Наталья Эстемирова родилась на Урале. Была старшей дочерью в русско-чеченской семье: отец, Хусейн Эстемиров, ребенком депортирован в Казахстан из Чечни, мама – уроженка Свердловской области России. В Чечню Наталья приехала молодой девушкой: учиться в университете в Грозном. Стала учительницей истории в школе, потом занялась журналистикой и правозащитой. С 2000 года Наталья Эстемирова начала сотрудничать с правозащитным центром "Мемориал".
К 2009 году Наталью Эстемирову хорошо знали в России и в Европе. Она писала статьи, посещала СИЗО и колонии, общалась с родственниками похищенных в Чечне и предавала гласности такие случаи. Утром 15 июля она вышла из подъезда своего дома на улице Богдана Хмельницкого. Позже свидетели расскажут следователям, что Эстемирову затолкали в белые "Жигули", она кричала, что ее похищают. Тело убитой правозащитницы с пулевыми ранениями в голову и грудь нашли в тот же день в Ингушетии, неподалеку от трассы "Кавказ".
Представители "Мемориала" говорили о прямых угрозах Эстемировой со стороны главы Чечни Рамзана Кадырова. Но официальной версией следствия стала "месть боевиков" за публикации Эстемировой. Подозреваемых или обвиняемых в деле нет, расследование не продвигается.
Дочери Натальи Эстемировой Лане сейчас 25 лет. Она покинула Чечню почти сразу после гибели мамы, а последние девять лет живет в Великобритании. В десятую годовщину убийства Лана Эстемирова приехала в Москву и дала интервью Настоящему Времени.
– Почему вы не живете в России и почему приехали сюда сейчас?
– Я очень часто думала о десятилетней годовщине маминой гибели, для меня это была какая-то огромная дата. Все эти годы я о ней задумывалась. И всегда знала, что на десятилетнюю годовщину хочу быть в "Мемориале". На маминой работе, окруженная ее коллегами. Поэтому я решила специально приехать на несколько дней, чтобы быть здесь, быть с ее друзьями и коллегами в этот момент.
Я живу сейчас в Великобритании. Сразу после убийства мамы было понятно, что в России жизнь точно не сложится для меня, и мама очень хотела, чтобы я получила образование за границей. Поэтому я доучилась в 11-м классе в России у тети и уехала дальше доучиваться в Оксфорд, в Лондон.
– Приоритет – образование? Или все-таки переезд связан с тем, что вам здесь неприятно или опасно?
– Разумеется, в первую очередь мамины друзья заботились о моей безопасности. Хотя я не думаю, что мне что-то особо угрожает. Но если честно, в тот самый день, когда убили мою маму, когда ее похитили прямо снаружи нашего дома, пока я спала, я перестала считать Чечню своим домом. Наверное, в какой-то мере я воспринимала это как предательство и поняла, что буду строить свою жизнь где-то в другом месте.
Тот день. "Тебе никто не сказал? Маму убили"
– Помните вообще этот день?
– Да. Очень тяжело об этом вспоминать. Наверное, нужно учиться об этом говорить.
Мы жили в многоэтажном доме. Я спала, и в то время, когда я спала, маму похитили. Наши окна выходили на противоположную сторону, я не слышала совершенно ее криков. Я проснулась, у меня были планы увидеться с мамой через несколько часов, она должна была меня отвезти в село к родственникам. Я встала, у меня был урок французского, собрала сумку. Писала ей эсэмэски, но она на них не отвечала. Я как всегда подумала: почему каждый раз она работает и не замечает мои эсэмэски, она же сама попросила, чтобы я ей написала. Пробовала ей звонить, но ее телефоны [не отвечали]. Сначала просто шли гудки, а спустя какое-то время они были недоступны.
Я поехала в грозненский офис "Мемориала". Там ее коллеги – видно, что начали волноваться. Но они меня успокаивали: "Ничего страшного, все будет в порядке". Я думала, может быть, ее задержали где-то, может быть, она просто в офисе какого-то чиновника. Ее раньше арестовывали пару раз. Я совершенно спокойно к этому отнеслась, но все-таки потом общее волнение мне передалось. Через 5-6 часов ее не было, и меня отправили ночевать к маминой коллеге. Я уже ужасно переживала, знала, что что-то идет не так.
Мне, разумеется, никто ничего не говорил, никто ничего не знал на тот момент еще. Потом мне внезапно раздается звонок, и одна женщина, даже не близкий друг семьи, рыдает в трубку. И говорит: "Ты еще не знаешь?" – "Что?" – "Тебе никто не сказал? Маму убили". Я просто была в шоке. Я на нее накричала, бросила трубку, сразу же побежала, я помню, меня вырвало, я потеряла сознание. Мое тело просто, мне кажется, начало сдавать. Это было совершенное состояние шока. Я отказывалась, разумеется, в это поверить эмоционально, хотя что-то внутри меня знало, что это правда. Всю ночь я провела просто в каком-то полубреду, все еще не зная точно правды.
На следующий день мы поехали в офис, там уже была толпа народу снаружи. И я поняла, что уже все кончено. Помню, я почему-то побежала звонить своей тете, говорить ей: "Не верь никому, мама жива". Но потом посмотрела на лица маминых коллег и поняла, что ее нет. Ее коллега отвел меня в сторону и сказал, что произошло.
– Вам было 16 лет?
– 15.
– Я знаю, что вы тогда уже не все время проводили в Чечне, а учились в Екатеринбурге. Вы в последние годы приезжали в Чечню только на лето?
– Нет, я только тот год провела у тети, 2008-2009-й, потому что мама уже беспокоилась за меня. До этого я тоже пробовала где-то учиться: несколько месяцев под Москвой – но мне было слишком тяжело, поэтому мама все-таки меня привезла обратно, когда мне было 14 лет, на несколько месяцев. Она очень переживала, потому что работала весь день и не знала, чем я вообще занимаюсь. Она мне говорила: "Иди сразу домой, не зависай с друзьями в школьном дворе".
Мы очень много времени, к сожалению, провели порознь. За последний год ее жизни мы виделись буквально два раза, что, конечно, очень тяжело осознать.
Правозащита. "Я с детства знала, что это не просто работа"
– Как вы относились к этим маминым просьбам пожить не в Чечне, а где-то вне? Вы понимали, что то, что она делает, представляет опасность?
– Вы знаете, я очень долгое время очень толерантно относилась к маминой работе. Не то чтобы толерантно, это неправильное слово, – но я видела, как она работает, я видела всех этих несчастных матерей, которые приходили к ней, после того как похищали их сыновей. Я с самого раннего детства знала, что это не просто работа с 9 до 17, – это призвание, это миссия. Я это осознавала и на нее не обижалась на самом деле. Привыкла к тому, что это наша жизнь.
Но когда мне было 14 лет, когда она меня отправила к тете, мне становилось все тяжелее и тяжелее. У меня был переходный возраст, у меня появились какие-то свои интересы, и я просто очень скучала по маме. Помню, даже писала в своем дневнике, что я понимаю, что ее работа сейчас важнее всего, я ничего не могу с собой поделать, но я просто очень по ней скучаю, и мне бы очень хотелось, чтобы мы могли жить вместе.
То есть у меня иногда была обида, но я всегда понимала, насколько важна ее работа. И я не могла на нее долго обижаться, потому что знала, что это ребячество, что у нее сейчас другие приоритеты.
– Она с вами говорила об этом? Объясняла?
– Ей на самом деле даже не приходилось это объяснять. Ей, наверное, повезло со мной. Нескромно, наверное, об этом говорить, но ей повезло со мной в плане того, что у нас была какая-то эмоциональная связь. Многие вещи мы не проговаривали, мы понимали это на каком-то глубинном уровне. Каждый раз, когда она меня отправляла в село внезапно на три недели, она не говорила: "Я волнуюсь за тебя". Она говорила: "Поживи там, ты не виделась с двоюродными братьями, посиди там немножко".
– Вам не хотелось маму остановить?
– Единственное, о чем я ей всегда говорила, – чтобы она была осторожнее. Я всегда ее умоляла, чтобы она не подвергала себя опасности, чтобы она всегда говорила, куда едет.
В последний год ее жизни как будто что-то внутри меня подсказывало, что произойдет какая-то катастрофа. У меня были кошмары, бессонница. В 2009 году в январе, по-моему, убили Стаса Маркелова, правозащитника, антифашиста, юриста, это был очень хороший наш знакомый. После этого я вдвойне начала опасаться за маму. Но я никогда в жизни не говорила, чтобы она перестала этим заниматься.
Расследование. “Система, в которой нельзя говорить правду без последствий”
– Вы признаны потерпевшей по уголовному делу о гибели мамы? Следователи как-то выходят с вами на связь?
– Моя тетя, мамина сестра, занималась расследованием, и она официально считается потерпевшей, потому что после маминой гибели я была подростком и была совершенно не в состоянии с этим всем разбираться. Она следит за делом. Разумеется, сейчас, уже в более сознательном возрасте, я подключилась, смотрю, что происходит со следствием, время от времени. Но многие годы я просто не могла совершенно на это смотреть и читать об этом, мне было очень сложно.
– Ведь ничего не происходит сейчас.
– В этом-то и дело. Прорывов никаких нет, дело постоянно то как-то замораживают, то опять открывают. Официальная версия, выдвинутая следствием, что ее убил какой-то боевик, который умер уже много лет назад. Мне вообще не верится в эту версию, конечно же.
– На текущий момент какой статус у дела?
– Сейчас, по-моему, его возобновили. Я не уверена, если честно.
– Кого вы вините? Кто, на ваш взгляд, непосредственный убийца вашей мамы?
– Я не буду ни в кого сейчас тыкать пальцем. Потому что это все спекуляции. Но я просто скажу, что в этом виноваты все: в этом виноват Путин, Кадыров и вся эта система, которую они построили за последние 20 лет. Система, в которой нельзя говорить правду без последствий, система, в которой нельзя критиковать действия или бездействие властей. Виновата вся эта система, против которой боролась мама, против которой продолжается борьба сотен правозащитников и журналистов, адвокатов.
– И журналисты "Новой газеты", и "Мемориал" придерживаются версии, что убийство Натальи Эстемировой связано непосредственно с последней историей, которую она расследовала: похищение людей сотрудниками Курчалоевского РОВД. Вы согласны с этой версией?
– Да, я абсолютно доверяю маминым коллегам, на 100%. Я уверена, что если они придерживаются этой версии, то это, скорее всего, близко к правде. Я всегда у них спрашиваю совета и что происходит со следствием, какое у них мнение на этот счет.
"Я была в ярости". Акция в поддержку Оюба Титиева и книга о Наталье Эстемировой
– Год назад, когда началось дело Оюба Титиева, вы записали ролик в его поддержку. Почему вы решили это сделать?
– Потому что Оюб Титиев был мамин коллега, он решил взять под свое крыло "Мемориал" в самое тяжелое время для чеченской правозащиты. Это был героический поступок. Когда его арестовали, во мне проснулась такая злость! Я поняла, что хочу сделать все, что только возможно, чтобы хоть как-то ему помочь.
В какой-то мере это звучит цинично, но я, наверное, надеялась, что раз уж убили маму, это дает какую-то безопасность, что ли, ее коллегам. Потому что никто бы не посмел опять решиться на этот шаг. В какой-то мере, я думала, они защищены. Но когда арестовали Оюба, я поняла, что это все… Разумеется, моя первая мысль была: слава богу, что он жив, слава богу, что никто его не убил, никто его не пытал. Но все равно я была в ярости, когда это произошло, как и все мамины коллеги.
– Я знаю, что вы готовите к изданию книгу. Почему вы пишете ее на английском?
– Я давным-давно поняла, что хочу написать книжку. После похорон я не давала интервью фактически, и я знала, что когда-то сама расскажу нашу историю. Про то, что происходит в Чечне, просто про нашу жизнь.
Я начала ее писать пару лет назад. Начала писать ее по-русски, но потом довольно-таки быстро переключилась на английский. Потому что поняла: когда я пишу по-английски, мне легче немножко себя отстранить от моей истории. Я поняла, что английский как-то больше подходит моему стилю письма. Это довольно-таки простой язык, и стиль книжки у меня понятный и простой.
– Это воспоминания? Жанр, который называется словом "мемуары"?
– Да, это мемуары. На протяжении последних нескольких лет я постоянно рассказываю какие-то истории друзьям, знакомым о том, как мы вообще жили. Истории не только про маму, но и истории про то, как мы жили во время бомбежек, про наших каких-то сумасшедших домашних животных, про то, как у нас не было электричества и воды. Я поняла, что таких историй очень много, что интересно было бы это все рассказать и собрать вместе.
Для меня эта книга, наверное, единственное утешение и единственный способ как-то взять всю эту злость, ярость и грусть, которая, разумеется, у меня все еще есть, – и как-то ее переработать в таком креативном формате. Вместо того, чтобы заниматься саморазрушением или просто сдаться и навеки застрять в прошлом, я хотела как-то переработать эти эмоции и написать эту историю, чтобы она шла вперед. Я хотела обессмертить маму и нашу жизнь. У меня есть немножко наивная, наверное, идея, что [даже] если имена ее убийц останутся неизвестными, но мама будет жить, этого никто уже не сможет у нее отнять.
– В этой книге будут эпизоды, связанные непосредственно с ее убийством?
– Да, это книжка от первого лица, там все через мои глаза. Да, там есть, разумеется, целая глава, [которая] посвящена ее убийству и всему этому дню. Но книжка на самом деле не про смерть, не про трагедию. Она про жизнь и про надежду в первую очередь. Она довольно-таки смешная.
– Когда вы планируете ее публиковать?
– Сейчас я разбираюсь с некоторыми практическими вопросами. Я надеялась, что получится в этом году, но, наверное, скорее всего, в начале следующего года все-таки.
– На английском?
– На английском и на русском.
– Сейчас у вас в голове язык какой?
– Когда я говорю по-русски – русский, когда я говорю по-английски – английский.
– Что вы закончили, какая у вас профессия? Вы работаете по этой профессии?
– Я закончила международную Лондонскую школу экономики и политики, международные отношения. К сожалению, у меня были проблемы с визой супружеской, поэтому я не могла работать по профессии пару лет. Сейчас я фокусируюсь на книжке, очень хочу ее дописать, а дальше буду двигаться в другом направлении, наверное.
– Вы недавно закончили учебу?
– Два года назад.
– Вы замужем?
– Да. Но я, наверное, не буду вдаваться в подробности.
Чечня. “Я хотела бы, чтобы в Грозном стоял памятник маме”
– В интервью ВВС вы говорили, что чувствуете с Чечней некую связь. Вы хотели бы когда-нибудь на эту землю вернуться? Я понимаю, что сейчас это, наверное, невозможно – но гипотетически когда-либо?
– Мне кажется, даже несмотря на то, что мне очень сложно сейчас считать Чечню своим домом, разумеется, я никогда не забуду Чечню. Я знаю, что я нетипичная чеченка, у меня немножко другой образ жизни, у меня всегда было очень либеральное воспитание. Но все равно я буду считать себя чеченкой, буду скучать по селу, по Грозному. У меня есть мечта. Когда-нибудь, когда Кадыров наконец-таки канет в Лету истории, я хотела бы вернуться в Грозный и хотела бы, чтобы в Грозном стоял памятник моей маме – напротив "Мемориала", где она работала, в сквере павших журналистов. Я мечтаю о том, что когда-нибудь туда вернусь и перережу ленточку на этом памятнике.
– Вы думаете, сейчас памятник невозможен? Вопрос звучит абсурдно, но в России власти в целом – в этом проявляется некое лицемерие – памятники убитым ставят достаточно легко.
– Я не хочу ставить этот памятник, пока Кадыров у власти. Потому что с этим будет неизбежно связано много лицемерия, наверное, с его стороны.
– В Великобритании ребята, которые с вами учились, знали, почему вы уехали из России?
– Да, разумеется, все мои друзья [знают], я никогда не строю из этого секрета. Поначалу, когда я своим каким-то очень домашним друзьям, которые росли в пригородах лондонских, рассказывала о своем детстве, о своей маме, – они совершенно не знали, как с этим справиться, что вообще говорить. Но они всегда меня слушали, всегда были очень добросердечными и всегда были готовы поддержать. Я очень ценю своих друзей за то, что даже несмотря на то, что они не были в Чечне, никогда ни с чем подобным не сталкивались, они всегда готовы были принять меня такой, какая я есть.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: