9 октября исполняется два месяца с момента проведения выборов президента Беларуси. С тех пор в стране не прекращаются акции протеста против пребывания у власти Александра Лукашенко, объявившего себя победителем – вопреки свидетельствам о грубой фальсификации результатов голосования. Ни действующие власти, ни их противники, похоже, не готовы отступать, пишет Радио Свобода. Что ждет Беларусь дальше?
Начиная с августа от насилия со стороны ОМОНа и других милицейских подразделений пострадали тысячи белорусов, несколько человек были убиты. Количество политзаключенных – участников акций протеста, задержанных и приговоренных к различным срокам ареста по обвинению в организации массовых беспорядков, – в Беларуси приближается к сотне, сообщили в совместном заявлении ведущие правозащитные организации страны. "Собрания граждан носили мирный характер и не представляли собой угрозы ни национальной, ни общественной безопасности. Несмотря на это, демонстранты были атакованы спецподразделениями МВД с непропорциональным применением физической силы, спецсредств и оружия. Впервые в истории Беларуси против мирных демонстрантов были использованы резиновые пули и водометы", – отмечается в заявлении.
С водометами, правда, демонстранты научились обходиться по-своему: во время акции за освобождение политзаключенных 4 октября один из них они попросту разобрали. Протестующие действуют с удивительным упорством. Каждую неделю в белорусских городах, прежде всего в Минске, десятки тысяч людей выходят на демонстрации, которые милиция разгоняет, задерживая сотни людей. Тем не менее граждане снова выходят протестовать – хотя к реальным политическим изменениям это пока не привело. Режим Лукашенко дрогнул, но пока устоял. Почему?
Один из вариантов ответа на этот вопрос может звучать так: "В Беларуси выстроена многоуровневая система управления рисками стабильности. Выверенный подбор чиновников, образ несменяемого президента, недопущение появления альтернативных центров силы, кланов и олигархата помогают избежать раскола номенклатуры". Это не сегодняшнее умозаключение, а цитата из аналитического доклада "Феномен белорусской государственности. Что ждет систему Лукашенко", написанного в 2017 году белорусским политическим аналитиком Артемом Шрайбманом и вызвавшего тогда резонанс как в Беларуси, так и в России. Многие из выводов и прогнозов, содержавшихся в докладе, за прошедшие три года подтвердились, другие оказались поставлены под сомнение бурными событиями нынешнего лета и осени. В интервью Радио Свобода Артем Шрайбман рассуждает о нынешнем состоянии белорусского общества, о том, как долго еще сможет продержаться "система Лукашенко" и какую роль при этом сыграет Россия: однозначной опоры белорусского режима или катализатора его постепенного демонтажа?
– Политическое противостояние в Беларуси вот уже два месяца выглядит как цикл: протестующие выходят, в основном по выходным, на акции протеста, силовые структуры их разгоняют, в августе очень брутально, сейчас относительно помягче. Этот цикл повторяется каждую неделю. Глядя со стороны – нашла коса на камень. Как долго может общество жить в подобном режиме и что, собственно, дальше? Какие варианты выхода из этого цикла возможны?
Это месяцы, может быть, полгода, прежде чем протест совсем затихнет
– Если мы остаемся в этом формате – десятки тысяч протестующих и "точечные" репрессии, – то это может продолжаться месяцы. Массовость протеста падает очень медленно. Да, сейчас у них уже не такой размах в регионах, как в середине августа, возможно, и в Минске уже нет тех 150–200 тысяч, а где-то колеблется в районе 100 тысяч. Но если такими медленными темпами численность будет спадать, то можно просчитать: это месяцы, может быть полгода, прежде чем протест совсем затихнет.
– Близится зима, погода испортится.
– Зима приносит и кое-какие выгоды: люди в теплой одежде не так больно получают дубинками, у милиции есть проблемы с использованием водометов и так далее. Важно, мне кажется, что сформировалось ядро протеста, оно состоит из нескольких десятков тысяч человек как минимум. Для них путь назад морально сложен, они просто не могут сдаться, не могут политически, этически, эстетически примириться с режимом и просто сказать: ладно, я всё попробовал, я сдаюсь. Кроме того, люди осознают, что если протест прекращается, то начинается реакция, страна может превратиться в большой концлагерь. Если вначале протест держался лишь на эмоциях, то сейчас в нем присутствует ядро. Что с этим ядром делать властям, непонятно. Можно, конечно, повышать градус репрессий, но тогда есть риск срыва, возврата к тому, что произошло в середине августа, и это придаст протестам новый размах. Может, это повлечет за собой новые отставки чиновников и недовольство, в том числе и в Кремле. Так что я не уверен, что власти заинтересованы в новой кровавой бане в Минске. С другой стороны, пытаться посадить всех людей, которые вошли в ядро протестующих, – на это просто тюрем не хватит. И это дилемма для власти. Правильно откалибровать репрессии в этой ситуации очень сложно.
– Три года назад, анализируя феномен системы Лукашенко, вы писали, что "во внутренней политике у Лукашенко и его противников есть по 20–30% преданного электората. Остальная часть меняет предпочтения в зависимости от экономической ситуации". Я так понимаю, что в этом году соотношение изменилось. Как и почему, на ваш взгляд? И каково оно сейчас?
– Я не думаю, что ядро сторонников Лукашенко его предало. Эти люди сейчас тоже радикализовались, сплотились вокруг режима, который, во-первых, считают правильным, а во-вторых, попавшим под угрозу. Я это на уровне частных примеров вижу, как многие сторонники власти в семьях моих друзей стали более радикальными, в первую очередь в старшем поколении, потому что телевизор делает свое дело. Да, расширилось ядро антилукашенковского электората. Насилие после выборов стало для многих людей красной линией, переход обратно в электоральное "болото", в колеблющееся состояние, стал невозможен. Поэтому Лукашенко сегодня честные выборы проиграл бы, причем скорее всего уже в первом туре, если бы ему противостоял единый кандидат от оппозиции.
Лукашенко сегодня честные выборы проиграл бы, причем скорее всего уже в первом туре
Кроме того, за последние годы в Беларуси изменился так называемый социальный контракт. Власть перестала держаться за свой традиционный образ социального государства, заботящегося о слабых. То, как белорусская власть обошлась с обществом во время пандемии COVID-19, как разговаривала с людьми, стало политическим Рубиконом: после этой весны доля противников Лукашенко очень серьезно расширилась, что мы увидели на выборах и после них. И это ядро, наверное, – где-то половина белорусского общества. Но это очень примерные прикидки: у нас, к сожалению, нет нормальной социологии.
– Один из тех, кто ассоциируется с этой "нормальной социологией", пока она в Беларуси существовала, – бывший директор института НИСЭПИ профессор Олег Манаев, живущий сейчас в США. В недавнем интервью он утверждал, что электорат Лукашенко остается стабильным. Манаев описывает его как, с одной стороны, жителей глубинки, небольших городов и сел, с другой – сотрудников госаппарата и часть бюджетников, а также членов их семей. Вы согласны с этой оценкой?
– Олег Тимофеевич, при всем огромном к нему уважении, кажется, допускает непозволительные обобщения. Нельзя утверждать, что все бюджетники или все силовики и их семьи – это однозначный электорат Александра Лукашенко. Так не было никогда, сейчас – тем более. То же самое нельзя говорить о провинции, потому что тот же блогер Сергей Тихановский начинал свои туры по стране именно из провинции, показывая, что там созрело социально-экономическое недовольство режимом. А самое главное, я не увидел в оценках Манаева двух важных вещей: поправки на то, что произошло в августе, как насилие изменило настроения в обществе, и ссылок на какие-то исследования. Я сам, может быть, иногда спекулирую на основе каких-то трендов, но важно делать оговорки, что это не основывается на данных. Мне кажется, выводы Олега Тимофеевича тоже не основываются на данных, и это принципиально. А дальше мы можем колебаться в оценках динамики ситуации. Я думаю, что динамика эта довольно серьезная, идут изменения общественной поддержки тех или иных политических проектов и видения будущего Беларуси. Профессор Манаев не делает скидки на эту динамику практически совсем.
– Важным признаком любой революционной ситуации является раскол правящей элиты. Если смотреть на нынешнюю ситуацию в Беларуси, то по крайней мере силовая часть этой элиты тенденции к расколу не проявила. Среди гражданских чиновников были отдельные протестные отставки, но все-таки не самого высокого уровня. На ваш взгляд, почему режим в целом сохранил монолитность?
– Это свойство таких персоналистских режимов. В отсутствие какой-то неоднородной групповой идентичности у элит – партийной принадлежности или олигархических групп, кланов, какой-нибудь ведомственной солидарности вроде касты военных, как было в Турции или Египте, – раскол и номенклатурный переворот очень затруднены. Потому что люди внутри власти атомизированы. Они смотрят в первую очередь на собственные риски и интересы, а не на некие более высокие групповые ценности, интересы или идеалы. Поэтому лидер такого режима, если он достаточно практичен и умен, может сделать так, что для каждого из этих людей в любой момент риски, связанные с переходом на другую сторону, будут превышать риски от сохранения лояльности. Часть элит абсолютно рационально полагает, что с такого корабля, как белорусский режим, никогда не поздно спрыгнуть, а вот рановато может быть. Люди просто взвешивают риски. Часть чиновников абсолютно искренне поддерживает Лукашенко, еще часть не видит среди его противников адекватного субъекта, которому можно было бы "переприсягнуть", – альтернативный центр легитимности. Ты же не будешь, если ты высокий чиновник, просто переходить на сторону безликой, лишенной лидера толпы.
– А Светлана Тихановская – это символ, а не лидер, она сама о себе так говорила.
– Абсолютно, да. Здесь нужно отдать должное злому гению или интуиции Лукашенко. Именно он принципиально много лет обезглавливал любые структуры в оппозиции, где не позволено было появиться ничему похожему на единоначалие. Как только появляются популярные кандидаты, их не допускают к выборам и сажают в тюрьму, как Бабарико и Тихановского. Появляется Координационный совет – он разгромлен, лидеры выдавлены из страны или посажены. Возникают стачкомы на предприятиях – с их лидерами происходит то же самое. Именно потому, что у оппозиции никогда не должно быть структуры, она должна быть аморфной. Это важно и для позиционирования Лукашенко и перед собственными чиновниками, и перед Россией, которой тоже очень сложно найти альтернативных собеседников в Беларуси. Это большой тупик для кремлевской политики последних лет: оказалось, что в Беларуси, кроме Лукашенко, поговорить-то не с кем.
Для Москвы оказалось, что в Беларуси, кроме Лукашенко, поговорить-то не с кем
– Это небесспорное замечание, по-моему. Ведь и попыток с кем-то еще поговорить, насколько я могу судить, особо не предпринималось. Можно было добиться освобождения Виктора Бабарико или поговорить с людьми из Координационного совета. Но Москва предпочла Лукашенко. Вы все-таки считаете, что это не приверженность Путина к диалогу с такими же, как он, то есть с авторитарными лидерами, а именно следствие отсутствия собеседника на оппозиционном фланге?
– Есть недоверие ко всем, кто так или иначе связан с протестным движением. Они вызывают в Кремле по умолчанию недоверие, с такими людьми Владимиру Владимировичу разговаривать сложно. Есть люди вроде Виктора Бабарико, но как можно было бы наладить с ним коммуникацию сейчас? Для этого нужно сказать Лукашенко очень жестко: выпускай. Всем понятно, для чего – чтобы у России был альтернативный собеседник. Это вызвало бы конфликт в отношениях Лукашенко и Путина. Потому что Лукашенко обычно на такое давление не поддается. Это значит, что Россия своими руками поставила бы Лукашенко в ситуацию, в которой у него нет безоговорочной поддержки Москвы. Она бы его ослабила. Любая ссора Путина и Лукашенко в августе-сентябре означала бы сигнал номенклатуре и белорусскому обществу: у Лукашенко нет поддержки Путина. Кремль мог бы таким образом подтолкнуть Лукашенко в бездну, а задача была все-таки стабилизировать ситуацию.
К тому же я не могу сказать, что Бабарико – очень понятный персонаж для Кремля. Я не сторонник той версии, что он выдвигался с какой-то санкции Москвы или "Газпрома". Он, конечно, договороспособен, потому что работал в "Газпроме", но то, чем он занимался в Беларуси, развитием национальной культуры, и высказанные им намеки на то, что в случае его избрания президентом Беларусь могла бы выйти, например, из ОДКБ или из Союзного государства, – это все не внушает доверия Москве. Ей нужно разговаривать либо с Лукашенко, либо с кем-то более пророссийским, чем Лукашенко. Таких людей найти сложно. Я не исключаю, что в будущем, если Лукашенко начнет сопротивляться желаниям Москвы относительно скорости транзита или конституционной реформы, российская сторона начнет зондировать почву, искать других собеседников. Может быть, это уже происходит. Было бы логично ждать от Кремля подхода к белорусской политике, как, если хотите, к серии стартапов. Вы запускаете с десяток инициатив: попробуем поговорить с этими чиновниками, может быть, с этими военными, посмотрим, какой из вариантов "выстрелит".
Я вполне допускаю, что именно это и будет происходить дальше, потому что замыкаться на Лукашенко для Кремля довольно авантюрно, он все-таки еще не стабилизировал ситуацию до конца. А Лукашенко тоже понимает, что ему всегда надо оставаться безальтернативным собеседником для российской власти. Поэтому он блокировал любые возможные сепаратные переговоры своих чиновников с Москвой, удалял из системы людей, относительно которых были подозрения в том, что они могут быть приемлемы для Москвы. Он никогда не позволял появиться в Беларуси серьезной пророссийской оппозиции. Это сознательная работа на устранение альтернативных собеседников Москвы.
– А упорным заверениям нынешних противников Лукашенко, что они не против России, а, наоборот, за максимально дружественные отношения и так далее, Москва не верит ни в коей мере?
– Думаю, она им не верит, потому что понимает, что любой человек на их месте говорил бы то же самое. Достаточно провести пять минут в Гугле, чтобы понять, что среди оппонентов Лукашенко однозначно пророссийские люди всё же не преобладают. Даже, скажем, бывший министр культуры Павел Латушко – это человек, который единственный из всех министров все время говорил на белорусском языке, что тоже показательно. Но дело еще и в том, что эти люди в глазах Москвы не являются политическими акторами, они не контролируют некий политический ресурс. Они сидят в Польше или Литве и ездят на встречи с западными политиками. Они не контролируют толпу. Если бы они стали реальными лидерами протеста, политиками действующими, а не только репрезентативными, то я вполне допускаю, что Москва начала бы общаться и с ними. Может, не для того, чтобы помочь им взять власть, но хотя бы для того, чтобы понять, кто такие влиятельные игроки в Беларуси. Но пока российское руководство не считает их влиятельными.
Бутафорские перемены могут стать триггером новой волны протестов. Люди поймут, что их опять дурят
– Вы уже упомянули обещанную Лукашенко конституционную реформу. Это попытка выиграть время или все-таки нечто большее? Возможны ли в ближайшие месяцы реальные политические перемены в Беларуси?
– Заявление Лукашенко о конституционной реформе можно было бы рассматривать всерьез, если бы он не находился в политическом кризисе. Но сейчас я склонен подозревать Лукашенко в политическом блефе. Это вполне может быть попытка заболтать процесс, расколоть протестующих, пообещать перемены, кому-то может быть достаточно и таких "перемен". В то же время я не могу представить себе ситуации, в которой он идет на выборы в 2025 году. Маловероятно как то, что эта процедура в устраивающем Лукашенко виде будет проведена еще раз, так и сама возможность его сохранения у власти еще на пять лет. Транзит власти, даже при условии угасания острой фазы протеста, в какой-то форме должен произойти. Как именно, если честно, я не знаю. Это зависит от слишком многих факторов. Думаю, что сам Лукашенко будет склонен двигаться по пути Казахстана: не терять рычаги влияния, передать власть проверенным лицам и не перекраивать систему радикально. Позволят ли ему это и белорусское общество, и Россия – вопрос открытый. Я скорее думаю, что подобные бутафорские перемены могут стать триггером новой волны протестов. Люди поймут, что их опять дурят. Но на год-два вперед предсказывать очень сложно, учитывая сегодняшнюю ситуацию.
– А угроза независимости сохраняется как политический фактор – или это такое вечное пугало, стоящее в поле белорусской политики: оно никуда не девается, но, с другой стороны, и не оживает?
– Это и пугало, и риск, который нельзя полностью списывать со счетов. Никто не мог предсказать, что случится Крым или Донбасс, еще за несколько месяцев до этого. Учитывая динамизм ситуации, произойти может абсолютно всё. Другое дело, что в случае с Беларусью провернуть такого рода операцию будет очень сложно. И главный фактор здесь, как бы это пафосно ни звучало, именно народ, настроения белорусов. Невозможно поглотить тех, кто этого не хочет, это может сделать только оккупационная армия. Я сомневаюсь, что у Москвы есть такие интересы. Если слабеющий Лукашенко или кто-то другой на его месте будет двигаться в сторону лишения Беларуси независимости – введения единой валюты, реальных наднациональных органов, более тесной военной интеграции, – то это способно вызвать протесты по масштабу еще более серьезные, чем сейчас. Потому что на кону будут стоять не просто некие расхождения с Лукашенко, а независимость – абсолютная ценность для многих людей в Беларуси, я бы сказал, уже для подавляющего большинства. Это вообще не предмет торга.
