Активист ставропольского отделения "Молодежного Яблока" Кирилл Бобро провел полтора года в тюрьме. Его обвинили в хранении наркотиков в крупном размере.

До этого Кирилл устраивал многочисленные политические акции в Ставропольском крае: против войны в Сирии, за защиту прав женщин на Северном Кавказе, а также одиночный пикет против преследования активистов у здания местного ФСБ.

Родные Кирилла и его адвокат утверждали, что наркотики парню подбросили, чтобы прекратить его оппозиционную деятельность. Полтора года Кирилл хранил молчание, опасаясь за близких и свою жизнь. Несколько недель назад активист уехал в Европу и дал первое интервью "Кавказ.Реалии", в котором рассказал, как и за что его преследовали и какие методы использовали.

"Очень смешно и очень мерзко"

– Расскажите, чем вы занимались с 2014 года, с чего начался прессинг?

– Тогда была акция по всей стране – выступали за свободу узникам Болотной. В разных городах проводили одиночные пикеты. Я планировал выйти в Ставрополе, а так совпало, что в этот день в город приехал Владимир Путин. Весь центр перекрыли, об этом я узнал, когда он уже приехал. Но я решил не менять планы и вышел на главную площадь. Как только я собрался развернуть плакат, ко мне подошел сотрудник в гражданском. Он начал задавать вопросы, посоветовал не разворачивать плакат. После меня завели в «бобик» и отвезли в участок. Хотя я все делал по правилам – одиночный пикет не нужно согласовывать.

В участок вызвали мою беременную жену. Мы с ней устроили акцию прямо в кабинете полиции – сфотографировались с плакатом.

После со мной провели беседу. Впрочем, это не первый раз, когда такие беседы проводились. У нас каждый, кто хоть слово говорит против власти, рано или поздно на эти беседы попадает. Причем они звонят, как старые друзья. Привет, мол, как дела, приходи чай попьем. Это всегда очень смешно и очень мерзко.

Про эту встречу я забыл. Но месяца через полтора-два мне стали названивать снова. Наверное, кого-то наверху взбесило, что я вышел в такой день.

– Они и на работу к вам приходили?

– Я тогда проходил альтернативную службу. Они звонили и туда, пытались создать проблемы. Я служил в Ессентуках, а хотел перевестись в Ставрополь, потому что там в университете училась моя беременная жена. Они использовали этот момент и начали давать на мое руководство.

Я поговорил с руководством «Яблока» в Москве и Ставрополе, и мы решили, что если на меня продолжат давить из-за законной акции, то мы все расскажем в СМИ.

– Как ваши акции отразились на вашей семье, на родителях?

– Силовики приходили на работу к моему отцу. Сказали ему: хороший у вас бизнес и сын у вас хороший, да только экстремист и, наверное, будет в тюрьме сидеть. Это при том, что я никогда не делал ничего незаконного.

– Какая акция стала последней каплей?

– Это было в феврале 2017 года, я с плакатом «Нет репрессиям, долой чекистов» провел одиночный пикет возле здания ФСБ в Ставрополе. Это очень не понравилось многим большим чинам. Я выступил против, в кавычках, "самого главного, что у нас в России есть".

Плюс это совпало с тем, что с лета 2016 года в ставропольское «Молодежное Яблоко» стали активно приходить люди. Раньше я вообще был один в молодежном отделении, а теперь организация разрослась человек до двадцати. И мы провели несколько громких акций: против войны в Сирии, за права женщин на Северном Кавказе. Тогда нам выписали штрафы за нарушение порядка проведения публичных мероприятий. Вообще, нам, конечно, городская администрация всячески препятствовала по надуманным поводам: как-то отказали в проведении акции из-за уборки снега, который не выпал. Снегоуборочная машина каталась по пустой площади, мы это сняли на видео, и даже городской суд постановил, что нам мешали незаконно.

​

"Жил при Путине и молчал"

– Почему вы вообще решили участвовать в политике?

– Я политиком себя никогда не считал. Просто высказывал свое мнение на митингах и акциях «Яблока». Мне кажется, это нормально для любого гражданина – говорить о том, что не нравится. Я занимаюсь политикой только по той причине, чтобы мне потом не было стыдно перед моей семьей, моими возможными внуками за то, что я жил при Путине и молчал. Это всегда было главной причиной.

Первое время я был наивен и думал, что наши акции действительно что-то смогут до людей донести. Потом я понял, что главное – успеть в случае чего отсюда уехать.

Но я не успел.

– Вы помните день, когда за вами пришли полицейские?

– Замечательно его помню. Это произошло как раз тогда, когда я должен был улететь в Бельгию искать политическое убежище. Мне надоел постоянный прессинг, и я планировал уехать. Мне тогда было уже 26 лет, и я думал: повыступал в молодости, ничего не меняется, ну и пора, значит, уезжать. Стало слишком опасно иметь свое мнение. Я дважды привлекался к административной ответственности за наши акции, а третье – это уже уголовная. Ильдар Дадин так в тюрьму сел.

Еще с вечера у меня возникло ощущение, что за мной как будто ведется слежка.

Утром я должен был купить билеты в Москву, чтобы поехать подать документы на визу. Будильник у меня стоял на девять, в дверь постучали в восемь.

Тарабанили минут пятнадцать, и тогда я понял, что это сотрудники полиции. Я надеялся, что они уйдут, поэтому сделал вид, что меня нет дома. Судя по голосам, за дверью стояла толпа людей. Мне начали звонить, трубку я не брал. Я был настроен на самое плохое, но даже представить себе не мог, что произойдет дальше.

– Вы успели опомниться?

– Мне даже не пришло в голову, что можно, например, пригласить соседей в качестве понятых. Единственное, догадался маме позвонить, чтобы она приехала. Дверь я открыл через полтора часа. Понятно, что если бы у меня были какие-то запрещенные вещества, я бы успел сто раз от них избавиться.

Они вышли. Их было человек шесть и собака. Естественно, я старался постоянно находиться с ними в одном месте, но это было невозможно.

Первый пакетик они нашли в кармане куртки. Я ее сто лет не надевал. Они достали куртку, нащупали что-то под подкладкой и сказали мне пощупать это тоже. Я был абсолютно уверен, что это просто носовой платок из дырки в кармане провалился под подкладку. Хотя я знал, что это за люди, но даже представить себе не мог, что полезу в куртку, и там окажутся наркотики. Я залез рукой за подкладку и достал пакетик с 13 граммами конопли. И все, на нем остались мои отпечатки. Как я его доставал, записано на видео.

Второй пакет – с белым порошком – они нашли за шкафом. Он массивный, привинчен к стене, его с трудом можно отодвинуть. Мне сказали взять пакетик в руки, и тут я уже успел опомниться – взял его краем одеяла. На нем потом мои отпечатки не обнаружили. Вот как я мог его спрятать, если отпечатков нет?

Анализы не показали у меня в крови наркотики.

– Спустя полтора месяца после вашего задержания на ютубе появились ваши домашние видео – компрометирующего содержания. Их слили, чтобы надавить на вас?

– Полицейские забрали мой компьютер и телефон. Конечно, они не имели права показывать кому-либо мои личные видео. Им нужно было показать, что я наркоман и вот такой вот придурок.

На некоторых видео я был трезв, на некоторых пьян. Но любой человек, который меня знает, в курсе, что я всю жизнь занимался спортом. Даже с женой познакомился на марафонском забеге.

– Вам угрожали?

– Недели через три ко мне в СИЗО пришел незнакомый человек. Такой, с неприметной внешностью. Он принес с собой телефон, хотя в комнате свиданий телефон нельзя иметь при себе никому – ни адвокату, ни прокурору. Он сходу начал показывать мне эти видео. Говорит, его попросили показать мне эти видео, чтобы я задумался.

Он спросил, понимаю ли я, что будет, если эти видео покажут моим сокамерникам. Сказал, что меня зарежут или изнасилуют, если они развесят скриншоты из этих видео по СИЗО. Когда меня закрыли, еще у меня был белый ирокез, и это не добавляло мне оптимизма.

"Папа, купи сок"

– Почему вы признали вину, если утверждаете, что наркотики были подброшены?

– На тот момент я плохо понимал, как работают отношения между заключенными. Думал, со мной будет такая же история, как с Ильдаром Дадиным – избивать будут, подсаживать подставных заключенных.

Мне предложили условия: видео в тюрьме никому не покажут, если я признаю свою вину и больше не буду заниматься политикой. Обещали уменьшить срок. В случае, если я не признаю вину, на меня обещали повесить часть 4 статьи 228 УК РФ – сбыт наркотиков. Минимальное наказание по ней – 10 лет.

Мне дали несколько дней на раздумья и сказали передать ответ через адвоката. Я думал три дня. На тот момент моему сыну было два с половиной года, и я не хотел выйти на волю, когда ему будет тринадцать. Я принял их условия, только поставил свое, сказал, что не буду оговаривать никого из друзей.

– Как отнеслись ваши сокамерники, когда узнали из-за чего вас посадили?

– Большинство скорее поддерживали. И интересовались, как это вышло. В этом месте люди сходят с ума от скуки, поэтому эту историю я рассказывал очень много раз. Меня не трогали там, потому что боялись шумихи.

– Какой был самый эмоционально тяжелый момент?

– Это было когда меня только закрыли, и спустя какое-то время у меня появилась возможность позвонить жене. Она дала трубку моему сыну, ему два с половиной года было, еще плохо разговаривал. Конечно, он не знал, где я и что со мной. Он мне сказал: папа, когда будешь идти домой, купи сок. В этот момент я винил себя за то, что не проводил все время со своим сыном, а шел и кому-то что-то доказывал.

– Вы сожалеете о полутора годах, которые у вас забрали?

– Я не жалею. Но чтобы потом было проще, надо понимать некоторые вещи. Когда спокойно живешь у себя дома, и все хорошо, легко высказать лишний раз свое мнение в фейсбуке или сходить на митинг. И ты себя при этом начинаешь чувствовать таким революционером. Но нужно понимать, что в любой момент ты уязвим, и к тебе всегда могут прийти.

– Если вам дадут убежище, сможете забрать сына и родителей?

– Да, такой вариант есть. Но и если в России продолжат давление на меня или на кого-то из моих близких, то я буду подавать заявления в российский суд на всех, кто был причастен к организации моей посадки и незаконном распространении моей личной информации.

– Что произошло, когда вы вышли на свободу?

– Я пробыл в России ровно месяц после освобождения. Ко мне домой приходили сотрудники Центра «Э». Позвонили с неизвестного номера, сказали, что это местный участковый и попросили выйти на улицу. Я выхожу и вижу знакомые лица – люди, которые были на моем задержании. Говорят: привет, как дела? Как со старым знакомым общаются. Собирали информацию и хотели меня припугнуть. Спросили, собираюсь ли я им палки в колеса вставлять. И что если я продолжу «вставлять палки в колеса», то есть, высказывать свое мнение, то они снова создадут мне проблемы.

И я уехал.