В Венеции открывается 55-я биеннале современного искусства. Один из главных смотров современного искусства – это, помимо основной экспозиции "Энциклопедический дворец", 88 национальных павильонов, в том числе и новых интригующих участников вроде Королевства Бахрейн, Тувалу и Парагвая. Для России последнего десятилетия участие в биеннале в Венеции – почти государственной важности дело. В национальном павильоне в этом году представлена многоуровневая инсталляция Вадима Захарова "Даная", переосмысляющая миф о заточенной в подземный дом красавице, к которой в виде золотого дождя тем не менее проник Зевс. Впервые российский павильон курирует иностранец – директор берлинской Национальной галереи Удо Киттельман.
Современное искусство, терминологически contemporary art, – это устоявшийся термин прошлого века, и этот термин предполагает, что производители такого искусства исходят прежде всего из идей, которые сегодня интересны обществу: философских, публицистических, социологических, медийных. Художники contemporary art прежде всего мыслители, или трансляторы общественных идей, а уж потом перформеры, инсталляторы или видеоконструкторы, ироничные или технологичные. Европейцам интересны художественные проекты о кризисе мультикультурности, военных конфликтах, политических, социальных и гендерных проблемах, или дизайн, связанный с суперсовременными технологиями. Китайцы стали интересны глобальному арт-рынку и благодаря технологиям, и благодаря внятной посткоммунистической концепции и борьбе за права человека; одним из главных художников последнего пятилетия в мире не случайно стал диссидент Ай Вейвей. Венецианская биеннале – это не премия "Оскар"; скорее, биеннале похожа на Олимпиаду. Это профессиональное сравнение идейных и художественных контекстов, как если бы сравнивать стили, например, телевидения разных стран, их понимание современной политической истории. Все это наглядно, если перемещаться из павильона в павильон в садах Джардини: биеннале автоматически продолжает подчинять кураторов принципам национального самоопределения.
Довольно консервативный на первый взгляд лозунг биеннале "Энциклопедический дворец" в современном европейском контексте можно прочесть не только как ностальгию современного искусства по "большому стилю" и высокой культуре. Англичане, к примеру, показывают рисунки заключенных тюрем строгого режима, фреску с тонущей яхтой Абрамовича и войну в Ираке под девизом "Английская магия". Что предлагает Россия лозунгу "Энциклопедический дворец"? Московский концептуалист третьего поколения Вадим Захаров в проекте "Золотой дождь" при курации (это, говоря простым языком, жесткая редактура) Удо Киттельмана идет объяснимым для России "нефтяных нулевых" путем: он делает инсталляцию о деньгах. Он машинизирует маскулинный миф о Зевсе и Данае, разделяет мужскую и женскую часть инсталляции, предлагая дамам постоять под падающими монетами, демонстрируя власть денег как универсальную, эротическую, зависимую от мужской силы. У проекта (впервые за много лет участия России в биеннале) хорошая европейская экспертная критика, понятная в контексте настроений после глобального экономического кризиса, да и выполнен он красиво, как увлекательный аттракцион. О победе вряд ли пойдет речь; вероятнее, средства, затраченные Минкультом на машинерию "Золотого дождя", пройдут по имиджевому ресурсу страны.
Адекватной для среднего европейца русской выставкой в Венеции могла бы стать не конкурсная, а параллельная программа под названием "Трудности перевода" – куратора Антонио Джеузы, итальянца, который умеет отбирать художников, чей язык поддается не столько глобальному, сколько человеческому прочтению. Эти художники в состоянии говорить трудным русским, но все же понятным иностранцу языком повседневности. Специалисты говорят, что для них самый интересный павильон биеннале – иракский, где речь о повседневной жизни и идет.
Какое место в мире современного искусства принадлежит сейчас России? Модная ли это страна? Как в России понимаются задачи современного искусства? Собеседник РС – московский искусствовед Андрей Толстой.
– Когда у нас была перестройка, когда рушился Советский Союз – тогда современное русское искусство считалось модным трендом. Его искали, его показывали на выставках, его продавали на аукционах. Этот период длился где-то с конца 1980-х до середины 1990-х. Постепенно разоблачительный пафос в адрес бывшей Советской империи как-то сошел на нет и, соответственно, вместе с этим утратил популярность и модный тренд. Сейчас кажется более модным заниматься современным искусством, скажем, Китая. Отчасти такого рода процессы – объективная реальность, хотя на отношении к русскому современному искусству сказалось большое количество скандалов с большим количеством поддельных работ художников русского авангарда, которые как раз в середине 90-х годов всплыли на рынке. Сейчас отечественное искусство, конечно, вызывает определенный интерес – что еще эти русские могут придумать? – однако такой интерес держится на авторитете старых мастеров вроде Ильи Кабакова и Эрика Булатова, которые по большому счету продолжают работать с разоблачением коммунистического тоталитарного мифа. Мощного притока молодых сил нет, и это также сказывается на общей репутации российского современного искусства.
Русское современное искусство показывают, как правило, в параллельных программах всяких международных смотров, если речь не идет о таких крупнейших мероприятиях, как Венецианская биеннале, где у каждой страны может быть свой павильон. Русские художники не числятся среди первых имен мирового арт-рынка. В последние годы вырос интерес к русскому политическому акционизму, вроде перформансов группы "Война" и особенно арт-акции группы Pussy Riot, но не думаю, что в этих случаях можно говорить о современном искусстве в чистом виде, в его классическом понимании.
– Почему, на ваш взгляд, довольно косное и традиционное российское государство в общем и целом поддерживает развитие современного искусства? Близкие к Кремлю олигархи вкладывают значительные средства в центры современного искусства в Москве, в Петербурге, в других крупных городах. Венецианская биеннале, как кажется, вообще находится под неформальным кураторством российских властей.
– Я объясняю это тем, что все-таки государство нужно заботиться о своем имидже за границами страны. Современное искусство – общепризнанный тренд прогрессивного мышления, в том числе и государственного, поэтому в небольших дозах его допускает и Кремль.
– Вам представляется оправданным привлечение в Москву или в Петербург крупных дорогостоящих кураторов из-за границы для организации выставок и работы центров современного искусства? Можно "насадить" таким образом моду на современное искусство?
– Конечно, это отчасти искусственный процесс, он вызван тем, что своих кураторов международного уровня в России – буквально "раз-два и обчелся". Впрочем, участие западных кураторов в Московской биеннале современного искусства – удачный опыт. С другой стороны, я не уверен, что этот опыт падет на благоприятную почву, что после этого что-то в русском художественном процессе заметно изменится.
– Десятилетие назад рынок современного искусства в крупнейших российских городах переживал нечто вроде расцвета – открывались крупные художественные центры, "Гараж", "Стрелка", "Винзавод". Сейчас, кажется, интерес к такого рода широкомасштабным новациям поутих. Это естественное явление, на ваш взгляд?
– Всегда так происходит: только новое привлекательно. Через какое-то время наступает охлаждение интереса, приходит более точная определенность аудитории. Круг заинтересованных сужается, и в России он уже вполне сформировался – этот круг не выходит за пределы Москвы и Петербурга. Даже перспективы Музея современного искусства в Перми, инициатива Марата Гельмана, мне представляются скромными, – считает искусствовед Андрей Толстой.
Современное искусство, терминологически contemporary art, – это устоявшийся термин прошлого века, и этот термин предполагает, что производители такого искусства исходят прежде всего из идей, которые сегодня интересны обществу: философских, публицистических, социологических, медийных. Художники contemporary art прежде всего мыслители, или трансляторы общественных идей, а уж потом перформеры, инсталляторы или видеоконструкторы, ироничные или технологичные. Европейцам интересны художественные проекты о кризисе мультикультурности, военных конфликтах, политических, социальных и гендерных проблемах, или дизайн, связанный с суперсовременными технологиями. Китайцы стали интересны глобальному арт-рынку и благодаря технологиям, и благодаря внятной посткоммунистической концепции и борьбе за права человека; одним из главных художников последнего пятилетия в мире не случайно стал диссидент Ай Вейвей. Венецианская биеннале – это не премия "Оскар"; скорее, биеннале похожа на Олимпиаду. Это профессиональное сравнение идейных и художественных контекстов, как если бы сравнивать стили, например, телевидения разных стран, их понимание современной политической истории. Все это наглядно, если перемещаться из павильона в павильон в садах Джардини: биеннале автоматически продолжает подчинять кураторов принципам национального самоопределения.
Довольно консервативный на первый взгляд лозунг биеннале "Энциклопедический дворец" в современном европейском контексте можно прочесть не только как ностальгию современного искусства по "большому стилю" и высокой культуре. Англичане, к примеру, показывают рисунки заключенных тюрем строгого режима, фреску с тонущей яхтой Абрамовича и войну в Ираке под девизом "Английская магия". Что предлагает Россия лозунгу "Энциклопедический дворец"? Московский концептуалист третьего поколения Вадим Захаров в проекте "Золотой дождь" при курации (это, говоря простым языком, жесткая редактура) Удо Киттельмана идет объяснимым для России "нефтяных нулевых" путем: он делает инсталляцию о деньгах. Он машинизирует маскулинный миф о Зевсе и Данае, разделяет мужскую и женскую часть инсталляции, предлагая дамам постоять под падающими монетами, демонстрируя власть денег как универсальную, эротическую, зависимую от мужской силы. У проекта (впервые за много лет участия России в биеннале) хорошая европейская экспертная критика, понятная в контексте настроений после глобального экономического кризиса, да и выполнен он красиво, как увлекательный аттракцион. О победе вряд ли пойдет речь; вероятнее, средства, затраченные Минкультом на машинерию "Золотого дождя", пройдут по имиджевому ресурсу страны.
Адекватной для среднего европейца русской выставкой в Венеции могла бы стать не конкурсная, а параллельная программа под названием "Трудности перевода" – куратора Антонио Джеузы, итальянца, который умеет отбирать художников, чей язык поддается не столько глобальному, сколько человеческому прочтению. Эти художники в состоянии говорить трудным русским, но все же понятным иностранцу языком повседневности. Специалисты говорят, что для них самый интересный павильон биеннале – иракский, где речь о повседневной жизни и идет.
Какое место в мире современного искусства принадлежит сейчас России? Модная ли это страна? Как в России понимаются задачи современного искусства? Собеседник РС – московский искусствовед Андрей Толстой.
– Когда у нас была перестройка, когда рушился Советский Союз – тогда современное русское искусство считалось модным трендом. Его искали, его показывали на выставках, его продавали на аукционах. Этот период длился где-то с конца 1980-х до середины 1990-х. Постепенно разоблачительный пафос в адрес бывшей Советской империи как-то сошел на нет и, соответственно, вместе с этим утратил популярность и модный тренд. Сейчас кажется более модным заниматься современным искусством, скажем, Китая. Отчасти такого рода процессы – объективная реальность, хотя на отношении к русскому современному искусству сказалось большое количество скандалов с большим количеством поддельных работ художников русского авангарда, которые как раз в середине 90-х годов всплыли на рынке. Сейчас отечественное искусство, конечно, вызывает определенный интерес – что еще эти русские могут придумать? – однако такой интерес держится на авторитете старых мастеров вроде Ильи Кабакова и Эрика Булатова, которые по большому счету продолжают работать с разоблачением коммунистического тоталитарного мифа. Мощного притока молодых сил нет, и это также сказывается на общей репутации российского современного искусства.
Русское современное искусство показывают, как правило, в параллельных программах всяких международных смотров, если речь не идет о таких крупнейших мероприятиях, как Венецианская биеннале, где у каждой страны может быть свой павильон. Русские художники не числятся среди первых имен мирового арт-рынка. В последние годы вырос интерес к русскому политическому акционизму, вроде перформансов группы "Война" и особенно арт-акции группы Pussy Riot, но не думаю, что в этих случаях можно говорить о современном искусстве в чистом виде, в его классическом понимании.
– Почему, на ваш взгляд, довольно косное и традиционное российское государство в общем и целом поддерживает развитие современного искусства? Близкие к Кремлю олигархи вкладывают значительные средства в центры современного искусства в Москве, в Петербурге, в других крупных городах. Венецианская биеннале, как кажется, вообще находится под неформальным кураторством российских властей.
– Я объясняю это тем, что все-таки государство нужно заботиться о своем имидже за границами страны. Современное искусство – общепризнанный тренд прогрессивного мышления, в том числе и государственного, поэтому в небольших дозах его допускает и Кремль.
– Вам представляется оправданным привлечение в Москву или в Петербург крупных дорогостоящих кураторов из-за границы для организации выставок и работы центров современного искусства? Можно "насадить" таким образом моду на современное искусство?
– Конечно, это отчасти искусственный процесс, он вызван тем, что своих кураторов международного уровня в России – буквально "раз-два и обчелся". Впрочем, участие западных кураторов в Московской биеннале современного искусства – удачный опыт. С другой стороны, я не уверен, что этот опыт падет на благоприятную почву, что после этого что-то в русском художественном процессе заметно изменится.
– Десятилетие назад рынок современного искусства в крупнейших российских городах переживал нечто вроде расцвета – открывались крупные художественные центры, "Гараж", "Стрелка", "Винзавод". Сейчас, кажется, интерес к такого рода широкомасштабным новациям поутих. Это естественное явление, на ваш взгляд?
– Всегда так происходит: только новое привлекательно. Через какое-то время наступает охлаждение интереса, приходит более точная определенность аудитории. Круг заинтересованных сужается, и в России он уже вполне сформировался – этот круг не выходит за пределы Москвы и Петербурга. Даже перспективы Музея современного искусства в Перми, инициатива Марата Гельмана, мне представляются скромными, – считает искусствовед Андрей Толстой.
