В июне на педиатра из Благовещенска Марию Мехедову завели уголовное дело по статье об оправдании терроризма за комментарии под постом о гибели Z-блогера Владлена Татарского. В том комментарии Мария призналась, что ей очень грустно от того, что она впервые не может сожалеть о смерти человека. При этом она никак не комментировала детали гибели Татарского. Как за комментарий в сети педиатру грозит до 7 лет лишения свободы по уголовному делу об оправдании терроризма рассказывает Север.Реалии
Два последних месяца Мария – под домашним арестом. Она не может выходить из дома, не сможет отвести своего сына-первоклассника 1 сентября в школу. И не может работать, несмотря на просьбы родителей ее маленьких пациентов.
"Жди гостей. К тебе придут разбираться"
С начала войны она не скрывала своих взглядов. И быстро столкнулась с травлей в соцсетях. Под ее антивоенными постами в инстаграме, который Мария изначально начала вести, чтобы продвигать доказательную медицину, регулярно писали, что на нее "надо донести куда следует". Мария предполагает, что именно после доноса ФСБ и стала мониторить ее соцсети.
В ноябре 2022 года к Марии пришли с обысками, угрожая делом о дискредитации армии. В декабре ее оштрафовали по этой статье на 30 тысяч рублей. Весной 2023 года вновь пришли с обысками, а летом завели уже уголовное дело.
– Я вообще с самого начала против [военного вторжения в Украину] выступала, – говорит Мария. – И активно в своем инстаграме писала об этом, мне часто на это отвечали те, кто "СВО" поддерживает. Как водится: "Где вы были 8 лет?" А потом мне показали обсуждения в закрытых "родительских чатах" в разных мессенджерах – WhatsApp, например. Там вообще "тушите свет": "Наши ребята умирают, а она открыто выступает против войны! Как только не боится? Надо это срочно исправить – эфэсбэшникам доложить". Там угрозы вплоть до физического насилия – прийти ко мне на прием и избить – вот такие предложения поступали. Мне, к слову, лично в глаза так никто и не высказал ничего. Естественно, заинтересовались мною эфэсбэшники.
– Вы эти угрозы всерьез не восприняли?
– Неприятно, конечно. Лучшая защита – огласка, так считаю по-прежнему. Поэтому я эти скрины чата у себя в инсте показывала. О том, что дело серьезно, мне в середине ноября сказала знакомая, она когда-то давно в ФСБ работала: мол, жди гостей, к тебе придут сотрудники "разбираться", – говорит Мария.
Пришли к ней в тот же вечер трое – опер, сотрудник из отдела "Э" и еще один силовик из ФСБ, рассказывает ее муж Кирилл.
– В первый раз они пришли не с обыском – это было административное дело о дискредитации военных сил. Из-за того, что в инстаграме ставила сторис против войны в Украине, комментировала в пабликах на эту тему, сообщала, что поддерживает Украину, – рассказывает Кирилл . – Например, такой комментарий, написанный под постом Зеленского, в деле был: "Молодцы ВСУ, защищают свои территории, все захваченное по праву им должно вернуться. Они защищают свою родину".
– Это было, когда Херсон, оккупированный нашими солдатами, вернулся обратно Украине, – говорит Мария. – Я написала, мол, молодцы, отвоевали свои территории, защитили своих граждан. Вот за этот комментарий меня осудили, якобы я тем самым дискредитировала российскую армию.
А комментарии в сторис они просто не успели, видимо, заскринить. Там было про украинский народ, что страдают обычные люди, а преследовать целую нацию, украинцев – это геноцид. Писала, что не будет участвовать ни в каких сборах, помогать собирать [на войну]. Что не поддерживает ее.
– То есть они отыскали под чужим постом комментарий? Значит, специально мониторили?
– Да, мониторили. Думаю, доносы писали на каждый ее коммент, пост. Выбрали самые "подходящие", – говорит Кирилл. – Когда из ФСБ пришли в первый раз осенью, нам показалось, что дело решили "спустить на тормозах".
Мы вроде нормально поговорили, они сказали, что "такая ситуация, лучше ничего не писать", мол, на кухне сидите с мужем обсуждайте, выносить на всеобщее обозрение не нужно. "Хорошо". И жена не писала больше в открытую нигде комментарии на эту тему, потому что боялась, боялась за свою семью, боялась за себя.
– Но все равно осудили по административной статье о дискредитации?
– Да, мне присудили 30 тысяч штрафа, – говорит Мария. – Мы подали апелляцию в областной суд, там судья подтвердила приговор. Причем я пришла на открытое заседание с ребенком, потому что у меня сын заболел, не могла его ни с кем оставить. Судья Крук А. В. выгнал моего ребенка больного, несовершеннолетнего из зала суда. Сказал, что мы заседание не начнем, пока ребенок не покинет зал суда. Мой адвокат: "Вы нарушаете ход судебного разбирательства, заседание открытое. На каком основании вы вообще выгоняете ребенка моей подзащитной?" Мы попытались сделать отвод судьи. Но он сам отвод отменил. Быстро зачитал материал дела, а потом приговор: виновна, и все, 30 тысяч. Я написала в "ОВД-Инфо", можно ли помочь этот штраф оплатить. Там меня на ФБК перевели, и экс-навальнисты мне оплатили штраф.
Второй раз из ФСБ к Мехедовой пришли весной. Из-за аккаунта в телеграме.
– В марте ранним утром они пришли уже с готовым решением суда об обыске. Отобрали у нас телефоны, – говорит муж Марии. – По анонимному каналу в телеграме, где мы высказывались в такой саркастической форме, что буквально дискредитацию уже не пришьешь. К тому же канал мы уже удалили.
Среди тех записей, рассказывает Мария, был пост о фотоссесии жен "вагнеровцев", для которой женщины переоделись в военную форму.
– Еще и с детьми фотографировались. Муж мой написал, что это танцы на костях, дети ими гордиться не будут. Они называют их героями, на самом деле они убийцы обыкновенные. ЧВК "Вагнер" вообще признана террористической организацией, – говорит Мария. – Мы сначала просили, чтобы адвокат к нам приехал, спрашивали, на каком основании обыск будете проводить. Они говорят: "Смысл ждать адвоката? У нас уже есть решение суда". В итоге мы отдали телефоны, а они еще заставили открыть все приложения.
– Обыскали, выписали какую-то бумажку, мне не дали почитать. Расписались, не читая. Под угрозами "уехать в отделение": "Подписывайте сейчас, или поедем в отделение, там подпишете". Забрали телефоны, оставили одну бумажку от судьи и ушли. Месяц их вообще не было, – вспоминает Кирилл.
– То есть вы даже не поняли, под чем расписались?
– Я просил: дайте почитаю. – "Нет, вам ни к чему, у нас к вам претензий нет". – "Тогда зачем мой телефон забираете, если ко мне претензий нет?"
Мария говорит, что все это время "была, как в тумане".
– Когда они все завалились [в квартиру], для меня эта ситуация была сюрреализмом полнейшим. Вы, говорю, если нормальных людей подвергаете таким репрессиям, вы такие же убийцы, как и те, которые убивают в Украине. Эфэсбэшник говорит: "Еще одно слово, я еще на вас одно дело заведу". –"А за что вы заведете на меня дело? Разве у нас нет в стране свободы слова, разве я не могу выразить свое мнение, что я против войны?" Сидит, молчит.
С одной стороны ты всю жизнь живешь, как законопослушный гражданин, ни одного нарушения, все законы соблюдаешь. А тут раз – твою квартиру переворачивают незнакомые люди в берцах, задают вопросы о переписках и обращаются, как с преступником, стиснув зубы, – вспоминает она.
В какой-то момент, вспоминает Кирилл, с женой начали вести "воспитательные беседы".
– Начальник этих эфэсбэшников издевательским тоном спрашивал: "Я же вам говорил [на кухне эти темы обсуждать], вы что, не можете себя держать в руках? Вы врач, с такой ненавистью относитесь к ребятам, которые там воюют. А как вы к их детям будете относиться, так же, как и к ним?" Жена говорила: "Дети тут вообще ни при чем. У меня куча детей, у которых отцы на войне. Работа – это работа".
– Потом я ему откровенно говорю, что к тем, кто туда идет, особенно по контракту, у меня отношение определенное, – говорит Мария. – Какого-то героизма я не вижу и не понимаю, почему их называют героями за то, что они идут в чужую страну убивать людей.
В ответ "песня из телевизора" – про 8 лет домбили Бонбасс. "А вы знаете предысторию всего, что там происходит, что было на Донбассе и в Луганске, с чего все началось? Знаете про русских наемников, которые с оружием раскачивали там конфликты между украинцами и русскими, а в 2014 году вообще туда зашли на танках". Молчит. А потом: "Вы вообще не знаете, что там происходит, мы знаем, а вы не знаете" и как начал про "Аллею ангелов": вы видели там Аллею ангелов?" Я ему: "И поэтому нужно бомбить полностью всю Украину, уничтожить, подвергнуть геноциду?" Он глаза опустил и молчит, ерзает, а ничего ответить не может.
В итоге той анонимной страницы, из-за которой ФСБ устроила обыск, в деле Мехедовой нет.
– Уголовное дело на нее завели только за этот комментарий про Татарского, – говорит Кирилл. – Сейчас за всеми следят, у кого была "дискредитация" по 20.3.3 – все на карандаше. У меня осведомленный знакомый говорит: 483 человека в Благовещенске на пристальном мониторинге, кто ранее был осужден по административке, всех пасут постоянно. Они мониторят соцсети пристально, засылают провокаторов, чтобы развести на комментарий. У них прям регулярная работа идет по тем, кто уже привлекался.
– Мария в этом посте сам акт взрыва не оправдывала?
– Нет, просто написала, что сожалеть не может. К тому времени его биографию, конечно, хорошо "почистили", но многие хорошо помнили его по видео сходки, когда "ДНР" и "ЛНР" признали частью России, и он говорил: "Всех убьем, всех ограбим" ("Все, всех победим, всех убьем, всех, кого надо ограбим, все будет, как мы любим", эти слова он произнес, снимая себя на телефон, 30 сентября в кулуарах праздничного мероприятия в Кремле, посвященного присоединению новых территорий). В его телеграме ад адовый, он говорил, что Украина – это недонация, которая "вообще не должна существовать", мол, будет "Новороссия". Он писал, что "нужно бомбить по инфраструктуре, чтобы они дохли на операционных столах, чтобы они не выживали, потому что это недонация". Такой конкретный нацизм, я бы даже сказал, фашизм. Но почему-то на него дело не заводили. А завели на мою жену, которая просто писала, что не может сожалеть о его смерти, – говорит Кирилл.
2 апреля Татарского взорвали, а к Мехедовой пришли 28 мая. Через месяц ей предъявили обвинение.
– О том, что дело заведено за комментарий о Татарском, узнали 27 июня. Жене позвонил на работу участковый. Потом из ФСБ к ней на работу пришли, подождали, когда выйдут родители с ребенком с приема, зашли. Рассказали, что завели дело, отправили под домашний арест.
Меру пресечения – домашний арест – мотивировали тем, что якобы мы можем убежать из-под следствия. Мы свои доводы озвучили: если уж мы после первого обыска ездили в Европу на две недели и вернулись, зная, что вы что-то хотите на нас завести, то никаких аргументов в пользу того, что мы сбежим, нет. Ваши слова не подтверждаются нашими действиями, совершенно наоборот – противоречат. Но судья сделал, как запрашивал прокурор и следователь, даже формулировки те же. Не было такого, чтобы рассмотрели по существу доводы.
"Я больше ничего не умею в своей жизни, кроме как лечить"
Уже два месяца Марии запрещено работать.
– Тут еще такой момент – у меня на ведении есть дети паллиативные, они требуют осмотра регулярного. Родители уже нескольких пациентов писали, мол, другие врачи нашего города не хотят их смотреть, потому что они паллиативные, а Мехедова за них взялась. Я им расписала режим кормления, какой зонд нужен, как нужно заниматься, как нужно профилактировать ту же пневмонию, но их нужно корректировать хотя бы раз в месяц. А я ни принять у себя дома (так как это не лицензированное помещение, без санобработки), ни даже позвонить проконсультировать их не могу. То есть родители остались просто без помощи врача. Они просят, чтобы меня вернули на работу, у некоторых даже после того, как меня посадили на домашний арест, состояние ухудшилось. Просили хотя бы на несколько часов в определенные дни, но прокуратура отказала, – говорит Мария.
Ее слова в беседе с журналистом Сибирь.Реалии подтверждает Варвара, мама маленькой Маргариты, диагноз которой она просит не называть.
– Напишите, просто, что дочка в тяжелом состоянии, от нас практически все отмахиваются. Врач госбольницы, который закреплен за нами, ничего не делает, мол, паллиативная же. А Мария взялась за нас, назначила нужные анализы, посоветовала хороших узкопрофильных врачей, которые нам необходимы. Не побоялась взяться за очень тяжелый случай в то время, как многие медики намекают либо прямо говорят, чтобы я отказалась от дочери. Мария даже не заикнулась об этом, провела необходимое обследование и помогала нам. А теперь помогать некому, – говорит Варвара.
Мария переехала в Приамурье с Сахалина. В Благовещенске окончила мединститут. После ординатуры по педиатрии работала в стационаре городской больнице, потом перешла к частной практике.
– Лицензию оформила (точнее, три), обустроила кабинет. Взяла еще педиатра к себе в кабинет. Мы налоги отчисляем, пенсионные. Работаю сама на себя. Работала, – вздыхает Мария. – Еще когда открыла свой кабинет, завела инстаграм. Работа педиатра очень благодарная – дети ведь очень выносливые и на самом деле очень живучие. И это большое счастье – работать с ними.
Для меня тяжело до слез все, что происходит со мной сейчас, потому что люблю свою работу, хочу работать и умею. Я поэтому и к эмиграции отношусь настороженно, потому что мне важно остаться педиатром, работать по профессии. В колледже сначала неверно выбрала факультет – акушерское дело, и из родильной бегала, пропадала часами у младенцев, потом опомнилась, перевелась, закончила уже факультет педиатрии. Я не могу себя представить без работы. Я больше ничего не умею в своей жизни, кроме как лечить людей.
И за что это? Я никого не убила, я добропорядочный гражданин, который платит налоги, почему я должна мучиться? И мучает чувство вины за этих детей. Есть среди них девочка паллиативная, она без помощи просто умрет в ближайшее время, – говорит Мария.
"Мой муж плакал, я читала про жизнь в женской тюрьме"
Сейчас все заботы о семье легли на плечи мужа Марии. Кирилл работает монтажником систем связи. Сейчас он один должен содержать семью и решать множество бытовых проблем.
– Родители наши даже отвести сына в школу не могут. Все работают, несмотря на болезни (у свекрови онкология, у моей мамы проблемы с суставами). Но не прожить на пенсию. По сути, я даже сына не могу отвести 1 сентября в школу! Потом его нужно будет постоянно водить, а муж в командировках. На наши запросы с этими очевидными фактами в прокуратуре даже не реагируют – это просто какое-то издевательство, – говорит Мария.
– Я это все говорил следователю: поймите ситуацию, у жены же родительские права никто не отобрал, она же за него в ответе? Следователь: "Я старался разрешить ей работать". Типа он попытался, но начальство ему запретило. Официально они ничего не ответили, проигнорировали. Я в командировках постоянно переживаю, что там мой ребенок, не потерялся ли он, не увел ли какой-нибудь педофил его с площадки детской? В школу следователь его будет водить или ФСИНовец?
– Родственники поддерживают вас сейчас?
– По поводу ареста и возможной тюрьмы они переживают, конечно. Но они с нами разных политических взглядов. Иной раз даже немножко корят: "Что, вы не могли заткнуться, зачем вы это все? Все заткнулись, и вы должны были заткнуться", – цитирует своих родителей Кирилл.
Мария говорит, что "бьется за маму".
– Я говорю: "Мама, ты смотришь телевизор. А давай попробуем с тобой другую информацию впустить в наши головы". Я ей включила Максима Каца, Майкла Наки, показывала, что происходит в Украине, видео включала, что на самом деле было с 2014 года, в чем суть Майдана. Вижу, она сидит, рукой голову подперла, рот открыла, говорит: "Боже, я не могу поверить, что нас так обманывают". Потом переключила на телевизор, там показывали новости: какие мы молодцы, на фронте все супер, всех победили, все земли забрали, украинцы, ВСУ (их называют то националисты, то нацисты), у них беда-беда. Потом опять включаю независимых корреспондентов, она: Боже! За голову хватается: "Как такое возможно?"
Когда мы из Европы приехали, говорила, что нет там никакой русофобии, там все поддерживают Украину, но и русских не ненавидят. И там все хорошо, хотя по телевизору показывают, как Европа плохо живет, с голоду все умирают, замерзают. Там все прекрасно, в Европе, все, что показывают по телевизору, – это все вранье. Также вранье, что русские всех побеждают, а украинцы рады, что русские пришли их освобождать. Я говорю: посмотри, что говорят украинцы в Украине, русские, живущие в Украине, что говорят про эту войну. Она: "Боже, я не могу поверить, что нам так врут со всех углов". То есть она начала сомневаться. Потом про репрессивные законы – она все не верила: "Да, это все фигня, такого быть не может, мы живем в XXI веке". Тут раз, на меня завели уголовное дело, и у нее вообще разрыв шаблона был: "Как такое возможно? Не может быть!"
Но все равно иногда у нее вспышки победобесия случаются. Сегодня приходила, сказала: "Мариуполь – это же Россия, его же признали". – "Кто бы его признал? Мариуполь всегда был и есть украинский город, его отвоюют, и он снова будет Украиной, как и Крым, и все остальное". В общем, это дело такое – до следующего просмотра телевизора.
Я понимаю, для чего это делается в нашей стране, Путин боится, хочет всех неугодных убрать, несогласных заткнуть.
Все осознаю, но молчать все равно не могу, меня всю разрывает изнутри, я обязательно должна высказаться. Когда началась война, особенно, мобилизация, я хотела всем сказать: "Люди, вы что?"
– Знакомые, коллеги вас поддерживают или наоборот?
– Я со многими друзьями, которые откровенно зигуют, порвала отношения, окружила себя адекватными людьми, потому что слышать слова "это недонация", для меня ужасно. Если раньше, до репрессий, я старалась убедить людей, привести аргументы, сейчас понимаю, что это бесполезно. Кто оправдывают войну, они ее будут продолжать оправдывать, кто против войны, их мнение, скорее всего, тоже не поменяется.
При этом 50% из моего окружения – это люди таких же взглядов, как и у меня. Наверное, только 15% – активно поддерживают войну, остальные говорят: "Я это изменить не могу, соответственно, и думать об этом тоже не хочу, потому что я на это никак не повлияю. Если наш президент считает, что нужна война, пусть он сам разбирается".
И много поддержки было от коллег, очень известных в нашей сфере, прямо светил. Писали, спрашивали нужна ли помощь, нужно ли "создать резонанс", "вас коллеги многие поддержат". Я тогда решила, что лучше этого не делать, потому что многие боятся и небезосновательно. Зачем рисковать чужими жизнями.
– А как сын ваш на эту ситуацию реагирует?
– Поначалу, когда пришли эфэсбэшники к нам домой, он был в шоке, не понимал, что происходит. Он говорит: "Мама, что это за люди?!" Я его обняла, чувствовала, как сердце у него часто-часто бьется. У ребенка был стресс.
Второй раз был стресс, когда он сказал: "Мама, тебя что, посадят? Путин плохой?" Я говорю: "Да, Сережа, Путин плохой". – "А нам в садике говорили, что Путин хороший". Тогда он начал мне вопросы задавать: ты за Украину или за Россию? То есть уже у сына такие разговоры. И он боится, что маму посадят.
– Вам сейчас страшно?
– Конечно. Я боюсь очень. Меня, иногда бывает, аж волной накрывает, не знаю, куда себя деть. Это притом, что я с начала войны на антидепрессантах. Я допускаю такую мысль, что меня посадят, моя карьера разрушится, моя семья разрушится, мой сын останется без мамы. Я даже смотрела видео, как живут в тюрьмах женщины, что там в женских тюрьмах творится.
Честно говоря, меня эта перспектива ужасает, я не представляю, что будет, если меня посадят и какая, главное, я выйду после. Я не знаю, как это все выдержат муж и сын. Когда нас поставили перед фактом, что на меня завели уголовное дело, что грозит до 7 лет – мой муж плакал. Я никогда не видела, чтобы мужик плакал, два дня он просто лежал пластом. Это очень страшно, когда человек, который несет ответственность за всю семью, просто лежит и плачет. Если меня посадят, я не знаю, как они переживут это.
