Президентские выборы в Грузии успешно завершились. В стране появится новый глава государства, а вслед за ним и новый премьер-министр. Впервые после распада СССР передача высшей власти происходит мирным путем. В какой степени это политическое обновление скажется на российско-грузинских отношениях? Подтолкнет ли оно нормализацию, не изменит ничего или, напротив, ухудшит и без того неблестящее положение дел?
В политике личностный фактор традиционно играет немалую роль. Но в политических процессах на постсоветском пространстве персонификация отношений между лидерами государств достигает воистину впечатляющих масштабов. Так, нередко азербайджанские эксперты, объясняя напряженные отношения Москвы и Баку начала 1990-х годов, в качестве важнейшей причины выдвигают неприязненные отношения между Борисом Ельциным и Гейдаром Алиевым. Немало жестких претензий к первому президенту России и ветерану российской дипломатии Евгению Примакову у абхазских политиков. С их точки зрения именно эти два персонажа активно сдерживали стремление Абхазии к самостоятельности. В армянском контексте политологи прибегают к сравнительному анализу личных контактов между Владимиром Путиным и двумя руководителями Армении Робертом Кочаряном и Сержем Саркисяном. Зачастую делаются выводы о более сложных и противоречивых отношениях российского президента с действующим армянским лидером. Конкуренция за региональное лидерство в Центральной Азии между Казахстаном и Узбекистаном также рассматривается с учетом непростых личных взаимоотношений между политическими "тяжеловесами" Нурсултаном Назарбаевым и Исламом Каримовым.
Однако на фоне всех перечисленных случаев личная неприязнь между Владимиром Путиным и Михаилом Саакашвили особенно выделяется. Даже если не брать во внимание пикантный сюжет про слова о подвешивании грузинского президента за одно или более мест, случаев публичной демонстрации негативного отношения друг к другу (не только политического, но и личностного) у двух лидеров за последнюю пятилетку накопилось немало. Не говоря уже о прекращении дипломатических отношений, которое пришлось как раз на легислатуру третьего президента Грузии. В этой связи заявление МИД РФ о надеждах на продолжение нормализации между Москвой и Тбилиси, последовавшее после оглашения итогов президентской кампании в кавказской республике, выглядит ожидаемо. С уходом Саакашвили исчезает очень важный мотив для продолжения конфронтации – персональный фактор.
Но было бы верхом наивности видеть в сложных, а то и откровенно конфликтных отношениях Грузии и России "историю о том, как поссорились Владимир Владимирович и Михаил Николаевич". Тем паче, что в 2004 году грузинский лидер выражал публично свой восторг российским лидером, а времена Эдуарда Шеварднадзе сравнивал с "лихими 90-ми" в РФ. Между тем проблема намного более сложная. И сегодня стоит вспомнить, что раньше Москва и Тбилиси не раз начинали с чистого листа. Так было при раннем Шеварднадзе (когда Грузия вошла в СНГ). Так было и при раннем Саакашвили, когда она из него вышла.
И представители "Грузинской мечты" здесь Америки не открывают и велосипеда не изобретают. Они пытаются сделать прагматическими отношения с северным соседом. По-иному для Грузии просто не получится. Но при этом никаких попыток ревизии политики в отношении к Абхазии и Южной Осетии не предпринимается. Как и не делается попыток увязать это с позицией России, которая, к слову сказать, не ограничивается одним лишь интересом к спорным территориям (мало их что ли на всем пространстве некогда единого Союза?!) Слишком много связующих нитей между этими двумя конфликтами и российскими внутриполитическими сюжетами. Игнорировать их не смог бы ни один лидер страны, какую бы фамилию он ни носил. Впрочем, и ни один грузинский политик не смог бы отказаться от прав на Абхазию и Южную Осетию. Вот и победитель президентской гонки Георгий Маргвелашвили в своих предвыборных выступлениях, с одной стороны, говорил про необходимость "сбить температуру в отношениях с Москвой", а с другой – настаивал на продолжении "политики непризнания". Но ведь не надо быть экспертом по гегелевской диалектике, чтобы понять: политика непризнания, базирующаяся на принятии постулата об оккупации "грузинских земель" и отказе в политической субъектности для абхазов и южных осетин бьет и по России. Ибо в этом случае она становится злым демиургом, единственно виновным в конфликтах на Кавказе. Опять же никто из российских политиков не решится согласиться с такой версией событий. Особенно если такие версии будут поддержаны в других столицах мира. Как тогда сбивать температуру? И какой политический градусник сможет показать необходимый уровень в 36,6?
Очевидно, что требовать от грузинских лидеров тотального пересмотра их отношения к Абхазии и Южной Осетии нереально. Всякая политика – искусство возможного, а избиратель в Грузии к резким разворотам именно по этим вопросам не готов. Но как при этом разграничить эти проблемы от вопросов собственно нормализации с Россией? В течение года команде Иванишвили это в целом удавалось. За год сам запрос на восстановление отношений остался, другое дело – отсутствие реального прогресса и преобладание риторики над практикой. Смогут ли новые грузинские политики сохранить хотя бы этот задел, покажет уже ближайшее будущее. Пока для них на первом плане формирование новой архитектуры власти. Как говорил классик, задача "архисложная".
В политике личностный фактор традиционно играет немалую роль. Но в политических процессах на постсоветском пространстве персонификация отношений между лидерами государств достигает воистину впечатляющих масштабов. Так, нередко азербайджанские эксперты, объясняя напряженные отношения Москвы и Баку начала 1990-х годов, в качестве важнейшей причины выдвигают неприязненные отношения между Борисом Ельциным и Гейдаром Алиевым. Немало жестких претензий к первому президенту России и ветерану российской дипломатии Евгению Примакову у абхазских политиков. С их точки зрения именно эти два персонажа активно сдерживали стремление Абхазии к самостоятельности. В армянском контексте политологи прибегают к сравнительному анализу личных контактов между Владимиром Путиным и двумя руководителями Армении Робертом Кочаряном и Сержем Саркисяном. Зачастую делаются выводы о более сложных и противоречивых отношениях российского президента с действующим армянским лидером. Конкуренция за региональное лидерство в Центральной Азии между Казахстаном и Узбекистаном также рассматривается с учетом непростых личных взаимоотношений между политическими "тяжеловесами" Нурсултаном Назарбаевым и Исламом Каримовым.
Однако на фоне всех перечисленных случаев личная неприязнь между Владимиром Путиным и Михаилом Саакашвили особенно выделяется. Даже если не брать во внимание пикантный сюжет про слова о подвешивании грузинского президента за одно или более мест, случаев публичной демонстрации негативного отношения друг к другу (не только политического, но и личностного) у двух лидеров за последнюю пятилетку накопилось немало. Не говоря уже о прекращении дипломатических отношений, которое пришлось как раз на легислатуру третьего президента Грузии. В этой связи заявление МИД РФ о надеждах на продолжение нормализации между Москвой и Тбилиси, последовавшее после оглашения итогов президентской кампании в кавказской республике, выглядит ожидаемо. С уходом Саакашвили исчезает очень важный мотив для продолжения конфронтации – персональный фактор.
Но было бы верхом наивности видеть в сложных, а то и откровенно конфликтных отношениях Грузии и России "историю о том, как поссорились Владимир Владимирович и Михаил Николаевич". Тем паче, что в 2004 году грузинский лидер выражал публично свой восторг российским лидером, а времена Эдуарда Шеварднадзе сравнивал с "лихими 90-ми" в РФ. Между тем проблема намного более сложная. И сегодня стоит вспомнить, что раньше Москва и Тбилиси не раз начинали с чистого листа. Так было при раннем Шеварднадзе (когда Грузия вошла в СНГ). Так было и при раннем Саакашвили, когда она из него вышла.
И представители "Грузинской мечты" здесь Америки не открывают и велосипеда не изобретают. Они пытаются сделать прагматическими отношения с северным соседом. По-иному для Грузии просто не получится. Но при этом никаких попыток ревизии политики в отношении к Абхазии и Южной Осетии не предпринимается. Как и не делается попыток увязать это с позицией России, которая, к слову сказать, не ограничивается одним лишь интересом к спорным территориям (мало их что ли на всем пространстве некогда единого Союза?!) Слишком много связующих нитей между этими двумя конфликтами и российскими внутриполитическими сюжетами. Игнорировать их не смог бы ни один лидер страны, какую бы фамилию он ни носил. Впрочем, и ни один грузинский политик не смог бы отказаться от прав на Абхазию и Южную Осетию. Вот и победитель президентской гонки Георгий Маргвелашвили в своих предвыборных выступлениях, с одной стороны, говорил про необходимость "сбить температуру в отношениях с Москвой", а с другой – настаивал на продолжении "политики непризнания". Но ведь не надо быть экспертом по гегелевской диалектике, чтобы понять: политика непризнания, базирующаяся на принятии постулата об оккупации "грузинских земель" и отказе в политической субъектности для абхазов и южных осетин бьет и по России. Ибо в этом случае она становится злым демиургом, единственно виновным в конфликтах на Кавказе. Опять же никто из российских политиков не решится согласиться с такой версией событий. Особенно если такие версии будут поддержаны в других столицах мира. Как тогда сбивать температуру? И какой политический градусник сможет показать необходимый уровень в 36,6?
Очевидно, что требовать от грузинских лидеров тотального пересмотра их отношения к Абхазии и Южной Осетии нереально. Всякая политика – искусство возможного, а избиратель в Грузии к резким разворотам именно по этим вопросам не готов. Но как при этом разграничить эти проблемы от вопросов собственно нормализации с Россией? В течение года команде Иванишвили это в целом удавалось. За год сам запрос на восстановление отношений остался, другое дело – отсутствие реального прогресса и преобладание риторики над практикой. Смогут ли новые грузинские политики сохранить хотя бы этот задел, покажет уже ближайшее будущее. Пока для них на первом плане формирование новой архитектуры власти. Как говорил классик, задача "архисложная".
