Утром 4 сентября российские силовики задержали одного из лидеров крымско-татарского национального движения Наримана Джеляла. Перед этим сотрудники ФСБ провели обыск в его доме. Это произошло через несколько дней после того, как в аннексированном Россией Крыму распространили сообщения о повреждении газопровода в селе Перевальное: "диверсия", как об этом говорится в сообщениях СМИ и в материалах дела, произошла после того, как в Киеве состоялся саммит "Крымская платформа" с широким международным участием.
Помимо Джеляла, подозреваемыми "в совершении диверсии на газопроводе в Крыму 23 августа", как говорится в материалах дела, являются двоюродные братья Асан и Азиз Ахтемовы. Обвинения им были предъявлены 10 сентября. А сразу после их задержания крымские татары массово вышли к зданию управления ФСБ в Симферополе. Их стихийный митинг тут же разогнали, а протоколы составлены на почти 60 участников.
Крымские татары считают преследование Джеляла политическим, говорят о новом витке репрессий. Крымская правозащитница Мумине Салиева, супруга осужденного на 16 лет лишения свободы активиста "Крымской солидарности" (объединение, помогающее крымчанам, подвергшимся преследованию по политическим или религиозным мотивам. – Прим. РС) политзаключенного Сейрана Салиева, рассказала Радио Свобода о том, какие настроения царят в Крыму после нового витка репрессий:
– Расскажите, пожалуйста, что произошло за последние дни. Мы видели волну задержаний в Крыму, что происходит сейчас?
Это новая история страха и новая история абсурда
– Мне кажется, первый сигнал поступил еще 23 августа, когда МВД опубликовало информацию о некоем взрыве, который произошел в селе Перевальное (это между Симферополем и Ялтой). Через почти две недели, 3 сентября, начались задержания. Первый, к кому пришли с обыском, – предприниматель Эльдар Одаманов, в прошлом он работал в информационном агентстве "Крымские новости" (QHA, один из печатных органов Меджлиса крымско-татарского народа (запрещен в России). – Прим. РС). И когда сотрудники спецслужб проводили следственные мероприятия, они ему сказали, что это связано с подрывом газопровода, не дав никакой конкретики. У него отобрали все телефоны и увезли в неизвестном направлении. Все это время, то есть с 3 сентября, адвокат Эмиль Курбединов подавал заявления во все необходимые инстанции о том, что фактически человек пропал без вести. И никакой информации не было ни от ФСБ, ни от ОВД, ни от МВД. 4 сентября обыски продолжились, уже в домах двоюродных братьев Ахтемовых, у Шевкета Усеинова, который работал грузчиком у Эльдара Одаманова, и у первого заместителя председателя Меджлиса Наримана Джеляла. Определенного постановления не было, оно не было предоставлено. Обыски проходили с рядом правонарушений, когда отбирались все гаджеты, не давали возможность сообщить адвокату. А когда адвокат подъехал к домам, где были обыски, внутрь его не пропускали. 4 сентября вечером люди стали массово скапливаться у здания ФСБ.
Произошедшее всколыхнуло общественность, многие были возмущены, что нет никакой информации. Люди фактически были похищены, потому что на вопрос, удерживаются ли такие-то лица в ФСБ, в ОВД, в МВД, везде отвечали отрицательно, что этих крымских татар там нет. Поэтому люди собрались у здания ФСБ, чтобы добиться какой-то информации. Ведь на практике последних семи лет мы знаем, что, если люди вот так вот исчезают, это значит, что они не находятся в безопасности, что сотрудниками может быть применено к ним психологическое давление или же физическое воздействие, пытки. Абсолютно все, начиная от родственников и заканчивая общественностью, среди которой были и активисты, и молодежь, и люди преклонного возраста, были возмущены беспределом и произволом. Собравшиеся у здания ФСБ вели себя мирно, дожидаясь какой-нибудь информации, причем люди стояли в масках, на некотором расстоянии друг от друга. Нам зачитали требование о том, чтобы люди расходились, но никто не ушел. Тогда подъехали автобусы, и людей без каких-то оснований, без имеющихся нарушений заталкивали в грубой форме в эти автобусы. То есть люди, которые пришли, чтобы узнать, как обстоят дела с их родственниками, которые фактически были похищены, не получили никакого ответа. Их просто затолкали в автобусы и развезли в здания ОВД. Впоследствии им были вынесены административные протоколы по статье 20.6.1 Кодекса административных правонарушений Российской Федерации. Таких протоколов было 56, соответственно, мы ожидаем 56 судебных заседаний в отношении этих людей. Основную массу участников в тот же вечер отпустили, кроме двоих наших соотечественников, причем речь идет о родственниках фигурантов дела, которое мы определяем как так называемую "диверсию" (имеется в виду предполагаемый подрыв газопровода. – Прим. РС). На следующий день по делам родственников задержанных состоялись административные суды и были вынесены административные аресты, 14 и 15 дней. В этот же день состоялись судебные заседания по уголовному делопроизводству.
Это новый виток репрессий, новое уголовное дело о так называемых "диверсантах", где два двоюродных брата – Асан и Азиз Ахтемовы – проходят по делу как те, кто организовали диверсию, а Джелял (Нариман Джелял – активист крымско-татарского движения в Крыму. – Прим. РС) – как пособник этой диверсии. К сожалению, сроки за это грозят огромные, до 15 лет лишения свободы… Притом что никакого фактажа нет, помимо того, что на людей оказывали морально-психологическое давление, и мы допускаем, что их били. На днях было опубликовано письмо Наримана Джеляла, где он описывает, как при очной ставке с Асаном Ахтемовым он посмотрел на него и спросил: "Тебя били?" – и тот утвердительно кивнул головой. Это формальное, снова политически мотивированное уголовное дело, потому что все, кто знают этих людей, характеризуют их исключительно с положительной стороны, и в частности, Наримана Джеляла. Это новая история страха и новая история абсурда.
– Нариман Джелял принимал участие в "Крымской платформе", и очень подозрительно, что предполагаемый взрыв в селе Перевальное произошел спустя всего несколько дней после того, как завершился форум "Крымской платформы". Напрашивается параллель, что это преследование содержит и политическую составляющую, так как представители российских властей призывали начать преследования в отношении участников "Крымской платформы". У вас складывается такое впечатление?
– Однозначно. Я считаю, что это уголовное дело сфабриковано исключительно по политическим мотивам. Потому что Меджлис – это представительный орган крымских татар, он с 2016 года запрещен на территории Российской Федерации и в Крыму его признали де-факто экстремистской организацией. Но вот притянуть Наримана за это невозможно, потому что никаких предпосылок для этого не было. Нариман всегда достаточно дипломатично высказывался, подбирал слова. И вот "Крымская платформа", конечно, в некоторой степени, возможно, стала такой отправной точкой. Ведь в России еще до старта "Крымской платформы" заявляли о возможных преследованиях участников саммита. Наримана арестовали за его взгляды, за то, что он на протяжении многих лет, имея возможность выехать, не покинул Крым. Он был здесь, с нами. Многие крымские татары в социальных сетях проводили параллели с 1930-ми годами, когда проводилась чистка интеллигенции, крымско-татарской аристократии. Аналогичные процессы происходят и сегодня.
Новое уголовное дело имеет явный признак преследования крымских татар по этническому признаку. Давление на Наримана автоматически можно расценивать как давление на Меджлис крымско-татарского народа. Здесь есть еще одна важная составляющая: с 2014 года Меджлис призывал крымских татар не принимать участие в выборах, и возможно, данная попытка устрашения связана с тем, чтобы убрать тех, кто препятствует выборам, ведь они запланированы на эту осень. Это попытка сделать так, чтобы массово затащить людей на эти так называемые выборы, – говорит правозащитница Мумине Салиева.
По словам адвоката Николая Полозова, у него пока немного информации о том, на основании каких фактов Джеляла и братьев Ахметовых подозревают в повреждении газопровода.
– Представитель МИД Мария Захарова уже даже обвинила США и Евросоюз в том, что они знали о готовящейся диверсии, если не были соучастниками. Но, откровенно говоря, совершенно непонятно, что же все-таки произошло? То пишут о взрыве на газопроводе, то пишут о том, что газопровод был поврежден, то что диверсия была предотвращена. Вам известно, что произошло? Каковы реальные события, касающиеся обвинений в адрес вашего подзащитного?
– Достоверно это неизвестно никому, потому что даже версию органов ФСБ, которую они закрепляют в материалах уголовного дела, процессуально можно будет увидеть только в ходе ознакомления с материалами дела, а это происходит после окончания предварительного расследования. Пока мы знаем только то, что ФСБ публикует в целях формирования общественного мнения (некие заявления, видеозаписи и так далее), и то, что есть в интернете. Я специально посмотрел новости за 23 августа, которые касались бы села Перевальное. И в этих новостях я нигде не нашел никаких сообщений о взрыве. Я видел сообщения о том, что на газопроводе было некое механическое повреждение, причем совершенно непонятно, какого характера. Это вполне могла быть и техногенная авария. Но, по всей видимости, органы ФСБ зацепились за этот случай как за удобный повод для того, чтобы нанести удар по Нариману Джелялову, деятельность которого давно уже стоит костью в горле у российских властей в оккупированном Крыму. И так вот подвели свою версию под эти события, которые произошли с газопроводом. Что там на самом деле произошло, наверное, сейчас не скажет никто.
– Вы уже заявили, что Нариман Джелял и его соратники преследуются по политическим мотивам. Могли бы вы подробнее рассказать, что вы имеете в виду?
– Не секрет, что Нариман Джелялов – это известная общественная, политическая фигура, один из лидеров крымских татар, один из тех лидеров, которые не были выдворены за пределы Крыма, которые оставались после начала и продолжения оккупации. На протяжении семи лет он находился в Крыму. И, на мой взгляд, последней каплей, которая переполнила чашу терпения российских властей, стало его участие в международном саммите "Крымская платформа", на который у российских властей была буквально истерическая реакция. Я думаю, что после его поездки в Киев уже было принято окончательное решение о том, что этого человека нужно закрывать. Это и послужило триггером для возбуждения этого уголовного дела.
– Сразу после задержания Наримана Джеляла было много сообщений со ссылкой на его адвокатов, насколько я понимаю, это еще были не вы, о том, что он подвергался пыткам. Есть ли у вас подтверждения этой информации?
– Прежде всего, его защищает еще один адвокат – это Эмине Авамилева. Она наряду со мной участвует в этом деле. Что касается пыток. Известно, что в доме Наримана Джелялова утром 4 сентября был произведен обыск, после чего он был увезен неизвестными людьми, силовиками на микроавтобусе без опознавательных знаков. Впоследствии я встретился с Нариманом, и он мне рассказал, что происходило. Здесь важно понимать, что в период до раннего утра 5 сентября он не был задержан официально. Ему не было предъявлено подозрения, и он находился в статусе свидетеля. При этом в статусе свидетеля сразу после того, как его увезли, ему надели на голову мешок, его заковали в наручники, его привезли в неизвестное помещение, где на него оказывали психологическое давление. Избиениям его не подвергали, физическому насилию не подвергали, но ему на протяжении более 12 часов не давали есть, пить, справлять нужду и так далее. По международной классификации это пыточные условия, тем более в отношении абсолютно свободного человека, которому не предъявлены подозрения или обвинения. Фактически он с того момента, как его увезли после обыска, был лишен права на свободное передвижение, что является безусловным нарушением Европейской конвенции о защите прав человека и дополнительных протоколов. Поэтому, если мы говорим о том, применялись ли пытки, с точки зрения международного права, да, пытки применялись.
– Вы передали в прессу записки Наримана Джеляла, это фактически дневники первых дней заключения. Он пишет о том, что не питает иллюзий по поводу своей судьбы. В каком психологическом состоянии он сейчас находится?
– На тот момент, когда я его увидел, а с момента его задержания прошло на тот момент уже более двух суток, он пришел в себя. Он уже был в удовлетворительном физическом состоянии и в нормальном психологическом состоянии. Но в первые моменты, в первые часы, в первые сутки, конечно же, он был очень сильно психологически подавлен, поскольку в отношении него применялись недозволительные методы.
– Он по-прежнему отказывается признавать свою вину?
– Абсолютно! Он полностью отказывается признавать свою вину и, конечно же, заявляет о том, что его преследование обусловлено исключительно политическими мотивами, – говорит адвокат Полозов.
Правозащитница Мумине Салиева считает дело о так называемой диверсии политическим, она обращает внимание на тот факт, что в Крыму с каждым днем увеличивается число политзаключенных, а без отцов уже остались более двух сотен детей. Салиева несколько лет назад, когда аресты после не признанной мировым сообществом аннексии Крыма Россией только начинались, организовала неправительственную организацию "Крымское детство", которая занимается помощью детям крымских политзаключенных.
– Сколько в общей сложности крымских татар в Крыму сейчас преследуют российские власти? Вы неоднократно писали, что в Крыму растет более 200 детей политзаключенных, оставшихся из-за преследований на долгое время без отцов.
– За последние несколько месяцев, действительно, в Крыму происходит что-то страшное. Мы от череды этих событий не можем прийти в себя. Все происходит так быстро, что мы не успеваем переключаться от одних процессов на другие процессы. В июле в Крыму не осталось ни одного крымского татарина, обвиняемого по политическим делам: двух последних этапировали в Ростов-на-Дону. Я тогда думала как раз, что в симферопольском СИЗО освободили места. 16 августа в Ростове-на-Дону вынесли очередной приговор четверым крымским татарам со сроками лишения свободы до 18 лет. 17 августа, то есть буквально на следующий день после этих приговоров, произошла волна обысков в Крыму, были арестованы еще пятеро крымских татар в рамках уголовного дела по статье 205.5, "Хизб ут-Тахрир" (эта панисламская политическая организация запрещена в России, хотя свободно действует в странах Европейского союза и в Украине. – Прим. РС). И вот сейчас опять очередная волна обысков, которые продолжаются до сих пор: 8 сентября поступила информация о том, что прошел обыск в доме бывшего члена Меджлиса крымско-татарского народа Эльдара Менситова, об обыске в съемной квартире арестованного Асана Ахтемова. В этой квартире никого нет, это была съемная квартира, и после того, как Асану была вынесена мера пресечения, его жена съехала с этой квартиры. Вот такая бесконечная череда.
До последних обысков и арестов число украинских политзаключенных в Крыму было 115, из них 80 человек – по делам "Хизб ут-Тахрир", двоим из них назначили домашний арест по той же статье. С учетом последних пяти арестованных 17 августа получается 85 человек. Это только крымские татары. Детей, которые растут без отцов, чьи отцы сидят по политически мотивированным делам, с учетом нового уголовного дела, уже 202 ребенка.
– Складывается ощущение, что могут прийти за каждым. Особенно учитывая ту ситуацию, которую вы описали.
Люди не вгоняют себя еще глубже в полуостров страха, а озадачены тем, что молчать – это неправильно
– Я вам скажу откровенно. Я стараюсь всегда находиться в обществе, чтобы понимать, какие у крымских татар настроения, какие чувства. И вот все эти дни люди находятся, с одной стороны, в состоянии оцепенения, а с другой стороны, осознание того, что не обязательно быть религиозным, не обязательно быть ярким и публичным, чтобы к тебе пришли ранним утром и арестовали. Достаточно быть просто крымским татарином. Эту обеспокоенность можно видеть и в социальных сетях. Ощущение угрозы становится в народе все более явным. Я вспоминаю 2014 год. Тогда были совершенно другие чувства и уровень осознания происходящего. Тогда еще никто не понимал, что происходит. Потом, когда начались первые аресты, люди думали, что, может быть, раз арестовали, значит, есть за что, или арестовывают за веру. Но впоследствии политическая сознательность стала расти, ведь люди становились участниками репрессий невольно, практически в каждый третий дом эти репрессии заходили. Кого ни спроси, люди говорят: "Моего друга арестовали", "Моего дальнего родственника арестовали". Это связано с тем, что у нас в народе очень крепкие горизонтальные связи. Мы маленький народ, моноэтническая маленькая группа. Люди иногда шутят, что если спрашивать у крымских татар, кто твои предки или откуда ты, то обязательно можно стать родственником. И поэтому есть очень глубокое осознание того, что сегодня в группе риска находятся не только активисты, что репрессии происходят не только по религиозному признаку, а еще и по этническому, по национальному. Мне кажется, что за последние семь лет это стало очевидным, это стало ударом для каждого крымского татарина. Люди начинают между собой обсуждать, как быть, что делать. Люди готовы защищать друг друга. И это действительно вдохновляет, что люди не вгоняют себя еще глубже в полуостров страха, а озадачены тем, что молчать – это неправильно, что нужно защищать друг друга, нужно говорить, нужно писать, и это тоже очень заметно сегодня.
– Связывают ли крымские татары каким-то образом свою судьбу с "Крымской платформой"? Или это параллельная реальность, которая не касается жизни людей в Крыму?
– Лично я была как раз в это время в Киеве, но на "Крымской платформе" не присутствовала, но я отслеживала, как происходило открытие "Крымской платформы", что обсуждалось, какие делегации были и так далее. Коллеги-правозащитники говорят, что сама организация "Крымской платформы" – это яркая вспышка. Потому что впервые за годы независимости Украина не реагирует на события, как это было раньше, а выступает в роли инициатора чего-то нового. Во время локдауна тема Крыма, к сожалению, ушла в тень, а "Крымская платформа" вернула этой теме значение. Но мы неоднократно с коллегами из Крыма проговаривали, как важно, чтобы "Крымская платформа" не существовала как единица, которая не имеет связи с Крымом. Для нас важно, чтобы работа и результаты "Крымской платформы" отражались на жизни крымских татар в Крыму. Сейчас очень сложно оценивать, как эта инициатива будет функционировать дальше, будет ли практическая отдача. Поживем – увидим, сейчас об этом очень сложно говорить. И многие в Крыму так и оценивают "Крымскую платформу" – наша реакция будет тогда, когда будут какие-то результаты, что-то ощутимое, а сейчас рано комментировать и анализировать.
– Крымские татары ожидают, что Украина может помочь в сложившейся ситуации, особенно в связи с арестами, которые постоянно происходят в Крыму? Или возможностей никаких для этого нет?
– У нас первостепенно народ полагается на свои внутренние ресурсы и на то ненасильственное сопротивление, которое ведется именно в Крыму, именно народом. Это обусловлено и историей, и генетической памятью, ведь есть колоссальный опыт ненасильственного сопротивления. Я наблюдаю за тем, что на протяжении семи лет в Крыму ситуация динамично ухудшается, мы это фиксируем и документируем. Правозащитники готовят ряд отчетов, в которых наглядно показана бесконечная хроника репрессий – это воронка, она действительно все больше и больше сужается. В такой ситуации народ в первую очередь рассчитывает на внутринародную консолидацию, внутринародную помощь. Люди призывают друг друга не стоять в стороне. Мы говорим и о том, что, помимо внутринародной поддержки, важна, конечно, и защита Украины как государства. Если Украина как государство будет являться гарантом нашей защиты, то и мировое сообщество будет смотреть на Крым. А это внимание мирового сообщества как раз сдерживает натиск силовиков и в какой–то степени защищает политзаключенных в тюрьмах, к которым могут применять те пытки, которые практикуются в российских тюрьмах. Это важно, это нужно, чтобы Украина реагировала, МИД, и чтобы шла реакция на межгосударственном уровне. Никто не отрицает эту роль. Но когда ты живешь в изоляции, буквально на пороховой бочке, в режиме нон-стоп репрессий, в полевых условиях, каждый раз нужно давать людям надежду, нужно давать веру, что не все потеряно, что что-то произойдет, это когда-то прекратится. Мы не теряем этой веры, не теряем надежды, но вот сама реальность, наверное, говорит громче каких-либо слов.
– Ваш муж тоже находится в заключении (Сейран Салиев признан политзаключенным, он осужден на 16 лет лишения свободы по четырем статьям, две из них связаны с подозрениями в терроризме, а еще одна – с якобы попыткой совершить насильственный захват власти. – Прим. РС). Расскажите, как вы переживаете эту ситуацию, как справляетесь с ней? Какие новости есть? Есть ли возможность досрочного освобождения?
– 16 сентября 2020 года мы с ним виделись последний раз, на приговоре, когда ему был вынесен вердикт – 16 лет колонии строгого режима. В силу карантинных и ограничительных мер никакие свидания за этот год нам не были разрешены. Первые семь месяцев, с сентября прошлого года, супруг содержался в одиночной спецкамере, под круглосуточным видеонаблюдением, один, в изоляции. Он писал заявления с просьбой разрешить телефонный звонок, на который имеют право заключенные два раза в месяц по 15 минут. На все заявления не было абсолютно никакой реакции от начальства СИЗО. Только через семь месяцев бесконечных ходатайств, заявлений все-таки он нам стал звонить. Не так часто, как хотелось бы, но один раз в месяц он звонит. Это 15 минут, которые надо распределить между мной, четырьмя детьми и матерью мужа. Об этом звонке заранее никто не уведомляет, то есть, если я буду занята или не услышу звонка, соответственно, звонок пролетает, и ты уже не имеешь возможности снова наладить связь. Я очень переживала за него, как он будет в изоляции… Он сам и рассказывал, и передавал письма через адвоката, что это действительно очень страшно. Когда ты имеешь очень прочные устойчивые связи с обществом, нахождение в полной изоляции – это огромная разница. Изоляция, как он говорит, – это страшная вещь, морально очень сложно, и он буквально выживал там. Но при этом очень много писал, написал эссе, написал брошюру. Я пока не успеваю это все оцифровать, но думаю, что в скором времени это все мы сможем показать. Он очень много рисовал, и этим спасал себя.
Через несколько дней будет год, как был вынесен приговор, апелляционного заседания до сих пор нет. По предыдущим уголовным кейсам "Хизб ут-Тахрир" мы знаем, что это действительно затяжной процесс, потому что после вынесения приговора максимум через полгода выносилось апелляционное решение. Уже год прошел с момента приговора, а до сих пор не известно, когда же состоится апелляционный суд. Мы не питаем никаких иллюзий, не связываем никаких надежд с апелляционным судом, потому что мы понимаем, что вынесенный приговор будет подтвержден, и заключенных просто увезут в колонии. Преимущественно это колонии Башкортостана, это 2,5 тысячи километров от Крыма. Мы должны пройти этот этап, потому что для того, чтобы подать уголовный кейс в Европейский суд по правам человека, нужно пройти все необходимые инстанции. Конечно же, каждую волну обысков, арестов ребята очень болезненно воспринимают, все политзаключенные. Они уже знают, что это такое, и они неоднократно говорили, что "такого мы не пожелаем никому – попасть в эти стены". Очень болезненно они это воспринимают, очень переживают, конечно, за ситуацию, связанную с крымско-татарским народом.
– А за что его посадили в одиночную камеру? Ведь это же одна из форм пыток.
– Да, да. Это следственный изолятор Новочеркасска, СИЗО №3 города Новочеркасска Ростовской области. Это, конечно, мера морального и психологического давления. Никак по-другому это расценить невозможно. То есть Российская Федерация продолжает в современном мире претворять в жизнь энкавэдэшные, кагэбэшные методы. К сожалению, это начинается с момента ареста мужчин и продолжается на протяжении всего времени, пока они находятся за решеткой. Мы это мониторили и по другим политзаключенным. То есть не важно, на каком этапе находится дело: стадия ли это следствия, стадия ли это судебных заседаний по существу, колония ли это… это непрекращающиеся пытки. Исключительно за позицию политзаключенных, исключительно за их несломленность. В последнем слове во время оглашения приговора мой супруг отмечал, что он не согласен с выдвинутыми обвинениями, не согласен с приговором, что люди сидят без вины, сидят исключительно по политическим мотивам. Конечно же, такую позицию и такие убеждения продолжают ломать в российских тюрьмах.
Я проживаю в районе, где на каждой улице есть семья политзаключенных. Их женам я часто говорю: "Я живу всеми вашими жизнями". Потому что это бесконечно, каждый день какие-то проблемы среди детей политзаключенных… среди них есть дети-инвалиды, у матерей политзаключенных большие проблемы со здоровьем. Мы уже похоронили 17 родителей, которые так и не дождались своих детей. И когда муж, бывает, звонит, говорит: "Как ты? Как у тебя дела?" – я говорю: "Все нормально. Я даже иногда забываю, что ты у меня в тюрьме". Действительно, забываю, потому что все эти судьбы, все эти жизни просто наслаиваются на меня, и может быть, в этом есть и положительная сторона. Потому что в таком режиме мне просто некогда опускать руки, и у меня нет на это права. И это тоже, наверное, держит меня в тонусе.
