На днях, в ночь с 27 на 28 сентября, мне приснился сон. Как обычно бывает во сне, там все было призрачно-запутано... Мне снилось будто бы начало грузино-абхазской войны, причем я оказался в некоей предгорной лощине, среди местных жителей, которые в своих домиках со страхом ожидали прихода противника. Я уговаривал их уйти на время в соседний лес, но напрасно... И вот вошедшие в сельцо худощавые юноши в военной форме после проверки документов ведут меня и еще кого-то из местных в некую комендатуру. А мне, хоть не знаю, что будет сейчас со мной и буду ли жив завтра, почему-то очень жалко своих тихих, бессловесных конвоиров и хочется то ли крикнуть им, то ли шепнуть то, что знаю наверняка с высоты прожитых после этого лет: «Ребята, бегите отсюда, вас послали на смерть; а через год с небольшим вас тут точно не будет».
Проснувшись, начал вспоминать и осмысливать привидевшееся. И понял, что побудительным мотивом этого сновидения стал прочитанный накануне на сайте «Эхо Кавказа» и всколыхнувший мою память о войне текст о том, как в Тбилиси отмечали 23-ю годовщину «падения Сухуми», а тема соседнего леса всплыла из прочитанных в этом году в книге «Испепеленные пламенем войны» воспоминаний моей коллеги Марианны Квициния о том, как она 14-летней девочкой пряталась с семьей в лесах близ села Атара. А потом вспомнил, какие сны мне постоянно приходили ночами недели две после начала войны в августе 1992 года – исключительно о мирной жизни, и я сразу понял тогда, что это была спасительная, спасающая реакция организма: чтобы хоть на время отвлечь мозг от ужасной, гнетущей, страшной действительности вокруг.
А сегодня днем я наблюдал за шествием по сухумской набережной «Бессмертного полка» в память о павших защитниках Абхазии. И думал о том, что, в принципе, в нем могло бы принять участие практически все абхазское население республики: очень трудно найти такого, у кого хотя бы дальний родственник не погиб на той войне. Причем есть, знаю, и те, кто в силу разных причин не шел в этой колонне, хотя должен был бы идти, как говорится, в первых рядах. Вот в моем подъезде живет молодая тележурналистка по фамилии Казанба. Кстати, ее сынишка родился аккурат 30 сентября, и сегодня мы отмечаем его пятилетие. Так вот, как-то, лет десять назад, по просьбе ее дедушки я ездил с ним в Очамчыру, чтобы написать очерк о его сестре Цаце Казанба, которую в последние дни войны беженцы из села Цагера схватили и сожгли с помощью автомобильных покрышек на привокзальной площади райцентра. Но когда вчера я спросил свою соседку, понесет ли кто-то сегодня портрет Цацы, она сказала, что нет: дедушка уже очень пожилой, а более молодые родственники все будут заняты по работе.
Но основная тема моей сегодняшней публикации – другая. Во вступлении к своей документальной книге «Абхазская трагедия», вышедшей в ноябре 1993 года в Сочинской типографии (95% ее текста было написано еще летом того года, когда я, понятно, не знал, через какое время и как война закончится), я рассуждал о том, что у исследования, выходящего вот так, по горячим следам событий, есть и свои преимущества, и свои ограничения в возможностях. В частности, лишь время, писал я, расставит в произошедшем «все акценты, озвучит новые свидетельства и раскроет многие тайные пружины событий».
Что ж, за прошедшую почти четверть века вышло громадное число исследований, воспоминаний о происходившем в те роковые месяцы в Абхазии и вокруг нее – и абхазских, и грузинских, и российских, и других авторов. Если мне удастся переиздать эту книгу, то, конечно, в нее будет внесено немало уточнений и самых необходимых дополнений. Но вот парадокс: некоторые тайны спустя прошедшее время для широкой общественности так и не раскрыты, «белые пятна» нашей новейшей истории не ликвидированы.
Вот, скажем, кто взорвал железнодорожный мост через реку Ингур в ночь на 14 августа 1992, за несколько часов до ввода в Абхазию войск Госсовета Грузии? Не знаю, может, я что-то пропустил, но нигде не встретил ответа на этот вопрос, только предположения. А ведь если бы не этот взрыв, начальный этап войны наверняка сложился бы по-иному. Ибо, согласно военной операции «Меч» (не слишком ли пафосное название, с иронией писал какой-то российский автор, для операции по «охране железной дороги»?), вошедшие на территорию Абхазии три тысячи человек живой силы, пять танков и много другой военной техники должны были рассредоточиться вдоль по железной дороге от Ингура до Псоу. Наверняка, думаю, абхазы и в такой ситуации не сдались бы, но тогда им пришлось бы повсеместно отступить в горные села – как это было в реальности на Восточном фронте – и оттуда продолжать сопротивление. Такой гипотетический вариант ведения войны не исключал на пресс-конференции в конце августа в Гудауте, отвечая на мой вопрос, Владислав Ардзинба.
Говоря о множестве публикаций о грузино-абхазской войне, хочу отметить, что в большинстве своем это тенденциозные эмоции, информационной ценностью касательно ее важнейших событий обладают, конечно, немногие из них. Среди таких немногих – вышедшая в 2010 году в Сухуме фундаментальная книга историка Валико Пачулия «Грузино-абхазская война 1992-1993 гг. (боевые действия)». На страницах 240-241 автор затрагивает тему того, «как Э. Шеварднадзе убегал из Абхазии». Он пишет: «В период сентябрьской наступательной операции в кабинете начальника Генштаба, где я лично постоянно находился, совершенно секретно разрабатывался план задержания и ареста главного виновника войны Эдуарда Шеварднадзе. Об этом плане знали только единицы. План был разработан, и шел процесс формирования особой группы спецназа. Главнокомандующий Вооруженными силами РА В. Г. Ардзинба приостановил операцию. По-видимому, здесь сыграло свою роль воздействие руководителей России, Германии и Японии».
Мне неизвестно, каким образом японцы повлияли на спасение Шеварднадзе, но, наверное, Пачулия знает, о чем говорит.
Многие годы я судил об обстоятельствах эвакуации «Шеви» из Абхазии по его собственному интервью «Комсомольской правде» в октябре 93-го, хотя и тогда было ясно, что он многое не договаривал, а то и специально запутывал, а также по рассказам сотрудников Сухумского аэропорта, с которыми спустя примерно год после войны я поднимался на борт поврежденного и брошенного там ЯК-40, личного самолета грузинского лидера. Исходя из этого, мне представлялось, что он вылетел на другом самолете из того же аэропорта. Но несколько лет назад из опубликованного рассказа-воспоминания Героя Абхазии, нынешнего министра внутренних дел Абхазии Аслана Кобахия, узнал о таком эпизоде. В ходе боев за Сухум абхазские артиллеристы расположили орудия в районе городского морпорта и, просматривая из сильных биноклей территорию российского военного санатория у устья реки Басла, увидели, как там на морской берег приземляется вертолет ВВС РФ, в который затем садится Шеварднадзе. У артиллеристов, как говорится, чесались руки, но...
А в этом году я на просторах интернета наткнулся на очень интересный текст российского политолога и журналиста Евгения Крутикова под заголовком «Мужская дружба», который был опубликован в 2002 году. Вот (в сокращении) сочно выписанный эпизод в самом его начале:
«Это был хороший стрелок. Он стоял на носу баржи, подняв "Стингер" к плечу, уже двадцать пять минут… На берегу моря прямо напротив него недалеко от Агудзер медленно отрывались от земли два транспортных вертолета Ми-8. Индикатор "Стингера" издавал ровное гудение – инфракрасный прицел ракеты уже поймал тепло двигателя первого вертолета. Стрелок отодвинул рычажок назад – к гудению прицела добавился высокий звон стартового двигателя ракеты – теперь оставалось только нажать кнопку.
– Так да или нет? – он выкрикнул вопрос, не поворачивая головы... Рядом с ним стоял Али Алиев – дагестанец, начальник штаба абхазского флота. В руке практически перед самым лицом он держал японскую коротковолновую рацию. Он ждал из Гудауты ответа на тот же вопрос, который задал ему сейчас стрелок. Наконец рация прошипела: «Нет». Стрелок вернул рычажок предохранителя в прежнее положение и смачно выругался».
Добавлю, что поселок Агудзера находится аккурат между бывшим российским санаторием в Сухуме и сухумским аэропортом. В той же публикации Крутиков пишет: «...Года полтора назад появилось интервью Шеварднадзе, в котором он рассказывал, что якобы покинул Абхазию не на вертолете, а на крошечном спортивном самолете. Причем пафос рассказа Эдуарда Амвросиевича был направлен на прославление храброго летчика, который, рискуя собой, якобы на предельно малой высоте над морем вывез его одного (!) в Аджарию. На самом деле личный самолет Шеварднадзе достался абхазам на взлетно-посадочной полосе в Бабушере в качестве трофея». Но замечу, что Шеварднадзе и не пишет, как я понял, что это был тот самый его личный самолет, на котором он летал еще в качестве одного из руководителей СССР...
А вот еще любопытный эпизод – уже из июльских событий 1993 года – в том же тексте: «Однажды Владислав Ардзинба ночью вызвал к себе пожилого полевого командира Виктора Тванба, у которого во время предыдущей фронтальной атаки Гумисты, возглавляемой лично Басаевым, был тяжело ранен сын, и спросил, не знает ли он кого-нибудь из местных жителей, кто мог бы показать лесную тропу по почти вертикальному склону горы Цугуровка, господствующей над Сухумом. Тванба такого человека знал: это был почти 90-летний старик-армянин Хайгас Мадилян из села Мцара, который, сколько себя помнил, пас коз на Цугуровке, не слишком вмешиваясь в то, что происходило на равнине. Он показал козью тропу – и захват Цугуровки переломил ход войны».
Но вернемся в дни конца сентября 1993 года – дни катастрофы грузинской армии. Крутиков пишет: «Регулярные части бросали позиции в пригородах и беспорядочно отступали по приморскому шоссе на юг. В высотном здании Совмина в Сухуме остались назначенный недавно главой правительства Абхазии ближайший друг Шеварднадзе Жиули Шартава, мэр города Гурам Габаскирия, начальник полиции Рапава и заведующий канцелярией правительства Джумбер Беташвили. Вместе с ними в бункере остались наиболее приближенные и немногочисленная охрана».
Обстоятельства того, кто, где и по чьему приказу расстрелял эту группу, похоже, вряд будут документально описаны в СМИ. И главная причина тут – то, что эти люди, как и взорвавшие Ингурский мост, никогда не хотели и не хотят пиариться. Ходят только слухи, причем ходят уже 23 года, но я, естественно, не буду заниматься их пересказом. Крутиков пишет об этом так. Примерно в 14.30 27 сентября Шартава и его приближенные сдались. Дальнейшие события, мол, адекватно восстановить не удастся уже никогда. Непонятно даже, где они были убиты – то ли прямо во дворе здания Совмина, то ли были привезены в Гудауту, где их и расстреляли. Место действия, пишет он, имеет значение – в Сухуме тогда практически не было высшей власти, и в каждом отдельном квартале командовал свой командир...
Не знаю, но мне в первые же послевоенные недели показывали на лесок между автотрассой и морем, у поворота к селам Абгархук и Аацы, не доезжая Гудауты, где все это и произошло. И однозначно людская молва всегда утверждала, что Владислав Ардзинба был глубоко возмущен и разгневан произошедшим.
И, наконец, снова к страницам книги Валико Пачулия. 30 сентября 1993 года, в 8.30 утра абхазские войска после нескольких артиллерийских выстрелов вошли в город Очамчыра. Противник бежал, оказав незначительное сопротивление лишь у села Охурей. После вступления в Гальский район, где подавляющее большинство населения мегрельское, военное командование обратилось к местному руководству, дабы избежать кровопролития, пропустить без сопротивления абхазские подразделения к реке Ингур. Через оговоренные четыре часа ответа не последовало, и абхазские войска вошли в пустой город Гал. Знамя Победы на столбе Ингурского моста в полдевятого вечера водрузили абхазские воины Шамиль Адзынба, Рафаэль Ампар, Роберт Когония и Илья Гуния.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
