В первую неделю июля грузинское общество напоминало караван, бредущий под безжалостным солнцем от миража к миражу. Жара отбивала желание думать о политике, и лишь матчи чемпионата мира по футболу освежали мысли и чувства, подобно оазисам в пустыне.
Партии сбавили темп, накапливая силы перед традиционным сентябрьским рывком, а электорат задремал. Краткой активизации следует ожидать разве что в конце июля и в начале августа, когда «Грузинская мечта» выдвинет своего кандидата в президенты, а нация вспомнит о проклятой войне 2008-го в ее десятилетнюю годовщину.
Утомленные солнцем грузины наблюдают за формированием нового правительства, как бы сквозь жаркое марево, и почти не обращают внимания на интересные нюансы и символический подтекст происходящего. До того как Мамука Бахтадзе стал премьер-министром, примерно половина опрошенных (43% по данным NDI, 55% по данным IRI) не знали, кто он такой. Историю его связей с общественностью можно разделить на четыре условных этапа. Когда он работал на семьи Рчеулишвили и Бежуашвили (компании «Центр Поинт» и «Индустриальная группа Грузии» соответственно), в СМИ и соцсетях о нем не упоминали. В 2013-м он возглавил «Грузинскую железную дорогу», и интерес к его персоне возрос, но вскоре стало ясно, что ему не хочется быть в центре внимания. В конце 2017-го Бахтадзе назначили министром финансов, и «Грузинская мечта» принялась потихоньку раскручивать его (и главу МВД Гахария) как вероятного преемника Георгия Квирикашвили – но, выступая с резонансными инициативами, он все же продолжал ходить по информационному пространству бочком и будто бы стремился вернуться в тень. В июне, возглавив правительство, он наконец вышел на авансцену кукольного театра имени Бидзины Иванишвили, дабы исполнить роль молодого перспективного реформатора.
Одной из причин, способствовавших выдвижению Квирикашвили на пост премьер-министра в декабре 2015-го, стал отчетливо выраженный спрос на стабильность и некую паузу после серии потрясений – этот кандидат лучше других умел вести себя по-брежневски, основательно и неторопливо. Но минуло два года, и маятник качнулся в другую сторону – правление Квирикашвили начали часто описывать как «застой»; общество захотело чего-то более динамичного.
Подобные колебания можно было наблюдать в конце 90-х (от долгожданного умиротворения к возбуждению) и спустя какое-то время после «Революции роз» (в обратном направлении). Интересно, что в 2011-м группа местных социологов и пиарщиков выяснила, что смена циклов почти не коррелирует с изменением экономических показателей и политики властей. Но даже если речь идет о перманентных нервических припадках национального масштаба, – очевидно, что Бахтадзе выдвинули в авангард в тот момент, когда общество возжелало реформ и он пытается вести себя соответственно.
Молодость является важным бонусом, но, поскольку после правления Саакашвили значительная часть населения не любит словосочетания «молодые реформаторы», следует уточнить, какую именно молодежь олицетворяет новый премьер.
Вообще, в Грузии принято с сентиментальным пафосом благословлять новое поколение, идеализируя его помыслы, примерно так, как это сделал Акакий Церетели в своем известном стихотворении. Но от противоречий не уйти; знаменитая полемика литераторов в третьей четверти XIX века вошла в историю под именем «Борьба отцов и детей»: начав с сугубо филологических вопросов, они вскоре перешли к проблемам крестьянской реформы, открытия университета и т.д. Впрочем, противостояние поколений тогда понимали не в вульгарном эйджистском смысле, но, прежде всего, как попытку старой, успешно интегрировавшейся в имперскую элиту аристократии сдержать порыв образованной молодежи, разглядевшей контуры лучшего будущего. Конфликт носил принципиальный характер, но, поскольку стороны старались вести себя галантно, как на рыцарском турнире, его не воспринимали как войну на уничтожение.
Большевики активно использовали тему молодежи, опрокидывающей прежний порядок вещей, дабы сделать привлекательными свои непопулярные идеи в потрясенной оккупацией стране. Нахрапистые комсомольцы считались тогда не меньшим злом, чем чекисты, их зачастую воспринимали как апостолов разрушения и деградации. В конце советской эпохи, благодаря абсолютной беспринципности карьеристов из ЛКСМ Грузии, слово «комсомолец» приобрело большую негативную нагрузку, чем слово «коммунист». Оно и по сей день остается «ругательным», оппоненты часто называют «комсомольцами» соратников Саакашвили, как и молодых депутатов «Грузинской мечты», группирующихся вокруг Ираклия Кобахидзе.
На закате СССР проблема отношений «отцов» и «детей» вновь оказалась в центре внимания. Элита советской Грузии хотела разорвать связи с уходящей эпохой, чтобы удержать процессы под контролем, а затем возглавить независимую страну. Она отреклась от «сталинизма отцов», а фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» стал для нее своего рода декларацией независимости от прошлого. Абсолютно противоречащая грузинскому мировосприятию сцена, в которой сын выкапывает из могилы тело отца и сбрасывает его в пропасть, будто бы продемонстрировала всей стране, насколько далеко готово пойти это поколение «комсомольцев», видевшее в аннигиляции символов уходящей эпохи обнуление грехов и подтверждение права на власть.
«Борьба поколений» при Саакашвили, по сути, маскировала попытку смены элиты, что сближает ее с опытом 20-30-х годов. Но она не так интересна, поскольку ее инициаторы не умели изъясняться на языке культуры и едва ли понимали, что ротация кадров в министерствах новой элиты сама по себе не создаст. Но тем не менее многие восприняли произошедшее как бунт молодых выходцев из низов, и Иванишвили предпринял в этой связи определенные шаги.
Еще до победы на выборах 2012-го он заговорил о поколении, которое придет к власти в 2030-м, подчеркивая, что его представителей следует научить «правильно анализировать». Относительно молодые и очень послушные деятели, будь то Мамука Бахтадзе или Ираклий Кобахидзе сотоварищи, вероятно, дают Иванишвили возможность чувствовать себя «отцом нации», и, кажется, именно с их помощью он намеревается завершить очередной период нестабильности в отношениях поколений, начавшийся после «Революции роз», в русле патриархальной грузинской традиции обеспечив постепенный бесконфликтный переход власти к «детям». Его пропагандисты не отрицают того, что Мамука Бахтадзе и Ута Иванишвили (старший сын правителя) являются друзьями, и это неудивительно, поскольку подобные сведения работают на идею преемственности.
Часть сторонников «Грузинской мечты» ворчит из-за того, что в 2012 году Бахтадзе пожертвовал «Нацдвижению» 20 тысяч лари. Тогда будущий премьер работал у братьев Бежуашвили, и один из них – Давид – баллотировался в парламент от партии Саакашвили (он покинул фракцию в ноябре 2013-го так же непринужденно, как перешел из «Союза граждан» в «Нацдвижение» за 10 лет до описываемых событий). По словам Бахтадзе, его банковский счет, как и десятки тысяч других, использовали «технически», чтобы обойти законодательные ограничения, сам же он поддерживал Иванишвили. Все это он изложил достаточно складно, но тут, вероятно, стоит вспомнить о других молодых людях, которые не боялись ни полицейских дубинок, ни угроз, ни тюрем и раз за разом выходили на площадь, даже когда их борьба казалась безнадежной и смертельно опасной. Если бы кто-нибудь предложил им «технически» перечислить деньги в «общак» «Нацдвижения», они, скорее всего, влепили бы ему пощечину. Сегодня многие из них едва сводят концы с концами где-то на обочине общественной жизни, а Мамука Бахтадзе стал премьер-министром Грузии. Бидзина Григорьевич любит послушную молодежь и опасается нонконформистов.
У нового премьера все будет хорошо, по крайней мере, на первых порах. Вскоре он узнает, как пьянит (пусть временный) рост рейтинга вкупе с самостоятельными действиями в своей (пусть небольшой) сфере влияния. Интересно, обидится ли он, когда его в первый раз во всеуслышание назовут «комсомольцем»?
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
