Для органов опеки и судов в России наркозависимость – веская причина лишить родителей прав, а ребенка отправить в детский дом или в приемную семью. Но правозащитники настаивают: семей, где родители употребляли или употребляют наркотики, много – и в каждом случае нужно разбираться отдельно. Часть семей можно сохранить.

Что думают об этом сами наркозависимые родители, выросшие в таких семьях дети, а также сотрудники органов опеки и психологи, рассказывает Настоящее Время.

Лена попробовала наркотики в 14 лет: сначала "винт", а после рождения первого ребенка в 19 лет – героин. Употреблять опиаты регулярно начала в 2004 году. Развелась. Работала, чтобы содержать семью. С воспитанием старшего сына помогала мама. "Я бросила употреблять за полгода до рождения второго ребенка, а через год появился третий ребенок. Старший мне всегда помогал, гулял [с ними]", – рассказывает Лена.

После рождения третьего ребенка на ногах Лены появились трофические язвы: "Они были настолько большие, что я даже ходить не могла. Полгода лежала, не могла вставать. И на фоне этого я стала опять употреблять, чтобы как-то убрать боль, потому что обезболивающие вообще никак [не помогали]", – объясняет Лена. За компанию с ней начал употреблять и гражданский муж. А в октябре 2013 года их после "контрольной закупки" задержала полиция.

"Муж стал договариваться с ментами: "Давайте ее сажать не будем. У нас трое детей, повесьте все это на меня. Повесьте еще дополнительные статьи, но только ее не сажайте, не лишайте детей матери". Они согласились", – вспоминает Лена. Ее отпустили под подписку о невыезде. Но в тот же день младших детей, которым было два и три года, забрал инспектор по делам несовершеннолетних. После их передали в приемную семью. 14-летний старший сын переехал к родному отцу.

"Органы опеки сообщили, что будут меня лишать родительских прав, – рассказывает Лена, чья семья до этой контрольной закупки не стояла на учете и считалась благополучной. – Я у них спросила: "Что мне надо для того, чтобы меня не лишили?" Они говорят: "Лечиться". Я сразу поехала, легла в наркобольницу, отлежала там. Сделала себе блокаду от наркотиков, когда стала проходить реабилитацию. И вот как раз когда я легла на реабилитацию, у меня уже состоялся суд – и меня лишили родительских прав". Написанное заранее заявление об отсрочке этого слушания до окончания ее реабилитации суд не учел. А спустя семь месяцев прошел еще один процесс – по уголовному делу о торговле наркотиками, и Лену отправили в колонию в Мордовии.

До того как Лену посадили, она регулярно навещала младших детей в детском доме. Согласно отчетам сотрудников детской больницы и детского дома, дети скучали по матери. Дочь часто просыпалась ночью, плакала и звала маму, спрашивая, когда та заберет ее домой.

На суде старший сын Лены заявил, что до событий октября 2013 года жизнь с мамой была "нормальной", а в ее поведении не было никакой "неадекватности" – Лена заботилась о детях. Он подчеркнул, что не хочет, чтобы мать была лишена родительских прав. Но, помимо показаний сына Лены, суд также опирался на письмо учителя из его школы. В письме говорилось, что на протяжении нескольких лет сын Лены демонстрировал отсутствие способностей и мотивации, а также пропускал занятия без уважительной причины. Хотя мать и заботилась о нем, интересовалась его поведением и успехами, она не имела на него никакого влияния, писал учитель. При этом когда мальчик начал жить с отцом, его поведение улучшилось, он перестал пропускать занятия и стал успевать в учебе.

Могла ли опека не отбирать детей

Пока Лена находилась в тюрьме, юристы Фонда имени Андрея Рылькова пожаловались в ЕСПЧ на нарушение права на неприкосновенность семейной жизни. Фонд с 2009 года помогает защитить их права людям, употребляющим наркотики, а также занимается информационно-просветительской деятельностью и адвокацией гуманной наркополитики в России. В 2016 году Минюст признал Фонд им. Андрея Рылькова "иностранным агентом".

"Государство должно было действовать иначе, поддержать семью, – комментирует случай Лены юрист фонда Тимур Мадатов. – В конце концов, наркозависимый человек и человек, который плохо ухаживает за детьми, – это разные понятия совершенно. Одно из другого автоматом не вытекает".

Мы попросили Департамент труда и социальной защиты населения города Москвы объяснить, чем руководствуются сотрудники соцзащиты, работая с семьями, где один или оба родителя употребляют наркотики, и на каких основаниях лишают родительских прав.

"Сотрудники соцзащиты действуют в интересах ребенка и делают все возможное, чтобы он рос и воспитывался в кровной семье. Употребление наркотиков является одним из факторов семейного неблагополучия. В этом случае сотрудники социальной защиты оказывают содействие в прохождении лечения от наркозависимости и последующей реабилитации", – сообщили Настоящему Времени в пресс-службе департамента.

Если родителям не с кем оставить ребенка на время лечения, то они могут временно разместить его в учреждении соцзащиты.

В департаменте отметили, что только в Москве работают 26 организаций поддержки семей с детьми, куда можно обратиться за помощью, получить консультации юристов и специалистов по работе с семьей, психологическую помощь, а также материальную поддержку – продовольственную и вещевую.

"К сожалению, бывают ситуации, когда ребенок находится в условиях, представляющих непосредственную угрозу его жизни или здоровью. В таком случае, чтобы защитить интересы несовершеннолетнего, орган опеки и попечительства вправе на основании соответствующего акта незамедлительно забрать ребенка у родителей (одного из них) или у других лиц, на попечении которых он находится и обязательно обеспечить его временное устройство ребенка", – рассказали в департаменте.

Оценивать степень такой опасности для жизни и здоровья могут и должны сами сотрудники опеки, говорит юрист фонда "Юристы помогают детям" Анастасия Тюняева. "Нахождение детей совместно с родителями, которые употребляют наркотики в принципе является небезопасным и не зависит от наступления каких-либо негативных для ребенка последствий", – говорит Тюняева. Она объясняет, что согласно 69-й статье Семейного кодекса РФ, родители (или один из них) могут быть лишены родительских прав, если "злоупотребляют своими родительскими обязанностями и (или) являются больными хроническим алкоголизмом или наркоманией".

Решение о лишении прав выносит суд. Но сотрудники опеки могут принять решение "о немедленном отобрании ребенка на основании статьи 77 Семейного кодекса". "Характер и степень опасности обстоятельств в которых находится ребенок, определяется в каждом конкретном случае с учетом возраста, состояния здоровья ребенка, а также иных обстоятельств", – говорит Тюняева.

В феврале 2020 года Европейский суд присудил Лене 20 тысяч евро компенсации на основании того, что власти допустили распад семьи, не поспособствовав ее сохранению. "Государство в первую очередь должно было рассмотреть варианты менее репрессивные: сначала вы должны помочь максимально человеку, психолога ему предоставить, наркологическую помощь доступную. Если у вас это не получилось, то должны ограничивать [в родительских правах]. И если даже это не подействовало, только тогда лишать, потому что лишение родительских прав – это крайняя мера. Европейский суд тоже это указал: почему вопрос об ограничении не рассматривался вовсе, почему сразу начали с лишения?" – говорит юрист Тимур Мадатов.

Несмотря на постановление Европейского суда, детей Лене пока не вернули. "Сказали, что доводы ЕСПЧ не столь значительны, чтобы это дело закрывать", – говорит Лена. Осенью 2021 года ей с помощью юриста фонда все-таки удалось добиться восстановления родительских прав. Решение пока не вступило в силу. Когда Лену лишили прав, детям было два и три года. Сейчас – девять и десять лет соответственно.

Пока дети жили не с ней, Лена платила алименты. Вместо нее из-за запрета суда с внуками общалась бабушка – мама Лены. "Я полностью поменяла свою жизнь: я семь лет не употребляю, у меня нет желания. Стремлюсь, чтобы дети были со мной, чтобы я могла их видеть, воспитывать. Для меня это жизненно важно. Не знаю, как там для остальных, но для меня дети – это все", – говорит Лена, которую уже сняли с наркологического учета.

Старшему сыну Лены 21 год. Они всегда были близки. Пока Лена была в колонии, сын-подросток ее ждал, а сразу после ее возвращения переехал к матери.

"Возможно, он чувствовал, что морфия слишком много в его жизни"

​​"Я не могу сказать, что я его держал. Возможно, он чувствовал, что как-то морфия слишком много в его жизни, ему надо добавить еще что-то, чтобы он мог о ком-то заботиться", – рассказывает 46-летний Александр (имя изменено), отец которого употреблял морфий большую часть своей жизни.

Александр переехал к отцу в тринадцать лет – это было в 1988 году. Родители развелись, и мальчик сначала остался жить с матерью в Казани, а его отец Виктор (имя изменено) принимал участие в жизни сына "только материально", работая в Москве и Ленинграде. Александр предполагает, что отец был фарцовщиком.

Переехать к нему предложил сам отец, вспоминает Александр: "Он очень этого хотел, видимо, там чувства отцовские, я не знаю. Ну или какое-то чувство вины у него было, потому что раньше он не мог участвовать в воспитании". Мальчик был рад переезду: отец относился к нему "как к взрослому", доставал для сына книги, прививал ему музыкальный вкус, давал деньги. В 14 лет подарил мотоцикл, что "для того времени было очень круто".

Мама Александра относилась к переезду сына к отцу как к "эксперименту" – у нее была своя жизнь и семья: "Думаю, ее не слишком это тяготило. Ну и к тому же она могла догадываться, но точно не знала всей проблемы", – говорит Александр. Проблема же, по его словам, была "достаточно серьезная": "По тем временам, по-моему, ампула с морфием стоила рублей 25, когда люди получали рублей 150. Четыре укола – зарплата. Достаточно дорого. Ну и постоянно надо было это как-то доставать, постоянно были какие-то люди дома".

Дома был еще дедушка – главный человек в семье, отец Виктора. Он занимал высокую должность на военном заводе в Казани и принимал в воспитании внука ключевое участие. При детях в семье обсуждалось "далеко не все", поэтому Александр не слышал разговоров, связанных с наркотиками, и "не видел инъекций". Впервые они с отцом поговорили о его зависимости, когда мальчику было 14.

"Как он объяснял? Я думаю, что мне к тому времени уже объяснять не надо было. Я знал, что он это делал, курит и пьет – отдыхает, наверное. В то время начинали марихуану курить, ну я и думал, что это что-то похожее. Я в этом ничего страшного не видел. Я видел, что он вполне состоятельный человек, вполне адекватный. У деда были возможности. Нет-нет – и [отца] там госпитализируют под всяким предлогом. Причем это на нем [внешне] никак не отражалось: он отлично выглядел, ухаживал за собой, очень хорошо одевался".

Когда они говорили об употреблении, Виктор не агитировал сына ни за, ни против. "Точно не было: "Никогда не употребляй! Это тебя доведет до могилы". И я не помню, чтобы он говорил обратное: "Чувак, это так здорово – употреблять". Он давал понять, скорее всего, что у меня так точно не получится, как у него". Но через год жизни с отцом Александр впервые попробовал ханку. Еще через год – попал в тюрьму из-за "причинения повреждений".

После выхода из тюрьмы Александр пошел учиться в университет, куда его устроили отец и дедушка, но он закончил только один курс: "Когда я освободился, я не думал уже о семье. Были 90-е, группировки казанские, и мне уже семья была не очень нужна. Я рано повзрослел, были причины. Тюрьма – не лучшее место, чтобы оставаться ребенком, – говорит Александр. – Отец хотел бы, чтобы я поменял свою жизнь. Но я уже категорически так не хотел, а рычагов-то у него по большому счету не было, [чтобы влиять на меня]".

Виктора убили в 1993 году. Он продолжал употреблять наркотики до самой смерти.

"Ощущение, что мир – небезопасное место". Как зависимость влияет на детей

Психолог Фонда им. Андрея Рылькова Елена Ремнева отмечает, что, с одной стороны, дети, которые растут в семьях, где родители употребляют наркотики, развиваются так же, как и дети из обычных семей: проходят все стадии развития, кризисные и стабильные периоды, решают свои возрастные задачи.

С другой стороны, подчеркивает Ремнева, есть целые программы и помогающие сообщества для людей, выросших с зависимыми родителями: например, "Наратин", предназначенная для подростков и молодых людей, чьи родственники употребляют наркотики, или "Взрослые дети алкоголиков" – для выросших в дисфункциональных семьях, где родители употребляли алкоголь или наркотики. "Так вот есть идеи, на которые эти сообщества опираются: если в семье один или оба родителя употребляют наркотики, то это сказывается на развитии ребенка и потом уже взрослого человека, – говорит психолог. – У людей могут появляться разные особенности, которые изначально помогают выжить и чувствовать себя в безопасности. Например, это сложности с идентификацией и проживанием своих чувств, излишний контроль, тревожность, ощущение, что мир – небезопасное место, чувство одиночества и изолированности от других, низкая самооценка, возможность развития зависимости (от наркотиков, алкоголя, еды и других)".

"Также может быть плохая успеваемость, риск развития тревоги и депрессии. Я специально говорю "могут быть", потому что никто не может с точностью 100% сказать, что ребенок, растущий в семье, где родители употребляли наркотики, приобретет вот такие особенности. Также нельзя сказать, в каком сочетании, – объясняет психолог. – Еще важно сказать, что какие-то (может быть, многие) особенности или сложности у ребенка могут появляться не из-за самого употребления веществ родителем – а, например, из-за социального контекста, в котором семья находится".

Елена Ремнева отмечает, что часто употребление психоактивных веществ происходит в связи с последствиями психологической травмы или как способ самолечения при ментальном расстройстве. "Соответственно, мы не можем отделить, что влияет на ребенка больше: особенности родителя в связи с его эмоциональным и психологическим состоянием или употребление вещества".

Современные исследования подтверждают, что дети, которые растут в семьях, где родители употребляют наркотики, подвержены психическим проблемам, сталкиваются с проблемами эмоционального и физического развития. Помимо этого, они с большей вероятностью могут начать употреблять наркотики, так как сам факт зависимости родителей служит сильной травмой в детском возрасте и провоцирует формирование зависимостей. Поэтому таким семьям особенно важна помощь служб социальной защиты.

Психолог Елена Ремнева призывает тем не менее не делать однозначного вывода о том, что раз жизнь с родителями, употребляющими наркотики, сказывается на детях, то детей якобы надо отбирать. "Иногда просто сам факт употребления без выяснения подробностей заставляет многих думать в эту сторону. Мне бы хотелось, чтобы люди больше размышляли на эту тему и понимали, что все гораздо сложнее. Я еще не упомянула о семьях, где никто ничего не употребляет, однако дети также могут сталкиваться с какими-то сложностями: гиперопека, пренебрежение, отсутствие эмоциональной связи, насилие", – говорит психолог.

Сейчас Александр, который вырос с употребляющим морфий отцом, работает в Фонде имени Рылькова и не принимает наркотики два года. Он не винит отца в своей зависимости: "Я не могу сказать, что меня вдохновляло то, что я видел. Скорее, было просто интересно [попробовать]. И я уж точно никогда не думал свою жизнь связывать с наркотиками, – говорит Александр. – Я отцу даже благодарен: что научил меня читать книги правильные, научил тому, чтобы трезво оценивать ситуацию. Возможно, он во мне видел какой-то якорь, что я единственное, ради чего стоит жить".

В 1996 году первая жена Александра забеременела. Молодой человек не был готов к семье и активно употреблял наркотики. Он разорвал отношения с женой, и та уехала в Великобританию. Дочь Александр никогда не видел и не пытался участвовать в ее жизни. В 2016 году мужчина женился во второй раз, детей пара не планирует.

"Да она не хочет смотреть тебе в глаза, ты мама-наркоманка". Беременность и наркотики

Марина (имя изменено) употребляла с 13 лет: травка, так называемые клубные наркотики, опиаты. "Я авантюрист по жизни. Мне захотелось попробовать все [наркотики], что есть". Авантюра привела ее к системному употреблению тяжелых наркотиков и потере желания жить. "Я молилась, чтобы у меня дочь родилась. Так получилось, Бог меня услышал. Я решила, что это должно изменить мою жизнь в корне", – рассказывает Марина.

По словам юриста фонда "Гуманитарное действие" (Минюст признал фонд "иностранным агентом") Ирины Азаровой, беременной женщине с зависимостью от наркотиков непросто найти помощь с самого начала. В женской консультации и роддоме она может "столкнуться с неэтичным обращением медицинского персонала", а получить безопасные варианты медикаментозного лечения можно только в платной клинике. При обращении за помощью возникают дополнительные риски: "Если, например, один из родителей попал в больницу и врачи выяснили, что он употребляет наркотики, они обязаны сообщить об этом в органы опеки и попечительства".

В бесплатной наркологической клинике Марине помочь не смогли: отсутствовали нужные препараты. Узнав о том, что девушка употребляет наркотики, врач в женской консультации посоветовала Марине "держать дозу": полный отказ от употребления опиоидов может вызвать симптомы отмены и навредить плоду.

У новорожденной дочки Марины обнаружили абстинентный синдром. Марина попросила принести ей ребенка перед тем, как ее заберут на обследование, но медсестра отмахнулась: "Да она не хочет смотреть тебе в глаза, ты мама-наркоманка". "После рождения ребенка и так я в стрессе, а она мне добавляет еще туда, в эту топку", – вспоминает Марина.

Выписавшись из роддома, девушка продолжила "сидеть на системе", а с воспитанием дочери помогали мама и сестра. Летом 2020 года опека приняла решение изъять ребенка после того, как Машу (имя изменено) на месяц положили в больницу с ожогами тела: девочка только научилась ходить и случайно опрокинула на себя чашку с горячим чаем, говорит Марина. Сотрудники опеки посчитали, что это Марина "в порыве злости облила своего ребенка кипятком", и поэтому представляет опасность для нее. Чтобы вернуть ребенка, ей предложили лечь в наркологическую клинику на лечение. Марина была уверена, что после реабилитации сможет увидеть дочь.

Но отец девочки Андрей (имя изменено) решил забрать Машу в монастырь при православном реабилитационном центре для наркозависимых, где сам проходил лечение. Опека была не против. "Он там работал, им [с Машей] выдали келью, – рассказывает Марина, которой не позволяли видеться с дочерью. – Опека сказала Андрею, что если он не подаст на лишение меня родительских прав, то они заберут ребенка [у него] и подадут сами на меня".

Суд ограничил Марину в родительских правах. Сейчас Маша живет с Андреем и его новой девушкой. В марте он впервые привез Машу к Марине, но девочка не узнала маму.

Марина считает, что, если бы не действия органов опеки, она смогла бы сохранить семью и прекратить употреблять наркотики. "Они разбили наши семейные отношения, по сути, с Андреем и отношения с семьей моей. Я тут в одиночку вывозила, пока вот мне фонд Рылькова не начал помогать и поддерживать меня в плане всех [судебных] заседаний, групп взаимопомощи, 12-шаговой программы", – рассказывает Марина. Больше полугода она не употребляет наркотики, работает с психологом и мечтает получить новую профессию. Но немногие готовы взять ее на работу: девушка болеет гепатитом, стоит на наркологическом учете, и на ней "висит" условная судимость за хранение наркотиков.

"У меня ощущение, что мы ребенка украли". Мама выходного дня

Наталье (имя изменено) сейчас 44 года. Она одна из первых ВИЧ-инфицированных в Санкт-Петербурге. О своем диагнозе узнала в 18 лет, будучи студенткой юрфака СПбГУ. Первый половой партнер Натальи не предупредил ее, что болен. В 90-е найти информацию о ВИЧ в городе было фактически невозможно. Девушка была уверена, что не проживет более трех лет, и начала употреблять наркотики. Забеременела в 24 года. Дочь родилась недоношенной, на 28-й неделе беременности.

"820 грамм – это вообще. Я потом попросила кусочек колбасы на 820 грамм отвесить и посмотреть, что это вообще такое, как выглядит. Все очень быстро произошло", – вспоминает Наталья.

Когда новорожденную забрали на выхаживание, к Наталье пришла юрист от опеки и попыталась заставить девушку подписать отказ от ребенка. Наталья говорит, что впоследствии ей трижды звонили из перинатального центра с ложной информацией о смерти дочери: "Я так поняла, что когда сняли диагноз ВИЧ с нее, они ее либо готовили на удочерение, либо еще куда-нибудь. Потому что я не получила ни родовых денег, никакой помощи".

Через два месяца с Натальей связалась одна из тех врачей, которые выхаживали ее дочь, и попросила срочно забрать ребенка. Врач встретила Наталью и ее маму в коридоре больницы – вместе с младенцем и документами: "Мне, говорит, все равно, я ухожу на пенсию. И она нам выдала [ребенка] на втором этаже, где делался ремонт. Мы схватили ее с мамой и бежим к метро. Я говорю: "Мама, у меня такое ощущение, что мы ребенка украли".

В первые годы жизни дочь Натальи начала слепнуть: у девочки не сформировался зрачок, ей пришлось делать коагуляцию сетчатки. Тогда бабушка девочки решила оформить опеку над ребенком и забрала ее жить к себе. Наталье тяжело давалось материнство, она снова связалась с наркотиками, только теперь торговала. Вскоре у нее родилась вторая дочь.

"У меня был уже привод и условный срок, поэтому я понимала, что меня закроют. А я только из больницы – дочь родилась. Я сразу же попросила мать оформить опеку. Буквально через три месяца меня закрыли. Но матери не дали опеку, и дочь отправили в дом ребенка", – рассказывает Наталья.

Через четыре года и три месяца Наталью выпустили по УДО. "Я с трудом забрала [младшую дочь] из дома ребенка, потому что надо было предоставить справки о том, что у тебя три месяца постоянный заработок, плюс – о здоровье. А у меня, как назло, туберкулез внутренних лимфатических узлов. Я, честно скажу, подделала справку [о здоровье], иначе мне ребенка бы не отдали, – делится Наталья. – Отдали ребенка голого, абсолютно голого вывели. Мне сказали, возьмите одежду, но даже не думала, что мне выведут голого ребенка. Она не говорила, она была в памперсах, она не могла есть, ела только пюре, не знала, что такое конфеты, и она кричала по ночам".

Младшая дочь Натальи родилась с ВИЧ. Сейчас она принимает терапию и живет вместе с бабушкой и старшей сестрой. Наталья называет себя "мамой выходного дня".

Наталья говорит, что пыталась "слезть" с наркотиков, но у нее не вышло: "Знаете, нужен очень большой стимул, а мне вообще казалось на тот момент, что лучше им такой мамы не надо, а мама моя сильная, вытянет. Тем более, маму мою тоже это так достало. Она мне сказала такие слова: "Если бы ты умерла, мы бы один раз поплакали и нам было бы не больно. А так мы по тебе плачем каждый день". У меня как-то вся мотивация после этих слов упала".

Второй раз Наталья села в 2012 году. По ее словам, наркотики ей "положили": "Мне так и сказали, что за тобой бегать – это работать надо. "Мы знаем, что ты торгуешь".

На вопрос, как повлияла на нее тюрьма, Наталья отвечает, что "жить везде можно": "Я бояться перестала. В первый раз, наверное, испугалась, а потом посмотрела: ну везде люди живут, все наши, все друг друга заочно знают. Тюрьма – нет, никого она не исправляет".

"В тюрьме хотя бы не умрет". Колония и четверо детей

38-летняя Юлия (имя изменено) сидела в колонии из-за наркотиков трижды. Семь месяцев в Саблино, год в Иваново. В 2013-м ее отправили отбывать срок в республику Коми. На свободе у Юлии остались дети, 11-летняя дочь и 5-летний сын, за которыми ухаживал дедушка – отец Юлии.

"У меня была доза сумасшедшая. Когда я попала в камеру, первое, что [я подумала]: "Господи, спасибо, что я здесь, что я живая. Все, все, больше я не хочу употреблять, больше мне этого не надо", – говорит Юлия.

Юрист Тимур Мадатов называет такое рассуждение Юлии "самостигмой": "Такой взгляд есть у полицейских, и у судей, наверное, тоже. Понимаете, в отсутствие нормальной медицинской помощи [для людей с наркозависимостью] они считают, что в тюрьме хотя бы не умрет. Но она бы также не умерла, если бы у нее была заместительная терапия, которая: а) стоит дешевле, б) не выключает ее из общества, в) позволяет ей где-то работать".

"Самая основная проблема в России – это вот это репрессивное законодательство антинаркотическое, потому что убери прессинг над людьми, которые употребляют наркотики, этот риск попасть в тюрьму, это преследование полицией и так далее, им бы жилось намного лучше", – говорит Мадатов.

В тюрьме Юлия пыталась помочь себе сама. Никто не занимался психологической поддержкой заключенных с наркотической зависимостью: напротив, рассказывает Юлия, в колонии циркулировали наркотики, многие продолжали употреблять. "Но я там не употребляла наркотики. Там особо наркотики не нужны: тебя там спать положат, накормят, в общем-то. В принципе, места лишения свободы – что это такое? Ты отбываешь срок, где за тебя думает государство, оно тебя одевает, обувает. То есть ты находишься на гособеспечении. Тебя не подготавливают [к выходу на свободу], там нет никаких занятий, где тебе расскажут, что хорошо, что плохо. Там, наоборот, люди многие озлобляются, еще хуже становятся", – говорит Юлия.

За хорошее поведение женщину перевели в колонию-поселение, где она познакомилась со своим мужем. Забеременев третьим ребенком, Юлия начала искать помощи у сотрудников колонии: квартиру Юлии давно занял отец, органы опеки запустили процесс лишения женщины родительских прав в его пользу, и она понимала, что ей "некуда освобождаться". Один из социальных работников помог Юлии связаться с кризисным центром для женщин, освободившихся из мест лишения свободы.

Впервые кто-то не осуждал ее, а помогал, делится Юлия: "Они мне разъяснили, что к чему и почему, и я начала от этого двигаться. Они стали стоять за меня, не говорили: "Ага, лишили родительских прав и хорошо. Зачем ей дети, зачем нам трудности?" Ведь наркоман – это такой человек, который может вернуться к этому не один и не второй раз. Он на грабли очень часто наступает, потому что это такая болезнь. Но они мне помогали восстанавливаться в родительских правах".

Детей вернули Юлии через год, и ей даже удалось наладить отношения с отцом. Однако опека постановила, что старшая дочь Юлии "утратила авторитет мамы". Причиной Юлия считает то, что почти шесть лет девочку воспитывала бабушка, которая хотела, чтобы внучка жила с ней. Именно бабушка отвела ребенка в опеку и сказала, что девочка хочет уйти из дома. С подачи опеки Юлия отдала дочку в воспитательный дом, где за ее поведением наблюдают специалисты.

После выхода из тюрьмы в 2015 году Юлия срывалась несколько раз – из-за проблем с опекой и домашнего насилия со стороны мужа. Мужчина был неоднократно судим, в том числе за убийство, Юлия всегда его побаивалась: "Муж надо мной достаточно издевался: то я с синяками приеду, то еще с чем-нибудь. Ему постоянно казалось, что я изменяю, или еще что-то делаю, пока он на работе". Когда муж сломал ей скуловую кость, Юлия подала на развод.

Сейчас женщина ждет четвертого ребенка. Несмотря на ломки, она продолжает избегать наркотиков и получает помощь в независимых фондах Санкт-Петербурга. Многие из тех, с кем употребляла и сидела Юлия, уже умерли: "Остались живы те, кто начал ходить на какие-то реабилитации. Нас было человек сто, осталось только десять".

"Переводить детей из неблагополучных семей в благополучные – не решение проблемы". Есть ли выход для родителей

Чаще всего родители с зависимостями обращаются за помощью тогда, когда попадают в поле зрения органов опеки и попечительства, говорит юрист Ирина Азарова. Угроза лишения родительских прав становится для них сильным стимулом.

"Наркозависимые родители могут отлично исполнять свои родительские обязанности в части ухода за ребенком (одежда, питание, кружки, школа, детсад), но что касается эмоционально-психологического климата в семье, он может страдать, если родители не получают [профессиональную] помощь", – добавляет Азарова.

Но родители не получают помощь не только и не столько потому, что не хотят, уверен юрист ФАР Тимур Мадатов. Идти за такой помощью просто некуда.

"Что делают органы опеки? Они могут прийти домой к человеку с проблемами и провести беседу. А беседа – пожурить, что называется: "А что ж ты, что ж ты". Я не думаю, что они какие-то глубокие знания имеют – это во-первых. Во-вторых, ничего другого они предложить не могут – какого-то психолога, который бы был еще и не наркофобный. А основная их работа – это подача исков вот эта конвейерная и хождение по судам. Это они называют защитой детей. Просто защищая детей, они забывают о семье. Ребенок, которого вы забираете у мамы, – это такая себе защита. Ну да, наверное, он в другой семье будет лучше питаться, может быть, или в детском доме, но это тоже не факт. Но переводить детей из неблагополучных семей в благополучные – это не решение проблемы. Это такой какой-то фашизм, извините", – рассуждает Мадатов.

Денег на платную помощь у наркозависимых родителей нет, а обращаться за бесплатной страшно: можно лишиться работы, есть риск уголовного преследования. В России существует список профессий, на которые не могут претендовать люди с наркозависимостью. Так, если человек стоит на наркоучете, то он не сможет заниматься педагогической, фармацевтической и медицинской деятельностью, водить поезда и самолеты.

"Потом, хорошо, вот ты решил обратиться за наркологической помощью, а куда тебе детей девать? Тебе надо лежать в стационаре, и ты можешь их отдать на государственную передержку – временные дома ребенка. Но это тоже такой себе вариант, – продолжает Мадатов. – Таких проблем масса, и все это пронизано стигмой. Ты приходишь ко врачу, [он говорит]: "А, наркоманка". В карте медицинской твоих детей тоже могут написать, что мать неблагополучная, наркозависимая. Одно на другое накладывается – и вместо поддержки в итоге человек с зависимостью вот в этом круге стресса находится постоянно".

Прессинг общества подогревает внутренние конфликты и травмы, которых у человека с зависимостью и так немало, соглашается директор по развитию фонда "Гуманитарное действие" Алексей Лахов. В итоге проблема не решается, а усугубляется: "Человек винит себя в том, что он какой-то не такой, "паразит", что ему не хотят помочь и так далее. Так развивается самостигма, которая, к сожалению, только подкрепляется негативным отношением со стороны персонала наркологических больниц, сотрудников полиции, друзей и родственников. По сути, человека обвиняют в его заболевании", – объясняет Лахов.

"На мой взгляд, нам как минимум необходимы систематические просветительские неосуждающие занятия по зависимости на самых разных уровнях: от передачи "Доброе утро" на Первом [канале] до курсов повышения квалификации для врачей самых разных специальностей, которые в своей повседневной работе в поликлиниках и стационарах могут сталкиваться с зависимыми людьми", – считает Алексей Лахов. Фонд "Гуманитарное действие", где он работает, оказывает людям с зависимостью психологическую и юридическую помощь, медико-социальную поддержку.

В Фонде им Андрея Рылькова работает семейный проект, цель которого – создать благоприятные условия для доверительных и теплых отношений между родителями и их детьми. Дети и родители вместе ходят в музей или театр, получают совместные впечатления. В прошлом году сотрудники Фонда выпустили книгу для детей и подростков "Если родители употребляют наркотики", которая помогает детям лучше понять причины зависимости и построить диалог с родителями.

"Когда мы говорим "нормально заботиться", "нужные условия" – каждый человек под этим может подразумевать что-то свое. Есть множество разных норм и идей, что нужно ребенку. Если мы не говорим о поездках в Европу каждое лето или о десяти разных секциях, начиная с трех лет, а говорим про жилье, еду, режим дня, питание, поддержку и любовь, посещение школы и детского сада, игры дома – да, люди употребляющие наркотики, будучи родителями, вполне могут это обеспечивать, – говорит психолог Елена Ремнева, которая курировала семейный проект ФАР. – Конечно, везде есть свои нюансы. И какой ценой порой родителям это дается. Самое главное, что хочется еще здесь сказать: родители, которых видит ФАР, реально любят своих детей, хотят заботиться о них наилучшим образом и пытаются сделать очень многое".

Помимо стигматизации и угрозы уголовного преследования, выбраться из тяжелых ситуаций и сохранить семью мешает отсутствие научно обоснованной наркологической помощи в России, говорит юрист Тимур Мадатов.

Одна из мер помощи наркозависимым людям во многих странах – заместительная поддерживающая терапия, при которой зависимым от опиоидов бесплатно выдается альтернатива наркотикам. По мнению Всемирной организации здравоохранения, которая считает опиоидную зависимость болезнью, именно заместительная терапия является "лучшей из существующих" мер для борьбы с употреблением наркотиков. По данным Управления ООН по наркотикам и преступности, заместительная терапия помогает снизить уровень преступного поведения, сокращает затраты на медицинскую помощь и уголовное судопроизводство, повышает производительность труда и снижает риски распространения ВИЧ и других вирусов, передающихся с кровью.

Заместительная терапия применяется в США, Канаде, во всех странах Совета Европы, в Китае и в большинстве государств постсоветского пространства. Россия – одна из немногих стран, где она запрещена. Российские власти неоднократно заявляли, что считают "недопустимым" лечить наркозависимость с использованием наркотических средств и психотропных веществ и легализации потребления наркотиков в немедицинских целях. Более того, в 2020 году на закрытом заседании комиссии по расследованию фактов иностранного вмешательства председатель комитета Госдумы по безопасности Василий Пискарев заявил, что ряд зарубежных организаций, включая издания Радио Свобода, "Медуза" и BBC, "ведут из-за границы деструктивную деятельность, чтобы возбудить у молодежи желание требовать легализации наркопотребления, полагая, что наркотики – это свобода, это независимость, это счастье". По его словам, эти организации делают попытки внедрить лечение наркозависимых с помощью заместительной метадоновой терапии.

Обе НКО, упомянутые в этом материале, объявлены в России "иностранными агентами" – так законодатель исключает помогающих наркопотребителям общественников из взаимодействия с государством, говорит Тимур Мадатов:

"В результате, если раньше мы могли взаимодействовать с теми же отделами полиции и информировать их по вопросам профилактики ВИЧ и гепатитов, то сейчас нам откровенно говорят: "Простите, но вы иностранные агенты, мы не можем с вами работать". Например, мы бы с радостью провели с органами опеки круглый стол на тему работы с зависимыми родителями, но я более чем уверен, что никто не придет, так как мы "иностранные агенты". И такой негативный опыт у нас есть: мы организовали круглый стол, посвященный проблемам передозировок, на него никто не пришел, хотя мы звали и представителей государственной наркологии, и чиновников от здравоохранения".

Читайте далее

"Трезвость сохранят не все, кто-то от наркотиков умрет". Репортаж из реабилитационного центра под Псковом

"Эта закладка спасет жизнь". Жительница Петербурга чуть не умерла от передозировки и занялась анонимной помощью наркозависимым

"А что ты улыбаешься? Это все, конец твой". Организации, которая помогает ЛГБТ-людям с ВИЧ, грозит статус "иностранного агента"

Мы – телеканал "Настоящее Время". Мы делаем яркие видео, рассказываем о важных новостях и злободневных темах, готовим интересные репортажи и передачи – смотрите нас на спутнике, в кабельных сетях и в интернете. Каждый день мы присылаем дайджест всего, что нужно знать, одним письмом, а также превращаем цифры в понятные истории.

© 2021 Настоящее Время. Все права защищены

На стартовую