470 лет назад, 24 июня 1547 года, великий пожар уничтожил треть Москвы, спровоцировал бунт черни и заставил юного царя Ивана IV горько каяться в грехах. Стихия сделала его тогда Иваном Милостивым, и лишь позднее он превратился в Грозного.
XVI век на Руси отличался "повышенной экстремальностью природных явлений", пишут в своем климатологическом исследовании русских летописей Евгений Борисенков и Василий Посецкий. На Земле наступила вторая фаза Малого ледникого периода: зимы в Европе стали мягче, но засухи и набеги саранчи повторялись каждые три-четыре года. Сухая, жаркая погода в сочетании с ураганным ветром и явилась причиной небывалого пожара Москвы.
Николай Карамзин в "Истории государства Российского" не жалеет ярких красок:
Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезли, каменные распались, железо рдело как в горнице, медь текла. Рев бури, треск огня, и вопль людей от времени до времени был, заглушаем взрывами пороха, хранившегося в Кремле и других частях города. Спасали единственно жизнь: богатство праведное и неправедное гибло.
Это почти дословный перевод на современный Карамзину русский язык повести "О великом и сугубом пожаре и о милостивом защищении, иже на воздусе заступлением пречистые Богородицы", написанной в буквальном смысле по горячим следам кем-то из окружения тогдашнего митрополита Макария. В причинах бедствия ни автор повести, ни его современники не сомневались: разумеется, это кара Божья. Главными виновниками повествователь считает алчных и властолюбивых бояр:
И вместо, еже любити правду и любовь, в ненависть уклонишася, и кождо их различных санов желающе, и ничто же получаху, но обаче на мало время. И нача в них быти самолюбие, и неправда, и желание на восхищение чужаго имения. И воздвигоша крамолу велию, желающе себе властолюбия. Друг друга лукавством не токмо в заточение посылаху, и в темницах затворяху, и юзами облогаху, но и самой смерти предаваху... И от похищения чюжаго имения домы их исполнишася, и сокровища их направеднаго богатества умножишася.
(Юзы – это узы; в данном случае – оковы, кандалы.)
"Сгорело 1700 человек, кроме младенцев, – сообщает Карамзин. – Утешителей не было: царь с вельможами удалился в село Воробьево, как бы для того, чтобы не слыхать и не видать народного отчаяния".
Ивану шел в то время восемнадцатый год. Он вырос сиротой и в раннем детстве часто терпел притеснения от царедворцев. Сергей Соловьев считает, что раннее сиротство и дурное воспитание испортило царя, исказило прекрасные от рождения черты:
Окруженный людьми, которые в своих стремлениях не обращали на него никакого внимания, оскорбляли его, в своих борьбах не щадили друг друга, позволяли себе в его глазах насильственные поступки, Иоанн привык не обращать внимания на интересы других, привык не уважать человеческого достоинства, не уважать жизни человека. Пренебрегали развитием хороших склонностей ребенка, подавлением дурных, позволяли ему предаваться чувственным, животным стремлениям, потворствовали ему, хвалили за то, за что надобно было порицать...
17 лет он венчался на царство, а вскоре – за полгода до пожара – в первый раз женился. Царицу Анастасию Романовну народная молва наградила всеми мыслимыми достоинствами. Летописец сообщает, что "предобрая Анастасия наставляла и приводила Иоанна на всякия добродетели".
Государственными делами юный царь себя не утруждал, зато любил карать и миловать – по выражению Карамзина, "играл, так сказать, милостями и опалами". Его всесильными наместниками были родственники его матери князья Глинские, возбуждавшие ненависть прочего боярства.
Соперники Глинских, говорит Карамзин, "составили заговор; а народ, несчастием расположенный к исступлению злобы и к мятежу, охотно сделался их орудием". Ивану рассказали, что пожар на Москве учинился злым волшебством чародеев. Царь удивился и велел начать розыск. Розыск производили оригинально. На пятый после пожара день бояре приехали в Кремль, собрали народ на площади перед Успенским собором и спросили его, кто поджег Москву. В толпе закричали: "Княгиня Анна Глинская с своими детьми волхвовала: вынимала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела!"
Сергей Соловьев объясняет:
Черные люди (то есть чернь, податное население. – В. А.) говорили это потому, что Глинские были у государя в приближении и жаловании, от людей их черным людям насильство и грабеж, а Глинские людей своих не унимали.
Князь Юрий Глинский стоял тут же на площади. Он осознал смертельную опасность и попытался укрыться в соборе. Но толпа выволокла его из Кремля и убила. Начался бунт, жертвами которого стала челядь Глинских. Их имущество было разграблено. Наконец, толпа явилась в Воробьево и потребовала от царя выдать ей на расправу его бабку Анну Глинскую. Ее в это время не было ни в Москве, ни в Воробьеве. Толпу едва уговорили разойтись. Но зачинщиков запомнили и впоследствии казнили.
В этот момент отчаяния и беспомощности в царе произошел духовный переворот. Карамзин пишет об этом так:
В сие ужасное время, когда юный Царь трепетал в Воробьевском дворце своем, а добродетельная Анастасия молилась, явился там какой-то удивительный муж, именем Сильвестр, саном иерей... приближился к Иоанну с подъятым, угрожающим перстом, с видом Пророка, и гласомъ убедительным возвестил ему, что суд Божий гремит над главою Царя легкомысленного и злострастного.
О своем преображении писал и сам Иван:
Не понимал я, что Господь наказывает меня великими казнями, и не покаялся, но сам угнетал бедных христиан всяким насилием. Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором, и все я не каялся, наконец Бог наслал великие пожары, и вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и познал свои согрешения.
Заговорщики, погубившие Глинских, не достигли своей цели. Самыми доверенными приближенными царя стали после пожара священник Сильвестр и окольничий Алексей Адашев, человек скромного происхождения. Вместе с князем Андреем Курбским Адашев и Сильвестр составили "Избранную раду" – ближний круг политиков-реформаторов. Боярское правление на Руси кончилось. Под влиянием "Избранной рады" Иван IV провел судебную реформу, реформы государственной и военной службы, созвал Земский собор...
Новым поворотным пунктом царствования стала тяжкая болезнь самодержца в 1553 году, по возвращении из казанского похода. Сергей Эйзенштейн в своем фильме изображает недуг Ивана как притворство и уловку. Но историк Сергей Соловьев полагает, что царь и впрямь был при смерти. Лежа на смертном одре, он велел боярам целовать крест на верность своему сыну Димитрию, дабы царский венец не перешел к двоюродному брату Ивана Владимиру Старицкому.
Целование креста было настолько ответственным шагом, что даже истинные соратники царя не нашли в себе сил кривить душой. "Сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины", – будто бы сказал Ивану окольничий Федор Адашев, отец Алексея Адашева. Сильвестр тоже склонялся в пользу Владимира Старицкого.
Умер не царь, а его сын (не тот Димитрий, сын Марии Нагой, который впоследствии "чудесно спасся", а первенец, которому не было и восьми месяцев). По выздоровлении, говорит Соловьев, "тяжелые чувства затаились пока на дне души" царя. Иван охладел к реформам. В его сердце поселились подозрительность и мстительность. Подлинная или мнимая, болезнь царя проложила бесповоротный рубеж в истории России.
А в августе 1560 года, и тоже после пожара Москвы, скончалась совсем еще молодая царица. Есть версия – в которую верил Иван, – что Анастасию отравили. Царь был безутешен. "Он стенал и рвался, – рассказывает Карамзин, – один Митрополит, сам обливаясь слезами, дерзал напоминать ему о твердости Христианина… Но еще не знали, что Анастасия унесла с собою в могилу! Здесь конец счастливых дней Иоанна и России: ибо он лишился не только супруги, но и добродетели".
"Что было бы, – риторически вопрошал философ и историк Георгий Федотов, – если бы "ближней раде" Адашевых, Сильвестров и Курбских, опираясь на земский собор, удалось начать эру русского представительного строя?"
Вместо представительного строя Русь получила опричнину.
Теория о том, что стихийное бедствие – наказание за грехи, благополучно дожила до наших дней. Американский проповедник-фундаменталист Пэт Робертсон объяснял гневом Божьим разрушительный ураган "Катрина" – он будто бы ниспослан Америке как наказание за гомосексуализм и аборты. После катастрофического цунами, постигшего Японию, публицист Елена Ямпольская, тогда заместитель главного редактора "Известий", а ныне депутат Госдумы, написала, что это наказание японцам за их "русофобию":
Бог хранит Россию от внешних "наездов". Защищает от притязаний, которые выплескиваются через край – из области разумного в сферу чистого нахальства. Унижать Россию не рекомендуется.
С ней всецело согласился кинорежиссер Никита Михалков:
Все связано. И постоянное использование, унижение окружающего мира – оно приводит к тому, что Господь говорит: "Ребята, вы чего? Вы чего делаете?" И посылает бедным японцам девятибалльное землетрясение с цунами, с реактором.
Многим не чужд подобный взгляд и на беды России – мол, "забытая Богом" страна терпит за свой атеизм.
В XVIII веке европейские просветители скрестили перья с христианскими обскурантистами по случаю Лиссабонского землетрясения 1755 года. Вольтер написал тогда "Поэму на разрушение Лиссабона", в которой спорил с концепцией наказания свыше:
Обманутый мудрец, кричишь ты: всё полезно;
Приди, взгляни на сей опустошенный град,
На сей несчастный прах отцов, и жен, и чад...
Их томный слыша вопль в подземной там стране,
Курящийся зря пепл, не скажешь ли ты мне,
Что должно было так, чтоб град сей был несчастен,
И нужно то Творцу, который благ и властен?
Иль скажешь ты, смотря на трупы бедных сих,
Что Бог отмщает им за беззаконья их.
Сии безгрешные младенцы чем виновны,
В объятьях матерьних лия потоки кровны!
Отменно ль согрешил сей град и принял суд?
Париж и Лондон цел, где в роскошах живут;
Здесь гибнет Лиссабон, а там пиры всегдашны.
(Перевод Ипполита Богдановича)
А в романе "Кандид" вольтеровский герой высказывает мысль, по-русски лучше всего выраженную фразой "не согрешишь – не покаешься":
– Я усерднейше прошу прощения у вашей милости, – отвечал Панглос еще более вежливо, – но без падения человека и проклятия не мог бы существовать этот лучший из возможных миров.
"Дым отечества", "родное пепелище", "мировой пожар раздуем"... Это русская беда и русский символ. Что ни лето – тянет гарью...
