Россия справила Пасху, ни на день не прекращая обстреливать украинские города и убивать мирных жителей, колокольным звоном отметила пасхальную неделю, встретила Антипасху, "Красную Горку", совпавшую в этом году с ностальгическим советским Первомаем. На подходе очередной религиозный праздник – День Победы. Жители будут ходить с крестными ходами, нося по улицам портреты мёртвых солдат (а теперь еще и убитых на войне в Украине), проводить мемориальные службы возле памятников, обряжать детей в пилотки и гимнастерки. О превращении 9 мая в религиозный культ сказано и написано уже много, но остается неясным: что это за вера, какого бога чтят и славят в эти весенние дни?
Чтобы понять это, следует отправиться в главное святилище этого культа – зловещий и помпезный храм Вооруженных Сил, построенный на военном полигоне рядом с подмосковной Кубинкой. В этом храме много удивительного – от гротескного архитектурного облика, сочетающего черты тяжелого византийского ордера ("бронзовая чернильница" типа храма Христа Спасителя в Москве) с реминисценциями фашистского стиля Альбрехта Шпеера (массивные модернистские светильники вокруг храма) до мистических цифровых соотношений, заложенных в проект (высота звонницы 75 метров, диаметр главного купола 19,45 метров, высота малого купола 14,18 метров по числу дней и ночей Великой Отечественной и так далее). Довершают сей паноптикум ступени паперти, отлитые из трофейной нацистской бронетехники, и сомнительные реликвии наподобие мундира и фуражки Адольфа Гитлера, словно Кощеева смерть в сундуке.
На самое странное начинается внутри. Искусствовед Михаил Сидлин, исследовавший иконографическую программу храма, отмечает, что она отходит от христианского канона – к примеру, нигде нет изображений Страшного Суда: "Там, где они часто бывают, на западной стене, – святая рать: при параде, на конях, с копьями и нимбами, а вокруг, вдоль всей стены сонм солдат и партизан, матросов и спецназовцев на фоне горящих городов и огненных зорь. Они равны ангелам. В патриотической кумирне они – с автоматами и винтовками, в ватниках и шинелях, в тельняшках и в хаки – вышли из пространства соцреализма в космос новой веры".
И здесь открывается подлинный смысл этого гибридного культа: это церковь не христианского Бога и даже не храм Победы, как его неофициально называют (христианство тоже по сути культ победы – жизни над смертью, духа над телом); это храм войны, беспощадной и бесконечной. Как замечает Сидлин, в советской религии Великой Победы были несколько важных элементов – Вечный Огонь, Родина-мать, священная война и вечно живые герои, но лишь теперь эти компоненты складываются в единую картину и получают статус государственной религии. Она синкретична, чем-то напоминая милитаристские ритуалы синтоизма, чем-то – языческие культы (поклонение огню, образ девы-воительницы, взятый из скандинавского эпоса и немецкого романтизма времен Вагнера и Бисмарка), чем-то – военно-патриотический извод православия. Но точнее всего эту религию описывает идея исламского джихада в ее наиболее радикальной трактовке, как священной войны на уничтожение с миром неверных.
Образ "священной войны" из текста Василия Лебедева-Кумача здесь переосмыслен и расширен до базовой онтологии и смысла существования современной России. Это более не война ради Победы, это война ради войны, война как перманентное состояние, экстатическое переживание, вечный двигатель России. Украина в этой войне не цель, а средство; настоящая цель – это переустройство миропорядка, и адресат здесь не Киев, а Вашингтон и Запад. Ресентимент, глобальная обида России на мир требует глобального же ответа, войны со всем окружающим миром. Под этот канон переписывают и историю Великой Отечественной – без союзников, ленд-лиза, "второго фронта" и встречи на Эльбе. Согласно новой исторической трактовке, СССР воевал с фашизмом в одиночку: здесь и намеренная оговорка Путина, что "советский народ был один на пути к Победе" в речи на прошлогоднем параде 9 мая (текст на сайте Кремля гласит "был един"), и недавние фантастические измышления губернатора Петербурга Александра Беглова о том, что "блокаду Ленинграда держали 13 европейских государств".
Всё это складывается в религиозную, эсхатологическую картину осажденной крепости (или града на холме), одиночного противостояния России и внешнего мира – как в 1941–1945 годах, так и сегодня, в образ тотальной войны с окружающим злом. Как заявлял на Первом канале один из главных идеологов современного российского фашизма Захар Прилепин, "надо всем осознать, что впереди мобилизация и глобальная война на выживание, на уничтожение всех наших врагов. Наша национальная идеология – война. И единственная задача наша, нашей власти, это объяснить и довести всему российскому народу этот героический образ нашего будущего – где мы не выбираем творожок в магазине "Вкусвилл", когда наши солдаты погибают в стоптанных берцах, а все надеваем эти самые берцы".
Остается только надеяться, что в этом году Россия не встретит День Победы праздничным ядерным салютом
Литератор в берцах, конечно, красуется и троллит, но проблема в том, что этот воинственный нарциссизм по сути является политической повесткой Кремля. И здесь опять пригодится описание российского культа Победы как джихада, "священной войны", в ходе которой Путин, по меткому выражению политолога Владимира Пастухова, из вороватого председателя кооператива "Озеро" превращается в аятоллу, который в голове своей беседует с пророками и размышляет о вечности. Сакрализация Победы привела нас в пространство трансценденции и мифа, на территорию мистики и "судьбы". Те, кто сегодня радуется провалу планов Кремля по "денацификации" Украины, должны понимать, что это всего лишь эпизод в более широкой стратегии глобальной войны с ослабевшим Западом, которая представляется российским стратегам неизбежной – и столь же гарантированной из Кремля видится победа России. Более того, нынешние неудачи в украинской кампании почти наверняка лишь утверждают Путина в мысли о глобальном противостоянии с Западом, консолидируют верхушку российской элиты, которая соревнуется в кровожадности своих заявлений, словно опережая и угадывая желания царя, и усугубляют апокалиптическую перспективу в головах того узкого круга людей, что принимают стратегические решения.
В этой мессианской парадигме День Победы из мемориального события и факта личной, семейной или общественной памяти превращается в концепт тотальной войны с окружающим миром, в стратегию запугивания человечества, в акт государственного терроризма. В разных странах люди со страхом ждут российского 9 мая, не без оснований предполагая, что к этому дню Кремль приурочит особо безжалостные боевые действия, неожиданные боковые удары (например, в Приднестровье или, скажем, на балтийском направлении) или реализует ядерные угрозы, дабы показать своей возбужденной аудитории "победу", к которой она приучена десятилетиями пропаганды. Главным лозунгом этой весны становится "пережить 9 мая".
…Два года назад, в разгар пандемии и локдаунов, Кремлю сорвали торжественное празднование 75-летия Победы, которое должно было стать кульминацией многомесячной пропагандистской кампании. Размах несостоявшегося праздника решено было компенсировать огневой мощью московского салюта, но организаторы явно перестарались с зарядом. Я наблюдал за этим действом из окон квартиры в Крылатском, на западной окраине Москвы: отдельные залпы в разных точках города слились в сплошное огненное месиво, Москва была затянута дымом в кровавых сполохах пламени, словно в пожаре 1812 года, зрелище было угрожающее и инфернальное, и я тогда вспомнил блоковский "мировой пожар в крови" и впервые подумал, что ради своего 9 мая они способны уничтожить мир. Остается только надеяться, что в этом году Россия не встретит День Победы праздничным ядерным салютом.
Сергей Медведев – историк, ведущий программы Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
