другое, подобно бойцовому петуху, а мировоззренческие различия сыграли лишь второстепенную, почти декоративную роль (обычная грузинская история).
Первопричиной проблем мятежного премьера могло быть то, что он стоял очень близко к верхушке общества, но никогда не входил в нее, будто бы замерев на предпоследней ступеньке. Им постоянно манипулировали, используя как инструмент в ходе переворота и при конвертации богатств ГССР в частную собственность. Но люди, делавшие это, в отличие от Гамсахурдия, обладали огромным опытом и обостренным, звериным чутьем, позволившим им стать правящей элитой в столь беспокойной стране.
Тот, кто помнит выступления Сигуа перед началом боевых действий или встречался с ним тогда, подтвердит, что он был буквально одержим противостоянием и свержение Гамсахурдия являлось для него глубоко личным делом. Впрочем, «звиадисты» всегда видели в нем лишь марионетку Кремля, наймита Шеварднадзе и отказывали ему в праве на собственную историю, судьбу, трагедию, а друзей и союзников, которые могли бы возразить им, у него не осталось. Нейтральных авторов он привлекал гораздо реже, чем опасный и харизматичный Джаба Иоселиани, и в новом столетии о нем мало кто вспоминал.
Многие комментаторы, опираясь скорее на образы и впечатления, чем на факты, считают Сигуа наименее брутальным триумвиром, вероятно, потому, что, в отличие от Иоселиани и Китовани, он не командовал вооруженными формированиями и вместе с тем был достаточно вежлив, предупредителен и старался не обижать просителей. Но если грузинскую Смуту когда-нибудь опишут во всей полноте (это вряд ли), то опубликованные документы и воспоминания очевидцев, возможно, подтолкнут читателей к противоположным выводам. Тенгиз Сигуа был очень непрост, несмотря на то, что Эдуард Шеварднадзе с кажущейся легкостью переиграл его и отстранил от власти, как и Китовани с Иоселиани.
Если натереть пять яблок, добавить полстакана сахара, стакан муки, чайную ложку соды с уксусом и, при наличии, что-нибудь еще, можно испечь «Пирожное Сигуа» («пирогом» переводчики и русскоязычные тбилисцы называли его намного реже). В начале 90-х эрзац-пирожное казалось деликатесом на фоне хачапури с солью вместо сыра и харчо из хлеба, которое готовили и раньше, но нечасто. Порой его ели при свете керосиновой лампы, мечтая о лучшем будущем вдвоем или всей семьей. Недавно знакомые попытались тряхнуть стариной, испекли его, но не почувствовали ничего, кроме отвращения. Пирожное, как символ нужды и унижения, – уникальный феномен в истории кулинарии. Память сложнее обмануть, чем вкусовые рецепторы, впрочем, ничего невозможного нет.
Устроив переворот и развязав братоубийственную войну, нельзя рассчитывать на благосклонное отношение общества, и сегодня почти никто не оправдывает Иоселиани, Китовани и Сигуа. Споры вспыхивают лишь тогда, когда кто-то начинает утверждать, что Гамсахурдия тоже виновен, а «звиадисты» набрасываются на него с проклятиями. В годы правления Шеварднадзе побежденных в гражданской войне, по сути, изолировали, их участие в политической и общественной жизни страны не было полноценным; им тогда пришлось нелегко. Позже Саакашвили, а с недавнего времени и Иванишвили, в поисках поддержки начали обхаживать их, превозносить покойного президента и в конце концов довели дело до того, что любая критика в его адрес стала восприниматься не только «звиадистами», но и значительной частью общества как ересь. Многие из тех, кто поддерживал его свержение, сегодня сглаживают углы, ограничиваясь в крайнем случае общей и в сущности очень странной фразой «Он не был политиком». Впрочем, некоторые граждане считают такой подход фарисейским и при каждом удобном случае напоминают «звиадистам», что их вождь называл оппонентов врагами нации и агентами Кремля, боролся с неподконтрольными СМИ и, используя радикальные лозунги, напугал и оттолкнул граждан других национальностей, вместо того чтобы привлечь их к строительству нового независимого государства. «Больше всего шовинизмом Гамсахурдия обеспокоено негрузинское население республики» – это цитата не из интервью Тенгиза Сигуа, а из аналитического доклада ЦРУ США от 12 июля 1991 года (рассекречен в 2010-м, доступен на сайте Института развития свободы информации – IDFI).
Старые «звиадисты» и их потомки обычно впадают в ярость, когда кто-то говорит, что первый президент виноват не меньше, чем его противники. В какой-то момент им показалось, что место Гамсахурдия в пантеоне грузинской истории окончательно определено и его имя больше не будут упоминать с пренебрежением и злостью, как в 90-х, поэтому они сразу же бросаются в атаку, называя своих противников путчистами и предателями.
Ценность подобных споров крайне низка – они представляют совокупность эмоциональных, подчас истеричных монологов, далеких от фактов и объективных оценок. Их участники, по сути, выискивают всемогущих демонов, принесших несчастья, зарезервировав за собой роль наивной жертвы, так, словно виновны только Звиад, Тенгиз, Эдуард, Джаба (куда ж без него) – все вместе и по отдельности, но не мы, нет, не мы…
«То, что произошло в 1921 году, произошло по уровню наших душ – независимо от больших катастроф: как выросли, так и получилось. Большие катастрофы не сделали нас большими», – говорил Мераб Мамардашвили (4-я лекция о Прусте). То же самое можно сказать о событиях 1991-го и о том, что происходит сейчас.
Характерное воспоминание – грузинская пресса вольнолюбива и на постсоветском фоне в целом выглядит хорошо, но как-то раз редактор, который всегда бесстрашно критиковал власти, предложил одному из авторов: «Давай уберем цитату этого Мамардашвили и не будем лишний раз раздражать читателей». Он, вероятно, имел в виду не только «звиадистов» – к философу плохо относятся и поклонники других вождей и постоянно называют его кагебешником, агентом, чуть ли не масоном. Должно быть, потому, что его слова слишком часто указывают на интеллектуальное убожество политиков, их прислужников и вышеупомянутый «уровень наших душ».
Кто-то смеется над предсказанием «В последние времена Грузия воссияет», а кто-то воспринимает его всерьез. Но и те, и другие в большинстве своем полагают, что если это и произойдет, то лишь в отдаленном будущем. Кажется, и атеисты, и верующие чувствуют, что отсутствует необходимый источник света – внутренняя честность с произрастающей из нее цельностью.
Можно ли считать жертвой того, кто не совершал кровавых преступлений, но в то же время раскручивал маховик конфликта, призывая к свержению избранной власти или к аннигиляции ее противников? Аплодировал, когда на митинге декламировали похожее на заклятие стихотворение о тридцати пулях для предателей, получивших тридцать серебряников. Поддерживал самые жесткие меры. Игнорировал инакомыслящих вместе с их правами, мирился с непотизмом и прочей мерзостью, завидовал патрициям, презирал плебеев, ненавидел всех. А может, просто бросил походя что-то вроде «Она хорошая девочка, но осетинка».
Звиад, Тенгиз, Джаба, Эдуард, Михаил, Бидзина, а также Владимир приняли множество губительных для Грузии решений. Но они не заставляли ее граждан быть глупыми, бессердечными и бесчестными.
В фильмах ужасов ближе к финалу обычно становится ясно, что призраки, преследующие главного героя, олицетворяют поступки, о которых он хочет забыть. Грузинское общество при каждом удобном случае входит в недавнее прошлое, словно в заброшенный дом, и когда в сумерках тени начинают тянуться к его горлу, перепугавшись до смерти, бросается прочь, но затем возвращается вновь и бродит повсюду, рассматривая гильзы на полу, надписи на закопченных стенах, пятна крови, раздавленные шприцы, разбросанные книги, запыленную машинку Erika, бесчисленные окурки и обходит стороной лишь одну, самую главную, самую страшную комнату, в которой его дожидается зеркало.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
