Фестиваль документального кино "Артдокфест" отменил показ фильма "Тихий голос" про гомосексуального борца из Чечни из-за угроз человека, похожего на Сулимана Шамаева (в своём инстаграме Шамаев называет себя помощником депутата Госдумы от Чечни Шамсаила Саралиева). Корреспондент Радио Свобода посмотрел фильм на секретном квартирнике и поговорил с режиссёром.
Первым фильмом о преследовании ЛГБТ-людей в Чечне была картина Дэвида Франса "Добро пожаловать в Чечню" (Welcome to Chechnya) – о процессе спасения чеченских геев и лесбиянок российскими активистами. Фильм "Тихий голос" (Silent voice) режиссёра, выбравшего псевдоним Река Валерик, рассказывает о том, что происходит с ЛГБТ-беженцами после того, как они покинули страну. Принять себя, выучить язык и превратиться в канадцев или французов не так просто, повсюду живут большие диаспоры гетеросексуальных чеченцев, которые вывозят с собой и свою гомофобию. Беженцам приходится скрываться, жить в одиночестве, менять имена и придумывать новую биографию: рассказывать о своём прошлом нельзя никому.
Герой "Тихого голоса" Хаваж переезжает из отеля в отель, как Гумберт Гумберт, ему ни с кем нельзя общаться, кроме волонтёров. Впрочем, и общаться он особо не может: он не знает иностранных языков и вообще не может говорить из-за мутизма: психическая травма привела к потере голоса. В фильме практически ничего не происходит, это не журналистское расследование, это очень красивая и трагичная картина: герой изливает злость на боксёрской груше, гуляет с волонтёром, которого не понимает, слушает бесконечные аудиосообщения матери, которая уговаривает его вернуться домой – на верную казнь, и страдает по дому, по спорту, по Чечне и по чеченцам. И это – самый удивительный феномен, о котором рассказывает "Тихий голос": чеченцы не могут жить без чеченцев и ищут контакта с земляками, где бы они ни находились и как бы опасен этот контакт ни был.
– Кто вы, Река Валерик, что значит ваш псевдоним?
– Много о себе я говорить не могу, потому что я работаю как режиссёр. Я давно живу в Европе, меня родители в детстве увезли из России. Этот фильм я делал под псевдонимом в целях безопасности: у меня родственники в Чечне, я сам иногда туда езжу.
– И есть какие-то другие фильмы, которые вы снимали под своим настоящим именем?
Валерг по-чеченски – "смерть, умереть, исчезнуть"
– Есть. Валерик – это название реки в Чечне. Валерг по-чеченски – "смерть, умереть, исчезнуть". "Река смерти" получается. Это исторически важная река для Чечни, потому что во время колониального завоевания Кавказа по ней проходил рубеж, в 1840 году там было сражение ополченцев за независимость. В этой битве погибло очень много чеченцев. Реку так назвали, потому что тел, крови было так много, что вода стала красной.
– Как вы нашли Хаважа и уговорили его сниматься?
– В апреле 2017-го, когда началась история [с преследованиями геев в Чечне], я встретил своего будущего продюсера на Каннском фестивале. Я ездил в Москву, был в шелтере, где укрывали этих парней и девушек. Я встречался с некоторыми перед их отъездом в Канаду. Одного героя я лично знал до всего этого. Одного из героев я встречал во Франции. Их было слишком много, этих героев, и я не хотел снимать фильм, когда они были в таком ужасном состоянии. После того, как я встретил Хаважа и услышал голосовые сообщения его матери, я выбрал даже не его, а её. Но для меня с этической точки зрения было важно, чтобы ему тоже хотелось делать это кино, снимать вместе с ним, а не только про него. Поэтому я два года вообще камеру не доставал, встречался с ним, общался, старался кое-как ему помогать. Сами съёмки длились потом чуть больше месяца.
На несвободе
Они не смотрят на эмиграцию как на освобождение
– Мне было интересно, что становится с человеком, когда медийность уходит. То, что с ними происходило, было намного тяжелее. Например, один из героев уехал в Канаду. По идее, всё должно было быть прекрасно, но ему стало ещё тяжелее. У него то ли семь, то ли восемь братьев и сестёр, а он оказался вне семьи, в одиночестве. В Канаде была программа, когда гей-пары могли "адаптировать" такого беженца. Его временно взяла одна пара, они жили в пригороде, в очень удобном, красивом месте, но ему было так неловко, что его встречали в аэропорту с радужными флажками, потому что он ещё даже не сделал каминг-аута, это было вынужденно. Ему была некомфортна ситуация, когда нужно быть весёлым, всё прекрасно, я теперь на свободе. Они не смотрят на эмиграцию как на освобождение. Эта пара, которая хотела ему помочь, они друг друга не понимали, им было очень тяжело, потому что они очень открытые, они счастливы, что они геи, они живут в другом обществе, и они хотели этому парню показать: ты тоже можешь быть открытым, это Канада, здесь свобода, ты можешь ходить на гей-парады, в клубы и так далее. Но для этого человека свобода не означает ходить на гей-парады. Для него это была трагедия. Он предпочел бы вернуться в свою прежнюю жизнь, чем быть в Канаде. Потому что в эмиграции они одни. Обычно люди эмигрируют с семьей, а тут вам приходится быть в одиночестве.
Этому мальчику пришлось взять новые имя и фамилию. Когда он пошёл на языковые курсы, там другие беженцы из Сирии, когда видят мусульманское имя, спрашивают, откуда он, ему приходилось врать, поэтому он не хотел ходить на эти курсы.
– Что происходит с чеченскими геями после того, как они уезжают? Мы видели в фильме, что они скрываются, меняют имена. Обычный беженец с этим не сталкивается.
Им нужно придумать новую легенду, придумать новое имя, новое прошлое
– Это разные процедуры. Большинство [геев] приезжает через правозащитников, с визами, легально. Один герой, которого я лично встречал в аэропорту в Париже, у него была виза, на пограничном пункте его ждали люди из Министерства иностранных дел, из Красного креста. Это какая-то идеальная процедура эмиграции, вам не нужно проходить через все пути ада, которые проходит обычный беженец.
Их не селят в центре для беженцев, их селят отдельно, чтобы у них не было возможности встретиться с другими беженцами из Чечни. С ними общаются отдельно, они получают документы намного быстрее. После того как они получают вид на жительство, они имеют право сменить имя и фамилию. Им нужно придумать новую легенду, придумать новое имя, новое прошлое, никогда не говорить, что они из Чечни.
– Хаваж каждые три дня переезжает из отеля в отель – это со всеми так?
– Это бывает в таких небольших странах с большой чеченской диаспорой как Бельгия. Во Франции это квартиры, вы не меняете их так часто, меняете, только если есть проблемы, если кто-то вас узнал или если вы себя не чувствуете в безопасности. С Хаважем всё было сложнее. Во-первых, он приехал без помощи российских правозащитников, а во-вторых, он не мог говорить. Ему нужно было дать два устных интервью, его процедура постоянно откладывалась, он был в вечном ожидании. Он менял отели больше года, обычно это два-три месяца. Во-вторых, у Хаважа был инстаграм с кучей подписчиков, он занимался одним из самых популярных видов спорта в Чечне, конечно, была велика опасность, что его могут узнать.
– Сейчас все наблюдают за судьбой Магомеда Гадаева, которого Франция депортировала в Россию. Пишут, что эмиграционная политика изменилась после того, как молодой чеченец убил учителя во Франции, процесс эмиграции сильно усложнился, а депортировать стали чаще. Насколько эта ситуация отразилась на ЛГБТ-беженцах из Чечни?
Считалось опасным, если другой представитель чеченской диаспоры, даже переводчик, узнает об их ориентации
– Я не думаю, что сейчас много чеченских ЛГБТ приезжает в Европу, плюс границы закрыты из-за коронавируса. Но если сейчас кто-то и приезжает, то их внимательнее проверяют. Многие в те времена приезжали под видом ЛГБТ-беженцев из Чечни, но они или были не из Чечни, или не относились к ЛГБТ. Считалось опасным, если другой представитель чеченской диаспоры, даже переводчик, узнает об их ориентации, – интервью проводились на русском. Сейчас, если вы просите убежище в Бельгии или во Франции, то вам в любом случае дадут чеченскоговорящего переводчика, чтобы подтвердить, что вы действительно чеченец.
– Про Магомеда Гадаева вообще пишут во французских СМИ?
– Я не видел ни одного СМИ, которое бы об этом написало, не слышал на радио. Я сам узнал о нём из русских СМИ.
Магнетическое влечение к чеченцам
– Расскажите про этот феномен, что чеченцы-беженцы постоянно ищут чеченцев, они не могут жить без этой культурной среды. В вашем фильме эта сцена ужасающая, когда Хаваж приезжает подсматривать за спортзалом, где тренируются чеченцы, несмотря на то что это крайне опасно.
Чеченское общество очень клановое, для индивидуальности места практически нет
– Это парадоксально, это какое-то магнетическое влечение друг к другу. Мне кажется, это связано с тем, что это малый народ, из-за войны, из-за депортации какая-то связь вне страны очень важна: иметь поддержку, иметь возможность говорить на родном языке с человеком, который культурно, ментально вас может понять лучше, чем другой. Чеченское общество очень клановое, для индивидуальности места практически нет. Человек вырос в культуре, где общество всё, а индивидуализм – ничто, поэтому он не может себя видеть вне этого общества, где бы он ни был.
Но если найдут одного, то можно вычислить и остальных, поэтому когда они приезжают в Европу, их разделяют. Это очень тяжело, им очень одиноко, это как прожить всю жизнь в локдауне. Нужно быть очень хорошим актёром, чтобы врать всем окружающим, откуда ты, никогда не говорить, что с вами случилось, делать вид, что никогда этого не было.
– Что могут сделать европейские чеченцы, они же не могут тебя увезти обратно в Чечню?
Когда он вернётся, старший брат или другой старший мужчина в семье должен будет его убить
– Вас могут очень сильно избить, покалечить, психологически надавить, держать в страхе даже в Европе. Наверное, самое страшное, что может произойти: вас могут убить, вы можете исчезнуть. И кто вас будет искать? У вас здесь нет никого, у вас нет друзей, нет семьи.
– На протяжении всего фильма мы слушаем аудиосообщения от мамы, которая умоляет Хаважа вернуться домой. Это достаточно банально. Я знаю несколько историй, когда женщины выманивали своих дочерей и сыновей в Чечню или в Дагестан из Москвы, их там убивали или они исчезали. Как это происходит? Мамы с холодным сердцем зовут детей на казнь?
– Таких случаев много, когда матерей используют, манипулируют через них, чтобы выманить обратно в Чечню. Мужчины в семье угрожают матери, чтобы она вернула сына. Это могут быть кадыровские службы, но в большинстве случаев это сами семьи. Поэтому изначально к этим слезам матери нужно относиться очень настороженно.
Я не знаю, что в головах у других матерей, могу судить только по матери Хаважа. Я думаю, что это было такое отрицание реальности. Мне кажется, на холодную голову она прекрасно понимает, какие последствия могут быть для её сына. Но с другой стороны, с материнской, она эту реальность отрицает, она не может поверить, что его могут убить, ей кажется, что она его защитит. Мне кажется, она винит себя, что не защитила его. Каким бы он ни был взрослым, сильным, для неё он остается её младшим сыном, она как львица будет его защищать.
– С этой точки зрения лучше, чтобы он уехал.
– Когда она в таком горе, она не мыслит здраво. Если бы она мыслила здраво, она бы понимала, что, когда он вернётся, старший брат или другой старший мужчина в семье должен будет его убить. Представляете, ваш родственник убивает вашего сына, потом с этим надо жить. Или в крайнем случае его убьют люди в погонах. Но она отрицает эту реальность. Это нелепо, но она искренне верит, что сможет помочь, сможет в крайнем случае его вылечить, что всё будет хорошо.
Ему до сих пор трудно даже произнести слово "гей"
– Если не знать, что Хаваж гей, то из фильма это вообще не понятно. У нас у всех есть шаблоны какие-то в голове, он такой агрессивный, злой, похож на чеченского спортсмена, а не на гея. Вы с ним два года провели, какие у него ценности, что он за человек?
– Во-первых, ему до сих пор трудно даже произнести слово "гей". Он использует фразу "в теме". Он не ассоциирует себя с этим, он ассоциирует себя со спортом, с вольной борьбой. Он всю жизнь борется с самим собой, он не может принять себя. Я много снимал его тело, потому это всё, что у него есть, это культ сильного тела, сильного мужчины, который позволяет не показать внутреннюю слабость.
– Он четыре года уже в Европе и внутреннюю гомофобию так и не удалось победить?
– Нет. Он ничего другого не знает, он вырос во время второй войны, другого социального лифта в Чечне нет: или ты спортсмен, или ты служишь в правоохранительных органах. Из-за войны он не получил образования, которое мог бы получить, он знает только борьбу. Когда вам 25 лет и вы не способны на что-то другое, это трудно. Поэтому я так близко снимал его тело, у него только этот щит остался. Его тело – это для него всё.
– Кадры заснеженной деревни в фильме – это его родная деревня?
– Нет, но это в Чечне. Я хотел воспроизвести его меланхолию, его прошлое. Эта заснеженность – это холод, но в то же время тепло.
– Кадры видеохроники из детства – это его съёмки?
– Нет, не его, но из Чечни.
– Как он попал в такую ситуацию?
– Он занимался в известном спортивном клубе. Парня, с которым он встречался, пытали, прочитали их переписку, так его и вычислили. Когда узнали, что он спортсмен, что он в таком клубе, это была катастрофа. Его прямо там же избили, привезли к брату, чтобы он завершил работу.
– Как ему удалось убежать?
– Я думаю, брат ему дал убежать. Он его тоже избил, он понимал, что требует общество от него как от брата. Но психологически сложно было убить младшего брата, которого он с детства защищал, которого он тренировал, из которого он хотел сделать спортсмена, который добился хороших успехов, брата, которым он так гордился. Мне кажется, он не смог этого сделать.
– Мама смотрела фильм?
– Нет, она ещё не смотрела.
– А Хаваж?
– Он тоже не смотрел. Скоро мы посмотрим его вместе.
– Что сейчас происходит с мамой Хаважа?
– Она до сих пор в Чечне. Она, мне кажется, смирилась. Она по-прежнему посылает ему сообщения. Это стало таким интимным журналом для неё, потому что она может делиться теми вещами, которыми не может делиться с окружающими. К счастью, Хаваж с ней сейчас общается.
Вначале она не знала, где он, ей приходилось самой искать информацию. Она узнала из "Новой газеты", что такие люди, как Хаваж, в Канаде, она думала, что может быть, он в Канаде и не отвечает из-за разницы во времени. Она подстроила весь свой график к канадскому времени, она старалась посылать ему сообщения, чтобы там был день, чтобы его не беспокоить. Она переживала, что там холодно, как он кушает. Она секретно читала, что такое гомосексуальность, старалась понять, есть ли её вина в этом, если это болезнь, как это можно излечить с точки зрения медицины или религии. Она через многое прошла.
– А Хаваж? Что у него с голосом, с миграционными документами?
– Голос к нему вернулся. Я не знаю, какой у него был голос прежде, он не такой, как раньше, он не может его полностью контролировать. Он уже может говорить спокойно, но с незнакомыми людьми он говорить стесняется. Он более улыбчив. У него есть молодой человек. Я не знаю, каким он был дома, но я думаю, что он был очень весёлым и очень радостным человеком. Сейчас это чувствуется, он как бы приходит в себя. Я узнаю, каким он был. Он сейчас совсем в другой стране, у него всё хорошо сейчас.
Он получил статус беженца, он прошёл языковые курсы, он сейчас работает, занимается физическим трудом. Мне кажется, ему важно что-то физическое делать.
– А спортом у него есть возможность заниматься?
– Нет, профессиональным спортом он уже больше не занимается.
– Молодого человека нашёл – это замечательно! Парень этот чеченец или местный?
– Он чеченец тоже.
– Тоже беженец?
– Да. Он жил в другой стране, теперь они вместе. Мне кажется, это придаёт Хаважу силы, они друг друга поддерживают.
Диалога не вышло
– Что произошло на "Артдокфесте", почему фильм сняли с показа?
– Это было решение кинофестиваля, мы об этом узнали из СМИ. Я надеялся, что премьера состоится, я только отказался от зум-встречи, потому что мне в инстраграм приходили угрозы. Я их не воспринимаю всерьез, но я получил ужасное видео и решил отказаться от зума.
– Что за видео?
– Там нарезка роликов с убийством животных, какие-то кадры с военными. Я не стал смотреть до конца, я понял, что мне хотят этим сказать.
– Я знаю, что была возможность этот фильм разместить на сайте "Артдокфеста". Вы не захотели этого делать?
– Мы получили такую просьбу от фестиваля и решили, что мы согласны, но фестиваль нам не смог дать гарантий, что не будет пиратской копии. Они нам сказали, что есть 99% вероятности, что фильм могут скопировать.
– Когда и где этот фильм сможет посмотреть российский зритель?
Я хотел, чтобы фильм увидели в Чечне
– Чем быстрее, тем было бы лучше. Когда я делал фильм, я думал о диалоге. Я думал: кто придет смотреть фильм? Его придут смотреть люди, которые априори согласны со мной или с высказыванием фильма, а я хотел, чтобы фильм увидели в той же Чечне. Семьи, которые потеряли своих детей, бежавших в Европу или в Канаду, матери, которые остались там, которые не имеют права что-либо говорить, не могут делиться этим ни с кем, должны всю жизнь притворяться, им очень тяжело, мне кажется.
– Единственный вариант показать его в Чечне – это интернет.
– Других вариантов нет. Может быть, какой-то телеканал купит фильм для показа на территории Российской Федерации, но пока у нас просьб из России не поступало. Пока что фильм будет на фестивалях. С 29 апреля по 9 мая будет фестиваль Hot Docs в Торонто, можно будет посмотреть фильм онлайн на всей территории Канады. Кроме того, информацию о показах мы будем публиковать на нашей странице в инстаграме.
