Февраль 1944 года стал трагической вехой в истории чеченского и ингушского народов. В рамках операции "Чечевица" тысячи семей были насильственно выселены с родных земель и подвергнуты нечеловеческим испытаниям в дороге и местах ссылки. В 81-ю годовщину депортации сайт Кавказ.Реалии публикует воспоминания трех человек, которые в юном возрасте прошли через трагедию, потеряли родных, но смогли выжить и сохранить свою идентичность.
Редакция Кавказ Реалии с сожалением вынуждена отметить, что даже в рассказах, касающихся исторической темы вынуждена скрывать имена героев из-за опасений их преследования. Тему депортации чеченцев власти стараются не поднимать, и официально годовщины не отмечаются. Напомним, что политолог Руслан Кутаев был осужден на 4 года колонии за организацию научно-практической конференции "Депортация чеченского народа. Что это было, и можно ли это забыть?" в феврале 2014 года.
Наш первый герой жил в селении Старые Атаги, на момент выселения ему было 9 лет, воспоминания записаны его внуком Д.
"За несколько дней до выселения в селе разместили солдат: в клубе, школе, во всех пустующих помещениях. В нашем доме и по соседству никого не поселили.
Утром 23 февраля объявили, чтобы все мужчины собрались на окраине села якобы для ремонта дороги. Нас оцепили и держали под прицелом. После этого военные еще раз прошлись по селу, требуя сдать оружие – кинжалы, ружья. Его складировали в помещении аптеки во дворе одного из жителей. Все там было забито кинжалами.
Когда мой отец вышел, чтобы идти на сборный пункт, он положил свой кошелек в папаху, которая висела на стене – там было немного денег. После сбора оружия солдаты пошли по дворам и объявили, чтобы люди собирали вещи и выходили - их выселяют. Выли собаки, женщины и дети плакали навзрыд.
Семьи с нехитрым скарбом грузили на студебеккеры (грузовые автомобили. – прим.ред.), которые подъезжали к мужчинам внутри оцепления. Военный выкрикивал фамилию тех, чья семья или семьи были на грузовике. Глава семьи поднимался в кузов и людей везли на вокзал в Грозный.
Там стояли вагоны, машины подгоняли к ним и оттуда люди пересаживались в теплушки. Мой брат был участником войны, раненым и комиссованным, поэтому в тот момент он находился в детском санатории близ села Чишки - его выслали оттуда.
В вагоне было несколько семей. Для туалета пробили дыру в полу вагона, огородили ее простыней. В каждой теплушке была буржуйка, которая давала немного тепла и на ней женщины пытались что-то приготовить. Я не помню, на какой день - но точно не в первый - начали выдавать на семью суп в ведре и хлеб. Получал их старший вагона. Как-то раз дали колбасу, сказав, что она конская. Но большинство ее есть не стали, решились только те, кто был помоложе. Наш эшелон был в дороге 18 дней.
Брат часто разговаривал сам с собой. Как-то я спросил его, что он делает – он ответил, что старается не забыть чеченский язык
В селе Предгорном недалеко от Лениногорска их встречали местные на санях, запряженных верблюдами и волами. Здоровых и молодых мужчин отобрали для работы в шахте. Многие там быстро заболели силикозом, но всеми правдами и неправдами возвращались на работу в шахту, так как платили там хорошо, а по болезни только 75 рублей.
Невозможно было показаться на базаре: подростков, детей шпыняли, а чаще и избивали местные.
Спустя некоторое время отец и мать умерли от голода и тифа, мы, несовершеннолетние дети остались одни. Нас к себе забрали односельчане, у которых и так было семеро детей. Жили впроголодь.
Через несколько лет нас забрали в интернат. Сначала на месяц в детприемник в городе Усть-Каменогорск. Затем в Коршунский детдом на границе с Китаем, где я с братом провел 3 года. Там брат, часто уединившись, играл, разговаривая сам с собой. Как-то я спросил его, что он делает – он ответил, что старается не забыть чеченский язык. Через несколько лет он напоролся на гвоздь, произошло заражение крови, и он умер. Я остался один. В детдоме держали только до 18 лет.
Я учился хорошо, и директор детдома хотел оставить меня у себя, оформив как работника. Но я отказался, сказав, что у меня в другом селе вроде живут родители и я хочу поехать к ним. Родителей там, конечно, не было. Была сестра, которая вышла замуж.
Ко мне приставили сопровождающего из детдома к ним в село Предгорное. Те и сами жили в очень стесненных условиях в землянке, плохо было с едой. По соседству жила украинка Варвара, которая помогала им как могла - молоком, жалела их.
Как-то к нам зашел сосед-бакенщик, который посоветовал обратиться к председателю соседнего колхоза, охарактеризовав его как очень хорошего человека. Я пошел туда. Он меня спрашивает, что нужно, а я ему: "Работать, работать, отец нету, мать нету, кушать нету". Он аж прослезился, встал и вместе со мной пошел к главному бухгалтеру. Сказал: "Наташа, пришел работник, будет работать с завтрашнего дня. Выпиши ему 15 кг муки и 2 литра подсолнечного масла". Я хотел обнять председателя, но постеснялся. В бухгалтерии мне выписали талон, и я отправился к завскладу - вдове солдата, погибшего на войне. Она дала муки даже больше выписанного, и я, не чувствуя ног от счастья, пошел к сестре в землянку с этим богатством.
На складе я проработал до весны, наполняя и складируя мешки. Бывал и на колхозной электрической мельнице для обмолота пшеницы. Потом меня перевели на обеспечение тракторов горючими и смазочными материалами, выделив лошадей и телегу. За лошадьми я любил ухаживать, кормил от души, сшил им сумки, чтобы овес не просыпался. За трудодень, в зависимости от урожая, давали зерно, которое ели, пожарив.
В колхозе была одна полуторка, трактора "Универсал" и ЧТЗ, которые я обеспечивал керосином - 2 бочки по 200 литров, нигролом, солидолом. Я приспособился загружать бочки, используя лошадей. Бригадный повар Шура очень жалела меня и подкладывала лучшие куски очень вкусного хлеба, который пекли в пекарне колхоза. Летом спали в поле, в вагончике. Местные жители приносили себе матрацы и одеяла, а я спал на полу, на голых досках. В один год я получил за работу три раза по 18 мешков пшеницы – целое богатство.
Голод был у всех тогда. Мать наших соседей, чтобы выжить и как-то накормить детей, доставала из пруда замерзших лягушек и варила. Иногда отруби варила, это было ужасно. Работала и бежала кормить детей, потом, когда приехал отец с фронта, его тоже арестовали. Потом, правда, отпустили и он вернулся к семье.
Голод медленно отступил, но впереди были еще годы до возвращения домой".
Наша следующая героиня А. была выселена из села Старые Атаги в возрасте 9 лет, ее историю пересказал сын
"В селе Старые Атаги, как и в других населенных пунктах республики, были расквартированы офицеры и солдаты Красной Армии, которые якобы готовились к штурму Карпат. Ранним утром 23 февраля мужчин села собрали на западной окраине села: одним говорили, что их повезут на какие-то работы, другим – что устраивается праздник по случаю очередной годовщины Красной Армии. Место сбора было оцеплено вооруженными солдатами. Зачитали указ о депортации. Женщин, детей, стариков собрали в центре села и начали грузить в крытые брезентом грузовики. После на эти же грузовики начали сажать мужчин. В ряде случаев члены семьи были разлучены и смогли встретиться уже только в месте ссылки.
К нам в дом зашли два солдата и велели собирать вещи. Мы жили с матерью и братом Зайнди (1933 года рождения). Отец был ещё до войны как кулак сослан в Архангельскую область, откуда был призван на фронт и пропал без вести. Согласно документам, ссыльные могли взять с собой до 500 кг груза, но времени собрать необходимое не давали. Мы смогли взять немного кукурузной муки и фасоли, пару одеял. Холодное утро, снег, крики женщин, плач детей, рев скотины, лай собак, окрики солдат – таким запомнили то утро.
Нас привезли на грузовиках в Грозный к железнодорожным путям и началась погрузка в вагоны-теплушки. Большинство жителей нашего села вывезли в город Лениногорск (ныне Риддер) в Казахстане. Путь занял 23 дня.
Люди умирали и рождались в дороге. Одному из новорожденных родом из села Герменчук дали имя Шалон – искаженное "эшелон"
Кормили рыбой и неприятно пахнущим супом, печка в вагонах грела плохо, да и дров для неё недоставал. Не хватало воды, и потому топили снег. Людей, как и во все времена, выручала кукурузная мука, небольшие припасы которой были с собой. На этом длинном пути среди спецпереселенцев рождались самые невероятные слухи: от "везут обратно домой", когда эшелон менял направление движения, до "нас везут, чтобы утопить в море".
В одном вагоне со мной оказались и дедушка с бабушкой. Тяжелые условия, антисанитария, недостаток пищи, моральное состояние – все это усугубило болезни. На подъезде к городу Чимкент дедушка умер. Чувствуя приближение смерти, и уже зная, что хоронить умерших родным не разрешают, он сказал близким, чтобы его тело положили на обочине дороге: "Пусть оно станет пищей для зверей и птиц, не переживайте за него: это только бренная плоть, а душа будет там, где ей определено Аллахом", – так он говорил. На станции умерших выгрузили, и местные жители обещали, что похоронят его.
Были случаи, когда всеми доступными средствами пытались утаить смерть родного человека, чтобы довезти его до конечного пункта и похоронить по мусульманскому обряду. В нашем вагоне умерла женщина из соседнего села Дуба-Юрт. Её брат не хотел, чтобы тело забрали и весь вагон скрывал ее смерть. Подобных случаев в 180 эшелонах было немало. Люди умирали и рождались в дороге. Одному из новорожденных родом из села Герменчук дали имя Шалон (искаженное "эшелон"), которое он и носил всю жизнь.
В Лениногорске нас, спецпереселенцев, сначала определили в местный клуб. Оттуда часть развезли по окрестным совхозам, а часть оставили в самом городе. Место компактного проживания после прозвали в народе Чечен-городок.
Нас отвезли в совхоз и поселили в пустом доме с ещё одной семьей переселенцев. Здесь мой брат заболел тифом. Его положили в больницу в 18 километрах, в эту больницу бабушка ходила несколько раз пешком, взяв пригодную обувь у знакомых.
В 1951 году в Лениногорске случился чеченский погром. Перед праздником окончания поста в месяц рамадан "вербованными" был распущен слух, что чеченцы убивают малолетних детей. На верхних этажах домов они заранее запасли булыжники, которые потом закидывали чеченцев. "Вербованые" перебили топорами семью чеченцев из Старых Атагов. В последний момент, перед тем как погромщики успели ворваться в дом, отец успел затолкнуть под кровать малолетнего сына, который остался в живых. После этого толпа погромщиков пошла громить Чечен-городок, но встретила отпор со стороны спецпереселенцев. Были убиты несколько десятков человек. Спокойствие в городе было восстановлено только после ввода в него воинской части.
Женщины, большей частью, занимались домашним хозяйством, некоторые работали, в "пошивочной". Жили в бараках, устраивали вечеринки, ухаживали, женились – жизнь продолжалась, но у всех на устах был вопрос: когда разрешат вернуться домой?
Когда вернулись в 1957 году, дом был заселен переселенцами из других областей России. Как и многим другим, нам пришлось его выкупать".
Наш следующий герой С. из села Аргун, выселен из города Аргун в возврасте 11 лет, воспоминания записаны внучкой
"До того страшного дня в нашем доме поселили двух офицеров. Накануне праздника Красной Армии нам в школе обещали показать кино. Вечером 22 февраля по домам ходили военные, созывая мужчин на собрание. Все мужчины ушли якобы на это собрание. Ночью домой они не вернулись.
Не ночевали в доме и те два офицера, которые у нас жили. Утром пришли двое солдат и сказали матери, что нас ссылают в Сибирь. Вели себя не грубо: может быть, потому что офицеры, которые у нас жили, были высокого ранга. Предупредили, что в дороге будем 12 суток и сказали, чтобы взяли теплую одежду и еду. Нам удалось взять с собой два мешка кукурузной муки и два мешка кукурузного зерна. Другим позволяли брать только то, что они могли унести в руках. Эти же двое солдат предложили нашей матери зарезать теленка или овцу, но мать отказалась, сказав, что "чужого нам не надо".
Чтобы не умереть с голоду, питались ботвой от сахарной свеклы, кочерыжками от кукурузных початков
По всему селу стоял вой собак, коровы мычали, с соседних дворов доносились крики, плач. Страшный день был. Что мы взяли с собой, солдаты нам помогли загрузить на арбу. Сборный пункт был в чьем-то огороде. Два дня и ночь люди простояли в этом огороде.
На вокзале нас погрузили в вагоны, которые были оборудованы в два яруса. Нам достался первый ярус. Всего в вагон загружали по 20 семей как скот. Когда тронулись, два дня не открывались двери вагона. Было очень холодно.
Через несколько дней начался голод, не было воды, очень мучила жажда. Умерших в вагонах выгружали и оставляли прямо на обочине, солдаты не давали их даже присыпать снегом. На 12 день к обеду прибыли на станцию Беловодское, Фрунзенской области, Киргизской ССР. По прибытию нас ждали люди из колхозов и совхозов. Они забирали к себе работоспособных.
Так как в нашей семье не было мужчин – отца посадили еще в 1942 году – нас взяла к себе одна украинская женщина, жившая в двухкомнатном доме с двумя детьми. Она очень сильно помогала нашей семье. Сама жила впроголодь, но делилась последним. Чтобы не умереть с голоду, питались ботвой от сахарной свеклы, кочерыжками от кукурузных початков.
Мы были маленькие, у мамы не было работы. Очень помогло умение старшей сестры плести корзины: так как древовидный кустарник не рос в этих местах, корзины и маты она плела из камыша, а мать утром продавала их на базаре и покупала банку кукурузного зерна. Этим и кормились. Потом я устроился в колхоз, там мне давали миску супа в день.
Но нас постигло еще большее горе чем выселение: через год умерла от тифа младшая сестра, еще через год – старшая. Отец вернулся из заключения в 1947 году, и тоже устроился на работу в колхоз. Cтало немного легче. Вот так и выжили.
- На сайте Кавказ.Реалии есть специальный раздел о сталинских депортациях народов
Форум