Европейская диаспора чеченцев, по разным оценкам, насчитывает от 150 до 200 тысяч человек. Массовый исход из республики произошел после первой и второй российско-чеченских войн. Но если 20 лет назад люди бежали от бомбежек, нищеты и голода, то сейчас Чечню покидают из-за произвола властей, прессинга со стороны силовиков и дискриминации.
О вынужденном отъезде и о том, каково бросить все и отправиться в новую жизнь Кавказ.Реалиям рассказали уроженки Чечни, в разное время оставившие республику.
Элина, Бельгия, Антверпен, 35 лет
- В первую российско-чеченскую войну мне было 18 лет. Сидя долгими вечерами в подвале, я мечтала уехать куда-нибудь от грохота снарядов, от самолетов, которые сбрасывали бомбы, от подвальных мышей, которых я ужасно боялась.
Мой отец ушел в лес к боевикам, а через полгода их отряд попал в засаду, и он был убит вместе с товарищами. Нас у родителей было четверо: я и три брата. Старшей в семье была я. Когда бывало затишье, до нас доходили слухи, что многие начали уезжать за границу. Каждый вечер я уговаривала маму продать нашу квартирку и уехать куда глаза глядят. Но мама была непреклонна, и я решила для себя, что единственная возможность у меня выкарабкаться из той дыры - это выйти замуж за человека, который уже живет в Европе.
После второй войны мы вернулись из села в Грозный. Наш дом был частично разрушен. Мы закрыли окна клеенкой и постепенно начали налаживать быт. Мама работала на стройках за жалкие гроши, но денег все равно катастрофически не хватало, мы часто голодали.
Мне удалось поступить в грозненский университет. Каждый день я добиралась на учебу по руинам, занятия проходили в аудиториях, где окна были забиты клеенкой. Я продолжала уговаривать маму уехать, рассказывала выдуманные истории чеченских семей, которые благополучно устроились на новом месте, но все безуспешно.
Между тем моя подруга, которая еще с первой волной эмигрировала в Бельгию, познакомила меня по телефону с молодым человеком, который жил там несколько лет и искал невесту. Мы начали общаться, и я поняла, что это единственный шанс вырваться из ада.
Вскоре мы назначили дату свадьбы, его родственники приехали и забрали меня в Европу. Сначала мне было очень одиноко без мамы, без языка, без друзей. Много раз я пыталась вернуться обратно. Потом забеременела и поняла, что обратной дороги нет, надо идти дальше. Начала изучать язык, у меня появились подруги. Спустя три года моя мама тоже переехала в Бельгию, теперь она живет в соседнем городе.
Мы с мужем живем в маленьком бельгийском селе. У нас свой домик с огородом и садом. Мы получили гражданство, у нас 4 детей. Я уверена, что на родину никогда не вернусь. И мое решение усиливается каждый раз, когда из Чечни приходят плохие новости.
Айна, 58 лет, Австрия, Инсбрук
- Я жила в Чечне. В селе у нас был большой дом. Мой муж погиб при бомбежке, и я осталась одна с сыном и дочерью. Мой 15-летний сын связался с боевиками, он носил им продукты и свободное от школы время проводил в их компании. Вскоре его выследили, обвинили в пособничестве и арестовали. Судить не стали, так как он был несовершеннолетним.
Сына поставили на учет, периодически забирали в полицейский участок, угрожали, если он не будет стучать на "лесных братьев", то после 18-летия заведут на него дело и упекут в тюрьму.
Нас долго терроризировали кадыровцы. Семья мужа выгнала нас из дома, обвинив меня в плохом воспитании детей. Я сняла квартиру в Грозном, устроилась на работу в школу и решила начать новую жизнь. Но нас преследовали и там.
В итоге я нашла людей, которые за деньги помогали выезжать в Европу. Недолго думая я с детьми уехала из страны. Остановились в Австрии. Буквально за полгода мы получили статус беженцев, нам выделили жилье. Мой сын был в федеральном розыске в России. Долгое время ему звонили незнакомые люди, запугивали, требовали вернуться.
Порой я виню сына за то, что на мою долю выпало столько всего. Я не была на похоронах родителей, я отрезана от моих сестер и братьев. Европа не мое место, мне сложно тут жить.
Я тоскую по родине, которая не отогрела меня, по дому, которого у меня нет, по родным, которые отвернулись от меня, когда начались проблемы с властями. Жизнь за границей для кого-то награда, а для меня - каторга.
Раиса, 52 года, Франция, Марсель
- Я очень люблю Россию, свою родину, но категорически против той власти, которая там господствует.
В Чечне я не чувствовала себя защищенной со стороны закона. В повседневной жизни терпела дискриминацию со стороны мужчин. Я была замужем, муж любил меня, но сильно ревновал. Он был психологический садист. Детей у нас не было. Я терпела все это шесть лет. В один день я сама себе сказала: довольно! Потребовала развод, но муж был непреклонен, он решительно отказывался дать мне свободу.
Когда я все же добилась развода, пришлось вкалывать на двух работах, чтобы жить по-человечески. Я поняла, что по уши увязла в кризисах, произволе чиновников, в этих традициях никому не нужных. Я не хотела жить в той стране, где законы работают только для тех, у кого есть власть, где запросто могут подбросить что угодно, где человека делают безвольным существом.
В один прекрасный день я уехала смотреть мир и мне удалось остаться во французском городе Марсель. Обо мне теперь скажут, что я "без роду и без племени" и "никакая не чеченка". Но я люблю свою родину, просто предпочитаю делать это издалека.
Лейла, 56 лет, Норвегия, Берген
- Мои сестры и я всегда чувствовали прессинг со стороны брата, а когда умерла мама, стало еще хуже. Я жила с мужем, у нас было два сына. Брат, еще с давних времен конфликтовавший с моим супругом, забрал меня домой, разлучив с детьми.
Я и две мои младшие сестры обслуживали жену брата. Нас не пускали на работу, не разрешали выходить со двора, был тотальный контроль. Я тосковала по детям, через невестку просила брата дать мне хотя бы изредка видеться с сыновьями, но каждый раз получала отказ. Брат тогда работал в силовых структурах Чечни, все знали его крутой нрав и боялись как огня.
От безысходности я вынашивала план побега, но у меня не было денег. И тогда я научилась плести корзины из прутьев ивы, украшая их композициями из цветов. Корзины раскупали очень хорошо. В один день у меня накопилась приличная сумма, к тому же я продала все свои драгоценности.
Когда брат уехал на несколько дней, я сбежала в Дагестан, оттуда в Москву, потом в Польшу, затем оказалась в Норвегии. Через три года я встала на ноги, получила документы и уговорила бывшего мужа вернуть мне детей.
Теперь мы вместе живем в красивом норвежском городе Берген. Мои сыновья совсем взрослые, работают, завели свои семьи. Скучаю ли я по родине? Я скучаю по людям, которые меня помнят и любят, по могилам отца и матери, по соседям, которые были ко мне добры. По дому не скучаю, там было слишком много горя.
Зарема, 50 лет, Германия, Мюнхен
- После школы я поступила в медицинское училище, вышла замуж. Со временем я стала замечать, что мое зрение падает. У меня выявили признаки глаукомы. Я никому не говорила об этом, боялась. Пыталась сама справиться с проблемой, советовалась с окулистами поликлиники в Чечне, где я работала, пила кучу витаминов, делала всякие процедуры.
По настоянию мужа я обследовалась в Москве, однако шансы и там оказались не велики. К тому времени я забеременела. Узнав об этом, муж заставил сделать аборт и вскоре подал на развод.
Я не могла смириться с потерей зрения. Родители согласились послать меня на лечение в Германию. Увы, и там мне не смогли помочь. Я полностью потеряла способность видеть и надолго впала в глубочайшую депрессию. Знаете, кто меня вернул к жизни? Ник Вуйчич (австралийский мотивационный оратор, меценат и писатель - прим. ред.), у которого нет рук и ног, но есть огромное сердце и дар мотивировать людей.
Через время я вступила в общество незрячих в Мюнхене, у меня появилось много друзей, я начала основательно заниматься языком.
Я прошла курсы массажа, открыла свой кабинет, лечу других. Я счастлива, что имею возможность жить в Европе, а не в России. Мы знаем, что в нашей стране человек, ставший инвалидом, мгновенно выпадает из жизни. На тебя будут показывать пальцем, отворачиваться, полностью изолируют тебя, как будто ты прокаженная.
У себя на родине я была бы обузой, а здесь я полноправный, полноценный человек. Во всяком случае, так я чувствую.
