Ссылка в Нарым. Побег. Многодневное блуждание по тайге. Новый арест. Смертный приговор, замененный на десятилетний срок в Норильлаге, за полярным кругом. Это всего лишь один эпизод из жизни Евфросиньи Керсновской, прошедшей через все ужасы ХХ века и оставившей воспоминания о пережитом – 2000 страниц текста и 700 рисунков.
"Если собрать все слезы, пролитые в Сибири, то пожалуй, будет понятно, отчего там столько болот и трясин – бездонных, как страдания неповинных людей", – написала Евфросинья Керсновская в своих мемуарах "Сколько стоит человек".
– В 1989 году я впервые прочла эту книгу – о сибирской ссылке, лесоповалах и фантастическом побеге Керсновской, – рассказывает журналист Дарья Чапковская. – И была настолько поражена прочитанным, что решила обязательно когда-нибудь побывать в тех местах и пройти тем же самым путем.
Вскоре после этого Дарья познакомилась с самой Евфросиньей Керсновской, которая тогда жила в Ессентуках и считалась среди местных жителей городской сумасшедшей. Они подружились, и Евфросинья Антоновна провела в семье Чапковских последние семь лет своей жизни. Сейчас Дарья является официальным хранителем наследия Керсновской. В начале сентября она приехала в Томскую область со съемочной группой фильма "Побег", чтобы пройти крутым маршрутом героини фильма. Мечта осуществилась тридцать лет спустя.
"Бегут кто виноват, а прячутся трусы"
Событий в биографии Евфросиньи Керсновской хватило бы на несколько томов увлекательного романа, а вышло на несколько томов уголовного дела… Она стала известной еще при жизни, а знаменитой – уже после смерти.
Она родилась в 1907 году в Одессе. Отец Евфросиньи, дворянин и судебный следователь, был человеком строгих принципов и однажды отказался выполнить приказ начальства, требовавшего "засудить" доктора-еврея. Принципиальность отца передалась дочери. В 1919 году семье чудом удалось избежать расстрела, которым грозило "царскому чиновнику" одесское ЧК. Керсновские уехали в Бессарабию, по сути, эмигрировали – вскоре эта часть Российской империи отошла к Румынии. Они поселились в родовом имении в деревне Цепилово, поближе к остальным родственникам. В 1936-м отца не стало, а летом 1940 года Бессарабия вошла в состав СССР и была преобразована в Молдавскую ССР.
У меня были все возможности в первые месяцы оккупации уехать. Но я русская. И я должна была разделить со своим народом его участь
В своих воспоминаниях Евфросинья описала, как изменился цветущий край с приходом коллективизации и колхозного строя:
"Казалось, могло ли произойти много перемен меньше чем за полгода? Однако это было так. На каждом шагу я останавливалась и с удивлением оглядывалась. Яблони – всегда такие ухоженные, аккуратно побеленные, прополотые – стояли с обломанными, изгрызенными ветвями или просто торчали пеньки (к ним привязывали лошадей конной артиллерии). Там, где обычно на мягких, хорошо обработанных грядках белели кочаны капусты, лебеда щерилась сухими бодылями и ноги путались в зарослях крапивы, бабьего зуба, дурмана..."
Вскоре семью Керсновских раскулачили – попросту говоря, выгнали из собственного дома и отобрали имущество. Беспокоясь за маму, девушка настояла, чтобы та с семьей дяди уехала в Бухарест, сама же она осталась искать работу.
Позже свое решение она объяснит так: "У меня были все возможности в первые месяцы оккупации уехать. Но я русская, хотя во мне течет польская от отца и греческая от матери кровь. И я должна была разделить со своим народом его участь…"
Ждать пришлось недолго. Летом сорок первого года за ней пришли. Евфросиньи не было дома, но, узнав о визите НКВД, она сказала: "Бегут те, кто виноват, а прячутся трусы!" – и сама отправилась на допрос. Ее арестовали и вместе с другими бессарабцами сослали в Сибирь. Страницу воспоминаний, посвященную этому путешествию, она озаглавила "Пытка стыдом".
Несколько месяцев, в телячьих вагонах и на речных баржах, ссыльные добирались до таежного поселка Суйга в Томском округе Новосибирской области. Здесь им предстояло заниматься обычным для всех "спецов" делом – валить лес. Вскоре у Керсновской произошел конфликт с начальником местного леспромхоза Хохриным, который был недоволен вольнолюбивым характером ссыльной, писал на нее доносы и направил на самый трудный участок работы – лесосплав, сняв при этом с довольствия.
"Вечером, когда открылся магазин, я вместе со всеми пошла в очередь за пайкой. Когда подошла моя очередь, продавец Щукин сказал мне:
– Для вас пайки нет! Хохрин вычеркнул вас из списка на получение хлеба.
Я пошла в столовую, похлебала жидкую баланду из ржаных галушек – отрубей.
Спать, отдохнуть... Забыть голод, забыть Хохрина...
И все же на следующий день, голодная и окончательно обессилевшая, похлебав порцию пустой баланды, я пошла на работу и, стиснув зубы, в холодном поту рубила, пилила и катала бревна, пока не очнулась, лежа в снегу".
Некоторое время Евфросинья вынашивала планы убийства Хохрина и даже приготовила для этого топор, но потом сказала себе: "Нет! Я – не убийца! Нанести удар из-за спины я не смогла!" 26 февраля 1942 года, не выдержав жесточайших условий существования, Евфросинья решила бежать. С марта по август 1942 года она скиталась по Сибири, пройдя в общей сложности 1500 километров и перебиваясь разовыми работами и помощью бедных людей. Осенью Керсновскую задержали:
"В какой-то захолустной деревеньке, имени которой я даже не запомнила, закончился мой поход. И закончился самым плачевным образом: меня задержала какая-то плюгавая девчонка. Рыжая. Слабосильная. Из тех, о ком в народе говорят: соплей перешибешь. Как раз из тех комсомольцев, которые ни за что не станут работать, а предпочитают корчить из себя начальство".
После недолгого следствия ее обвинили в шпионаже и приговорили к расстрелу, предложив, однако, написать прошение о помиловании. В ответ Евфросинья написала на листке бумаги: "Требовать справедливости – не могу, просить милости – не хочу. Дон Кихот". Неизвестно, подействовала на судей Нарымского окружного суда цитата из Сервантеса или у них были другие соображения, но расстрельный приговор Керсновской заменили десятью годами лагеря.
В общей сложности Евфросинья отбыла 11 лет ссылки и лагерей. Ее не сломили ни пребывание в БУРе (барак усиленного режима для неисправимых преступников), ни подземные тюрьмы, ни многократные помещение в ШИЗО, ни ночные допросы, ни пересылки, ни жуткие условия работы, в том числе в прачке, когда "…чтобы получить 400 граммов хлеба, надо было в день выстирать 300 пар кровавого, ссохшегося в комок до твердости железа белья, или две тысячи – да, две тысячи! – пилоток, или сто маскировочных халатов".
"Приходилось весь день стоять в воде на каменном полу босиком, почти голышом, в одних трусах, ведь сушить одежду негде, да и скинуть ее, чтобы подсушить, невозможно: в бараке такой шалман, что последнюю портянку способны украсть".
Имея образование ветеринарного фельдшера, она работала медсестрой в лагерной больнице и прозектором в лагерном морге. А в 1947 году стала шахтером – добывала уголь из забоя. В августе 1952 года закончился ее лагерный срок. После освобождения заключенным выплачивали деньги, заработанные ими во время отсидки. Всю свою лагерную зарплату Евфросинья Керсновская отдала соседкам по бараку со словами "я еще заработаю". Ей хотелось сразу уехать из Норильска, но она отказалась дать подписку о неразглашении того, что видела за эти девять лет в Норильлаге, и поэтому до 1957 года оставалась "невыездной" из-за полярного круга.
Только в 1957 году ей удалось съездить в родную Молдавию и побывать на могиле отца. А вскоре у нее опять произошел конфликт с начальством – работая на шахте взрывником, она постоянно критиковала руководство шахты за нарушения техники безопасности и однажды вынесла сор из избы – написала письмо в городскую газету "Заполярная правда".
Ответом Керсновской была газетная статья, озаглавленная "Мухе не затмить солнца", в которой Евфросинье припомнили ее несоветское происхождение: "В 1940 году, после добровольного воссоединения Молдавии с Советским Союзом, Кирсановская (так в тексте. – С.Р.) становится полноправным гражданином нашей страны. Советские люди отличаются своей гуманностью: они забыли ее прошлое, предоставили ей интересную работу..." Видимо, автор статьи имел в виду нарымский лесоповал. Письмо Керсновской было названо "клеветой на честных советских людей", а завершалась эта публикация советом – лечиться от слепоты, которая мешает видеть "свет нашей кипучей жизни". Написанная по заказу местного КГБ, статья послужила сигналом к началу кампании травли Керсновской. Руководство шахты организовало "товарищеский суд" по делу о клевете, на который приехало местное телевидение. Но показательного процесса над "антисоветчицей" не получилось, Керсновская, как всегда, вела себя достойно, и никаких покаяний от нее добиться не удалось. Много лет спустя, во время перестройки, газета "Заполярная правда" принесла извинения Евфросинье Антоновне.
В 1960 году, получив шахтерскую пенсию, она смогла навсегда покинуть
север, переехала в Ессентуки, купила половину дома и перевезла из Румынии мать, которую отыскала благодаря румынской радиопередаче "Международный розыск". В Ессентуках Евфросинья Антоновна написала воспоминания "Сколько стоит человек" – о своем пребывании в ссылке и ГУЛАГе. С 1980 года эти воспоминания начинают ходить в самиздате, а в 1990 году несколько фрагментов были опубликованы в журнале "Огонек", после чего читатели завалили редакцию откликами. Публикации рисунков и очерка о Керсновской появились в английском журнале Observer и немецких журналах Art и Stern. В 1991 году альбом ее рисунков был издан в России под заглавием "Наскальная живопись". В немецком издании книга Керсновской называлась Ach Herr, wenn unsre Sünden uns verklagen... ("Господи, беззакония наши свидетельствуют против нас"). Во Франции книга вышла под названием Culpablе de rien ("Не виновная ни в чем"). Это издание увидело свет в апреле 1994 года, через месяц после смерти Евфросиньи Антоновны.
2500 фамилий из прошлого
Пройти маршрутом Евфросиньи Керсновской художница и журналист Дарья Чапковская считала личным долгом на протяжении 30 лет. С тех пор, как в первый раз познакомилась с книгой "Сколько стоит человек".
– Что-то я читала сама, что-то Евфросинья Антоновна рассказывала мне лично. На тот момент у нее было плохое зрение, но она продолжала вести насыщенную жизнь: слушать радио, интересоваться новостями… – вспоминает Чапковская. – Было интересно все, но именно момент побега захватил больше всего. Эти сцены сразу сложились в голове как современный трейлер к фильму. Так появилась мечта. Нет, не снять фильм, а пройти этот же маршрут. И пусть я понимала, что сделаю это частично на машине, частично в хорошей экипировке, а не пешком и полуголодная, но я все равно хотела узнать, что же тогда испытала Евфросинья.
Фильм "Побег" о первых годах ссылки Керсновской будет снят для центральных телеканалов российского телевидения. Проект реализуется Государственным музеем истории ГУЛАГа и Фондом сохранения наследия Е.А. Керсновской.
По словам режиссера Евгении Дюрич, главная задача, которую они ставили для себя, – попытаться хоть немного почувствовать и передать зрителям, что пришлось пережить в ссылке Евфросинье Антоновне. За две недели съемочная группа прошла по маршруту Молчаново – Парабель – Нарым – Суйга. Этим же скорбным путем в 30–40-е годы были этапированы сотни тысяч ссыльных.
– Безусловно, Евфросинья Антоновна вошла в нашу литературу наряду с
такими великими писателями, как Солженицын и Шаламов. Она оставила удивительные воспоминания, в которых смогла рассказать и нарисовать то, что видели и другие люди, но чего не могли или не в силах были рассказать, – говорит Евгения Дюрич. – Наивно было бы рассчитывать, что во время экспедиции мы найдем людей, которые знали Керсновскую лично, все-таки прошло больше 70 лет, но мы знали, что в этих местах еще живут люди, которые по рассказам своих родителей или по юным детским воспоминаниям помнят то страшное время, и мы хотим рассказать про их судьбы. Судьбы, которые были подобны судьбе Керсновской, но о которых никто не смог так подробно рассказать. В фильме мы хотим отразить, что этот тяжелый путь был не только путем Керсновской, но и биографией сотен тысяч таких же, как она.
В своих книгах Евфросинья Керсновская, обладающая феноменальной памятью, назвала 2500 фамилий. И некоторых потомков этих людей съемочной группе все же удалось найти.
– Мы нашли мужчину, прадед которого был сослан к нам вместе с Керсновской, то есть хорошо знал ее лично, а также много говорили с бабушками – детьми сосланных в те годы. Им всем за 90 лет, и по состоянию здоровья не каждая решилась вспоминать пережитый ужас, но то, что они рассказывали, не укладывается в голове, – рассказывает начальник отдела культуры Молчановского района Ирина Захаренко. –Пожилая женщина вспоминала, как ее родители, угнанные в ссылку, вынуждены были уйти на работу и оставить дочь – практически новорожденную – на берегу реки, предварительно выкопав там ямку, чтобы малышка не уползла… Но вода начала пребывать, и девочка не утонула только чудом – ее спасли проходившие мимо люди. Или еще одна история о том, как ссыльная женщина носила по дворам на руках своего умирающего от голода ребенка и умоляла дать ему хотя бы ложечку сметаны… Но никто не согласился помочь. Наверное, все просто боялись… И в итоге малыш умер.
– Конечно, мы хотели попробовать отыскать максимальное количество потомков тех, кого упоминает в своих мемуарах Керсновская, но в ходе съемок мы часто с горечью слышали, что опоздали на 15–20 лет, потому что "когда была жива такая-то или такой-то – они бы обязательно все рассказали, а сейчас уже никого нет…", – говорит Дарья Чапковская.
Тем не менее, съемочной группе удалось найти внучку Сергея Кравченко, которому в мемуарах Керсновской посвящен такой эпизод: через Евфросинью на лесоповале перекатилась огромная лесина, после того как она пришла в себя, Кравченко сказал: "Крепко кто-то молится за тебя, Фрося". И только встретившись с матерью, Керсновская узнает, что та все эти годы просила своего ангела-хранителя помочь дочери выжить.
– На самом деле старика Кравченко звали Сергей Михайлович, он приехал в Суйгу в 30-е годы, во время первой волны переселенцев, прожил там вместе с женой долгую жизнь и умер в возрасте 87 лет. На кладбище его могилу нам показывала внучка Вера. Она же рассказала, каким был дед и в том числе, что он действительно смог до последних дней сохранить юмор и позитивное отношение к жизни, – рассказывает Дарья Чапковская. – Удивительно сравнивать рисунок старика, сделанный Евфросиньей Антоновной, и его реальное фото.
А вот данные про начальника леспромхоза Алексея Дмитриевича Хохрина, который тиранил и издевался над ссыльными, бесследно исчезли. Также как пропал след его жены и дочки Любы, которой в то время было 9 лет и которая теоретически еще может быть жива.
– Говорят, что о палачах памяти не остается. И это, наверное, правда. Может быть, поэтому нам не удалось отыскать никаких следов Хохрина, никаких упоминаний. Ни одного, – говорит Чепновская.
"Детям переселенцев досталась самая тяжелая жизнь"
Однако не все обитатели этих краев сегодня соглашались общаться со съемочной группой.
Я слушала этих женщин и думала: "Как же они выжили?", а мне все рассказывали и рассказывали, а потом вдруг начинали шутить или даже петь
– Причина одна: даже спустя многие десятилетия люди часто боятся и не хотят вспоминать пережитое. При этом для себя я поняла, что дети спецпоселенцев имели более тяжелую судьбу, чем их родители. Потому что если спецпоселенцы хотя бы видели лучшую жизнь, то их дети уже нет, – говорит Дарья Чапковская. – Например, Евфросинья Антоновна описывает, что в молчановском КПЗ вместе с ней сидела женщина, у которой осталась дочка 5 лет и малыш полуторагодовалый. Так вот эта девочка осталась в доме за старшую и не только следила за братом и тянула на себе хозяйство, но и раз в неделю ходила по 25 километров в оба конца, чтобы принести матери передачу. У меня тоже есть ребенок, и мне немыслимо представить ее на этом месте. Я слушала этих женщин и думала: "Как же они выжили?", а мне все рассказывали и рассказывали, а потом вдруг начинали шутить или даже петь. И я понимала, что так они и выжили, просто сохранив эту веру в жизнь.
В Суйге осталась улица, по которой убегала Керсновская, и некоторые дома, в которых жили ссыльные. Но общая память все равно уходит.
– Если в окрестностях Томска и других крупных городов память сохранена,
в основном, за счет того, что поляки, литовцы, латыши и другие народности на всех кладбищах установили мемориальные камни, то в таких местах, как Суйга, мемориалов нет. И когда на местном погосте сгниют последние кресты, все уйдет. То же самое происходит в Нарыме, на территории которого люди гибли в васюганских болотах, а мертвых детей выбрасывали с баржи… О том, что нет будущего у тех, кто не помнит своего прошлого, писала еще Керсновская, сейчас это четко увидели и мы. В настоящее время история сохраняется исключительно благодаря семейной памяти и таким людям, как герои нашего фильма. А должна храниться на государственном уровне. И никак иначе, – говорит Дарья Чепновская.
Вторую съемочную экспедицию в Сибирь документалисты запланировали на ближайший февраль. Чтобы зрители будущего фильма могли увидеть и понять, что чувствовала Евфросинья Керсновская, уходя в зимний лес 26 февраля 1942 года.
