События 23 ноября 1989 года, которые впоследствии стали отмечаться в Южной Осетии как День мужества и национального единства, многие политологи называют началом осетино-грузинского конфликта. Был ли этот конфликт неизбежен или череда роковых обстоятельств и случайностей привела к кровопролитию?
По наблюдениям российского политолога Николая Силаева, когда мы пытаемся анализировать постсоветские конфликты, то начинаем описывать все события, происходившие тогда, как неизбежно к этому конфликту ведущие. В действительности, если посмотреть на карту Советского Союза, мы увидим множество мест, где компактно проживали национальные меньшинства и существовали национальные автономии, но конфликтов не было. Совершенно по-разному, например, разрешилась ситуация в Гагаузии и Приднестровье. Удалось переломить ситуацию и избежать катастрофического сценария в Татарстане, Башкортостане, Якутии, Карачаево-Черкесии...
Так что, убежден Силаев, никакой предопределенности не было. Другое дело, что каждое политическое решение, которое принималось либо властями, либо политическими активистами, либо публицистами, вело в то или иное русло, и в какой-то момент масса этих решений стала такова, что утянула ситуацию в сторону вооруженного конфликта. Говорит Николай Силаев:
«На мой взгляд, была масса возможностей и масса развилок, на которых можно было бы свернуть. И одна из этих развилок была пройдена 23 ноября 1989 года.
– Тогда были ресурсы, чтобы этот конфликт не случился?
– Я думаю, на интеллигенцию здесь надежда была наименьшая, и центральные власти СССР к тому времени уже потеряли свой авторитет. Но, например, власти Грузинской ССР могли бы в меньшей степени идти на поводу у радикалов, чем они шли. Им казалось, что они дадут радикалам возможность выпустить пар в Цхинвале и им за это ничего не будет. А оказалось, что радикалы не выпустили пар, а устроили пожар, в котором сгорели и грузинские, и советские власти тоже. В самом грузинском национальном движении, которое к тому моменту возглавил Гамсахурдиа, могли бы иначе смотреть на проблему национального разнообразия в стране. Тем более (это важно подчеркнуть), то, что случилось в Цхинвале, не случилось в Ахалкалаки, не случилось в Батуми. Я полагаю, что могли в большей степени контролировать ситуацию и тогдашние советские власти Южной Осетии. Потом мы наблюдали с их стороны попытку вернуть развитие событий в правовое русло, я имею в виду советское законодательство. Но это было позже, уже после того, как конфликт начался и Советский Союз развалился. Я думаю, выбор в сторону права мог быть сделан раньше».
По словам армянского политолога Александра Искандаряна, в каждом конкретном случае, про каждый отдельный случай можно было бы подумать, наверное, что при определенном стечении обстоятельств все могло сложиться иначе. Но конфликтов было много, очевидно, что они были похожи по сценарию возникновения, и эти сценарии более или менее понятны:
«Конфликты не являются чем-то изолированным. Конфликты являются следствием того, что строились национальные политические идентичности народов. А если эти идентичности строятся на этнической основе, то проекты обязательно будут пересекаться: абхазский и грузинский, осетинский и грузинский, армянский и азербайджанский. Если у тебя на этнической основе возникает идентичность политическая, т.е. если этничность политизируется, то непременно будет конкуренция между проектами. На Кавказе я не знаю таких мест, на которые бы не претендовало меньше двух народов. И то, что происходит такое накладывание, а вместе с ним и высокая вероятность конфликта, – это неизбежно.
– Я слышал и такое мнение. Конфликты случились потому, что новые власти многонациональных республик не смогли правильно ответить на вопрос: кто является носителем суверенитета?
– Носителем суверенитета виделась этническая группа, которая даже не большинство на территории составляет, а так называемая титульная. Т.е. носителем суверенитета до сих пор считается представитель этого народа, а не гражданин, живущий на этой земле. «Грузия для грузин» – это было даже артикулировано. Но то, как азербайджанцы представляли Азербайджан как государство азербайджанцев, а не граждан Азербайджана, – это тоже очевидно. И армянам Армения видится как домен армян. Просто у армян нет такого размера национальных меньшинств, поэтому это не вылилось в такого рода конфликт. Но феномен везде одинаковый: люди видят ту или иную землю, принадлежащую той или иной этнической группе. А если так, то другой этнической группе надо сидеть и помалкивать. А она кавказская – она не хочет помалкивать, и тут происходит то, что происходит».
Николай Силаев говорит, что готов согласиться с этой точкой зрения о неизбежности конфликтов, но с одной оговоркой. Случилось так, что в некоторых местах этот принцип национальной принадлежности стал казаться универсальной политической валютой, на которую можно купить все. Он стал эдакой палочкой-выручалочкой, лозунгом, на который всегда можно опереться, который всегда вытянет. Использовавшие его элиты недооценили, чем это может закончиться. Вот в том, насколько была политизирована национальная принадлежность, насколько доминировали принцип крови и внимание к этой национальной принадлежности, настолько и было неизбежно насилие.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
